Проза.

Что за вульгарная подделка — не богиня, не горная нимфа, даже не наяда, да хоть бы вакханка — нет же! И на валькирию согласна. Но узкоглазая девчонка из соседней деревни! Куда смотрел глупый господин Шибито, ничего ему нельзя поручить, никакого художественного вкуса, никакого такта, ни маковой крупинки толка, таланта — потолок на уровне плинтуса. Фу!
 
Кто как, а я лично предпочитаю унылое говно говну жизнерадостному. Унылость говна говорит об удрученности фактом осознания оным себя как говна. Жизнерадостное говно либо по тупости своей не догадывается о том, что оно говно, либо гордится этим. Унылое говно уныло лежит под елочкой, стыдливо прикрывшись бумажкой, стесняясь собственной вони и стайки кружащихся над ним навозных мух, свидетельствующих о том, что да, оно действительно говно, а не кучка пластилина, поскольку над пластилином мухи не кружатся. Жизнерадостное говно жизнерадостно разлетается во все стороны, восторженно хлюпая, чавкая и чпокая. Жизнерадостное говно фонтанирует и бурлит. Жизнерадостное говно заразительно. В смысле, заразно. Инфекционно. Если унылое говно уныло и безжизненно, то в говне жизнерадостном можно обнаружить самые разнообразные формы жизни, от ротавирусов и кишечной палочки до гельминтов — и все это размножается, буйно и весело прославляя жизнь. Жизнерадостное говно, как правило, окрашивается в более яркие, по сравнению с говном унылым, цвета и решительно заявляет о себе. Если унылое говно способно сидеть в жопе и не высовываться, пока не найдется абсолютно укромное и унылое местечко, куда бы это унылое говно могло выползти тихо и уныло — то говно жизнерадостное прёт так, что остановить не представляется никакой возможности, под жизнерадостное звуковое сопровождение и всевсепобеждающее амбре. Вот, собственно, все, что я хотела сказать о говне…
 
Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога... Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта — чемодан набитый говядиной и отрубями... Впрочем, я их совсем не знаю...
 
– Антоний. Антоний.

Страницы «Евангелия» зашуршали словно под легким дуновением сквозняка, из книги завихрился сизый дымок, через мгновение оформившийся в полупрозрачную тень человека с острым лицом и козлиной бородкой. Призрак монаха Антония, двадцать лет назад зарезанного не пойми кем в трех верстах от Нелюдова. Антоний был человеком умным и образованным, направлялся из Москвы в Новгород богослужебные труды изучать. Шел, да не дошел. Бучила давненько подметил – чем грамотней человек, тем больше с башкой нелады. Взять Антония – писать обучен, разумеет латинскую речь, страсть сколько книжек прочел, а толку с гулькин хренок. В книгах тех писано как апостолы за Христом таскались, как иудеи разнесчастные мыкались, да как поклоны правильно бить. Житейской сметки в них ни на грош. Потому Антоний и поперся один, не дождавшись попутчиков, думал Господь сбережет. Угу, спас. Господь дурачков любит видать, раз старается их при себе, на облачках пушистых держать. Но и тут Антонию не свезло, смерть подлую принял, тело осталось в лесу догнивать и поднялся он умертвием неупокоенным. Людишки стали жаловаться на призрака–кровопийцу. Рух изводить монаха не стал – пожалел, поселив безобидного и пугливого призрака у себя. Вреда от него никакого, а польза огромная.

– Ну как посмертная жизнь? – спросил Рух.

– Тщетна, – вздохнул призрак. – Пытаюсь понять задумку божию и не могу, глуп я и грешен, завис между землей и небом. Ни в аду ни в раю.

– А вдруг это пекло и есть? – Бучила неопределенно повел рукой.

– Богохульство, – отпрянул монах. – Господь создал этот прекрасный мир.

– Прекрасный мир где матери торгуют детьми, а голод, болезни и войны косят народ? По мне так вышел совсем неплохой ад.

– От людей то, не от Бога, – понурился монах. – Бог любить завещал.

– А люди не от бога?

– Всё от Бога, – Антоний подернулся рябью. – По заповедям жить надо и верить в спасение душ.

– Ну-ну, – хмыкнул Бучила. – Я вот слыхал в Индии тыща богов, а ни ада ни рая нет, помер человек, погнил маненько в земле и душа фьють, в тварюшку какую переселилась – в обезьяну поганую иль в червяка. Верил бы ты в тех богов, сейчас бы не призрачнил бесприютно, а серым зайчишкой по травке скакал, на зайчиху похотливыми глазами косил.

– Спаси, Господи! – Антоний отшатнулся в ужасе.

– А мне нравится. – загорелся Бучила. – Надо бы всех богов отменить и новое исповеданье создать, чтоб для всех и без глупых ограничений. Чего хочешь твори и ничего тебе за это не будет.

– Ересь! – вспылил монах. – Смотри Заступа, взойдешь на костер!

– Мучеником новой веры? Я только за.

– Сатана тебе мысли вложил.

– А может Господь! – Бучиле доставляло удовольствие мучить несчастное привидение. А то сидит в темноте, скучно, наверно, ему. – Ты ж говорил всё от бога.

– Оставь Заступа, не мучай, – взмолился монах. – За тем пришел? Богопротивные беседы вести?

– Просто к слову пришлось, – повинился Бучила. – Дело к тебе. Знаю, с нежитью местной ты не в ладах, да вдруг услышишь чего. Дите в селе подменили, а кто, не ведаю.

– На дите невинное покусились, – охнул Антоний. – На святое?

– Ага, на него, – кивнул Рух. – Ну так чего, вызнаешь для меня?
 
Возбужденная Лаваль развернула Бучилу к себе и задыхаясь закричала в лицо:

– Мне не встречался такой сильный дар! Понимаешь? Она одна на миллион, на два миллиона, на десять! Считалось, что в столь юном возрасте это невозможно! Ха! Я бы ни за что не поверила, не увидев сама! Феноменально! Уникум, уникум!

– Ага, талантливая паскуда, – согласился Бучила, совершенно не разделяя радости Бернадетты.

– Ты пойдешь со мной девочка, все будет хорошо, – графиня присела и принялась вытирать Варьке лицо. Мелкая дрянь приникла к ведьме ласковой кошкой, посматривая на Руха зло и победно. А может и не Варька смотрела, а древняя, кошмарная тварь, вскормленная мертвецами и кровью.

– Ты совершаешь ошибку, – мягко сказал Бучила, пытаясь воззвать к здравому смыслу Лаваль. Он ошибся.

– Новгородский ковен будет в восторге, – глаза ведьмы были пьяными. – Девочка пройдет обучение, мы ограним этот алмаз!

– Вы будете управлять ей.

– Юному таланту нужен наставник, – парировала Лаваль. – Представь, что она сможет через десять лет, если уже сейчас, на одном голом инстинкте, способна на большее, чем некроманты, посвятившие темному искусству целую жизнь. Невероятная удача. Не зря, не зря я столько лет таскалась в это деревенское дно!

Рух послушно кивал. Перед глазами стояли армии живых мертвецов и кошмарные твари, сшитые из кусков звериных и человеческих тел. Пожары от горизонта до горизонта. Толпы послушных друзей с собачьими головами, по мановению руки владычицы разрывающие все на пути. И выхода не было. Пойти против Лаваль, значило пойти против всех новгородских ведьм

– Если вы не удержите ее в узде, сколько тысяч умрут? – спросил он.

– Да какая разница? – вспылила Лаваль. – Тебе не плевать? Представь какие открываются перспективы! Идем со мной и вместе подарим девочку ковену. Пойми, тебе больше никогда не придется защищать этих вонючих крестьян! Ты будешь свободен!

– Оно так. Чертовски заманчиво, – Бучила растерянно улыбнулся неизвестно чему и ударом тесака раскроил Варьке башку.

– Ты, ты..., – Лаваль поперхнулась, не замечая плеснувших на лицо крови и жидких мозгов. – Ты...

– Я, – подмигнул ведьме упырь. – Подонок, чудовище, детоубийца, нечистая тварь. Рухом Бучилой зовусь. Давай чернявая, не хворай.

Он подхватил Филиппку на руки и пошел прочь от заваленной мертвечиной поляны. На последствия было плевать. Сотней врагов больше, сотней меньше, х...р ли с того?
 
Через могильные ямы тянулся слой жирной, синей глины. «Из такой свистульки бы делать» – закралась в голову дурацкая мысль. Такие, чтоб народ на века запомнил потом. Как в том году, дурачок юродивый из Завидова, Ефимка Козел, известный мастер свистулечных дел, совсем головенкой тронулся, налепил свистулек в виде голых попов, солдат, да князей, ну а дуть в энти свистульки надо было понятно с какой стороны… Сраму было… Забрали Ефимку с торга и никто больше его не видал. К чему это? Ах да, юродивые…
 
...Не зря в детстве у меня любимой книжкой были истории барона Мюнхгаузена - принялась вытягивать себя за косичку из болота - вместе с лошадью, бгггг. Я даже круче барона, кстати, я себя вместе с танком из болота вытянула (рукалицо). На сеансах у "психуши" было мне ещё такое ведение: что я в танке - в прямом смысле - в боевой машине с бронёю и гусеницами... Только я в нём как бэ ну очень экстравагантно пребываю: стою тонкими ножками в туфлишках на шпилюшках... и держу над головою танк и сама в нём по пояс - так вот и хожу с бронефутляром над головой - так и живу - день за днём - годами... Психуша мне говорит, мол, переверни танк гусеницами на землю. Я - хопа - и теперь торчу из танка лапками кверху - и снова ни-алё. А тут наконец-то разобралась что к чему - вылезла из танка, залезла в него как положено и теперь раздумываю - ехать, или бросить нафиг и пешком пойти. Прогресс, чо! Теперь оба "любовных" упражнения делаю часто и они мне афигеть как помогают - успокоиться, продуктивно поспорить или посоветоваться с зеркалом - стучалка вместо фенобарбетала и без неприятного тупняка впоследствии! Аллилуйя, счастье есть! И даже без химии!
 
Те, кто может принять меня за обычного социопата или аутиста, не уйдут далеко от истины. Человеческая глупость, наглость, злоба, алчность и непробиваемая убежденность в собственном превосходстве заставит кого угодно стать мизантропом. Ну не нравятся мне люди, ни в массе, ни по отдельности. Такой уж я уродился. Со мной ли что-то не так или с вами, я так никогда и не узнаю. В одном я уверен – одиночество – это наилучшее и наиестественнейшее состояние человека.
 
Пароль представлял из себя, видимо, продолжение глупой шутки – он был одновременно прост и невозможен для перебора – «Dare!!!!!!!!!!!!!”. Да. Именно тринадцать восклицательных знаков.
 
-Эй, дрочила, как ты ее называешь? – бесцеремонно бросил Вулко.

-Ее имя – Алиса.

Клоун хохотнул, закашлялся, потом спросил:

-Дисней или Союзмультфильм?

-Что? – переспросил я, уже понимая, что гадкий паяц имеет ввиду. Потом ответил:

-Ни то, ни другое. «Алиса Американа Макги». Компьютерная игра.

-Поколение п..дарасов, ****ь, на кого мы вообще Землю оставляем, а, скажи мне, Фрейд хренов? Вот ты стоишь ему, о высоких материях втираешь, он тем временем притворяется, что слушает, а сам сидит и ждет, чтобы от него все отъ...бались, чтобы пойти и сунуть письку в эту тварь, а потом по клавишам стучать. И так, с...ка, круглые сутки. Все, приятель, кончилась лафа. Забираем мы игрушку твою, раз ты играть не умеешь. Глядишь еще бабу себе нормальную найдешь, спасибо потом скажешь дяде клоуну.
 
Их, с позволения сказать, «Библия» писалась коллективно – всеми сорока двумя участниками одновременно. Никто не науськивал их на вербовку сторонников, никто не подсказывал им название организации, не было никаких инструкций к ритуалу – я не нашел их ни в одной оккультной энциклопедии, даже ту часовню они строили своими силами. Понимаете, к чему я веду? Не было никакой организации, не было никакой секты. Лишь несколько десятков тяжело больных людей, который захватила и объединила одна общая болезненная идея.
 
Не вздыхайте и не хватайтесь за сердце, не изображайте усталость. Я знаю, что вы только что проснулись. И что у вас нет сердца.

Я узнаю их в любой оболочке. Пустой, мёртвый взгляд, направленный в бездну внутри них. Трясущиеся от нетерпения руки. Звериные черты, проступающие сквозь человеческую оболочку. Запах разложения, идущий из ваших пастей, разверзнутых в нетерпении, открывает мне ваши истинные сущности. Без приглашения вы никто. И от меня вы его не получите.
 
-Она сплюнула в твою сторону, когда уходила. –не моргнув и глазом , солгал Кальтер. – Ты им теперь никто. Ты проиграл всего один раз – и вот ты уже хуже грязи под ногтями, как по мне – так к баргесту такое общество.

-А куда мне идти? Кто я теперь ? Кто? – сорвался на крик юный изгнанник.

-Ты – кто угодно . Запомни это . Я – Победитель Баргестов. Ты тоже можешь стать кем-то . – положил руку на плечо эльфу бард.

-И раз уж такое дело, и мы перед тобою провинились слегка, так ты это…оставайся с нами. Не бросим , - неуклюже выразил поддержку Астун.

-Только не забудь извиниться перед Миэль, - похолодел голосом Кальтер.
 
Он вообще не любит, когда я пишу или говорю – я не очень одаренный человек в плане поэзии, а в разговорной речи Он и вовсе требует, чтобы я все рифмовал. Не спеши мне сочувствовать, ты еще не знаешь вкусов своей тени. Я слышал, некоторые люди вынуждены рисовать дерьмом на стенах, заводить десяток кошек или постоянно перемножать вслух гигантские числа. Мне даже, можно сказать, повезло. Я здесь размазываю мысль, а по сути, мне нужно только передать одну очень важную мысль: берегись тени. Я не знаю, кем дарованы нам эти жестокие надсмотрщики, в них нет ни божественного, ни дьявольского. В действиях этих созданий нет никакой логики. Они молчаливы и почти незаметны. Они никогда не расскажут, чего хотят. Молча стоят за спиной, прикидываясь такой же тенью, какую отбрасывает стул или торшер, послушно повторяя все ваши движения. До поры, до времени. А потом вы заметите, как краем глаза фиксируете какое-то движение. Будет всегда казаться, будто в помещении царит полумрак. Ослабнет периферийное зрение. Это первые признаки. Тогда я рекомендую тебе начать делать все, что только сможешь – пробуй что угодно, лишь бы ощутить, как тьма отступает. После этого запиши, что ты делал и теперь ты будешь обречен повторять эти действия всегда. Пить бензин, пытать бродячих собак, пить мочу – все, что угодно, потому что иначе тьма начнет сгущаться. Эти твари способны контролировать преломление света, поэтому, ты и не заметишь, как шагнешь под машину или из окна. Как выпьешь бутылку отбеливателя или засунешь голову в духовку. Это очень привередливые хозяева – как только они заметят, что ты понял их требования, но не следуешь им – поблажек не будет. Тени дадут тебе ошибиться раз или два, прежде чем тьма окончательно поглотит твой мир, но чем чаще ты будешь испытывать их терпение, тем скорее они доберутся до тебя, когда заметят следующую ошибку. С ними нельзя договориться, их нельзя победить, от них нельзя сбежать. Им не нужно быть видимыми, ни тьма, ни свет тебя не спасут. Поэтому – заклинаю тебя – пересчитывай свои тени, следи за тем, что видишь краем глаза, и…
 
-А как ты видишь мою веру в целом? – с горькой ухмылкой спросил Марсель.
-Ну… - Земмлер замялся. Сказать что-то определенное о мусульманах он не мог. Перед глазами вставали либо страшные кадры из новостных выпусков о Сирии, либо крикливые турки с Банхофа.
-Я понял. Неудивительно. Вам нарассказывали страшных сказок о талибах, шахидах и священной войне против неверных. Я скажу тебе, что такое ислам, - Карга напряженно выпрямился, словно собирался прочесть лекцию, - Аллах – это свеча, самая яркая свеча во всей Вселенной. И мы – глупые мотыльки - летим на ее свет. Кто-то раньше, кто-то позже будет готов подлететь к этой свече и принять ее свет. Но есть и те, кто стремится от свечи прочь, во тьму. И если раньше я думал, что во тьме есть лишь мрак и неверие, то теперь…Теперь я знаю, чего может стоить даже один взгляд туда, в бездну. И я иду во тьму добровольно, неся с собой свет Аллаха, чтобы разогнать ее, указать путь тем, кто потерялся и…уничтожить тех, кто зовет во мрак намеренно.
-То есть, получается, Аллах тебе разрешил использовать сыворотку, ритуалы и прочее? – уже не скрывая любопытства, спросил стажер.
-Если победить шайтана можно лишь его оружием – значит, надлежит взять в руки это оружие и бороться, - продекламировал Марсель, словно выглядывая что-то вдали.
-И ты считаешь, что мы можем победить? Не мы двое, не наш отдел, а человечество?
- Тот, кто не ожидает победы, не должен браться за копье. Знаешь, наши имамы со мной не согласятся, но я всегда знал, что шайтан – женщина, - как-то странно усмехнулся Карга.
-Ты про Зимницки? – неуместно пошутил Стефан, желая перевести тему.
-Нет, - излишне серьезно, после глубокого вздоха ответил Марсель, проведя обеими ладонями по лицу, словно умываясь, - Не про нее.
 
- Да. И он тоже. Но знаешь, если выбирать между вибратором и мужиком, который не болтает лишнего – пожалуй, я выберу Марселя.
- Так вот как ты к нему относишься? - задыхаясь от возмущения, спросил Стефан.
- А ты думал? Можно, конечно, еще закоблиться, но, ты сам понимаешь – ворота замка не идут штурмовать с другими воротами.
- Знаешь, а ведь он думает об этом совершенно иначе.
- Мне насрать, что он там думает. Вы это заслужили. Заслужили всем, что делаете на протяжении всей мировой истории. Лучше бы я вообще не рождалась женщиной, - грустно закончила Бьянка.
Вдруг лампы моргнули, на секунду черные волосы загородили Стефану глаза, а когда тот их смахнул, перед ним была Бьянка. Только теперь она не стояла, упираясь руками в бока с яростным выражением лица. Теперь она была подвешена за балку амбара вверх ногами. Ее внутренности уродливой веревкой обвивали перекладину, поддерживая изорванное тело в воздухе. Голова была неестественно вывернута, шея вскрыта от трахеи до затылка, а часть позвоночника безвольно свисала наружу – изгрызенная, изломанная. Свет снова моргнул, и видение пропало. А потом появилось новое. И еще одно. И еще. Картинки мелькали, как в сошедшем с ума калейдоскопе. Вот маленькая бледная девочка стоит в черном платье перед гробом. Вот она же, в белом платье в церкви. Вот эта же девочка чуть постарше сидит за столом и делает уроки. Вот она же прячется в шкафу, зажимая рот рукой. Сцены все ускорялись, перемешиваясь, а после застыли и объединились в изображение раздраженного оперативника Зимницки, нервно скрестившего руки на груди.
- Чего пялишься? – в своей обычной манере грубо спросила Авицена.
- Ничего. Бьянка… - Стефан не мог подобрать верных слов. Каким-то образом его коснулось понимание. Некая неведомая сила позволила ему увидеть истинную природу оперативницы, и теперь ему было почти стыдно за то, что он лез к ней с претензиями. У нее просто не было шанса стать иной. Медленно, шаг за шагом, он приближался к девушке.
- Эй, ты чего удумал? Забыл, что мы на записи? – Зимницки попыталась сделать шаг назад, но снова наткнулась на завалившуюся на бок инвалидную коляску, задела одинокое колесо, и то закрутилось печальной восьмеркой. В один прыжок преодолев последние несколько шагов до оперативницы, Стефан оказался к ней так близко, что мог разглядеть тончайшие белые ресницы и страх загнанного в угол зверька, угнездившийся в глазах девушки много лет назад. А потом Стефан обнял Бьянку.
Поначалу та стояла столбом, явно шокированная происходящим не меньше самого Стефана, который, поддавшись сиюминутному импульсу, не знал, что делать дальше. Потом почувствовал робкие прикосновения к своим плечам тонких, словно паучьи лапки пальцев. В какой-то момент Авицена словно потеряла тот железный стержень, заставлявший ее выглядеть так, словно она проглотила шпалу. Девушка обмякла, повисла на Стефане, прижимаясь к нему всем телом, так, что тот чувствовал, как за плоской грудью, в клетке из ребер запертой птицей бьется ее сердце.
- Прости нас. Прости нас всех. Я обещаю – ни я, ни Вальтер, ни Карга больше не дадим никому тебя в обиду. Ни Боцману, ни Садовнику, ни кому бы то ни было другому. Мы не такие, как твой отчим. Больше никто не посмеет тебе навредить, я обещаю, - шептал Стефан на ухо прерывисто дышащей Бьянке.
- И ты меня прости, - раздался неуверенный шепот, почти заглушаемый бесконечным плачем, истязающим слух Малыша.
Неожиданно тонкие пальцы легли ему на пах и внимательно ощупали.
- Не стоит, - язвительно заметила Зимницки, отстраняясь, - Значит, ты это серьезно? Прости. Просто… Подожди, откуда ты знаешь про отчима?
- Слухи, - соврал Земмлер.
- Вы, мужики, сплетники, хуже баб -, обиженно бросила Бьянка, но на губах у нее уже играла легкая полуулыбка, - Знаешь, не нужно Марселю знать обо всем этом. Еще открутит тебе голову. И о том, что я его люблю, ему лучше тоже не знать.
- Я – могила, - пообещал Стефан, внутренне усмехаясь.
 
Впрочем, все это на самом деле неважно - я говорил о частностях, а главным было то, что ...лучшей жизни у меня так и не было. Все эти махинации с рабочей визой, продажа квартиры, смерть матери...Нет, не так, убийство матери...Все это было лишь ради того, чтобы я снова прижимался к своим давно знакомым фаянсовым друзьям, только теперь...добровольно? Наверное, подобная невыносимая тщетность бытия и приводит людей на край платформы. Туда же несколько раз в конце своей смены ходил и я, смотрел на новый блестящий поезд обтекаемой формы, какие я раньше видел только в книжках и думал - а может ...? Но в итоге, всегда делал шаг назад, разворачивался и шел ... в свою комнату. Я так и не смог приучить себя называть эту халупу домом. Как будто мое подсознание уговаривало меня, что все это временно, но своей рациональной частью я понимал - это навсегда. До самой смерти.
 
Прости нас, Корица… Прости, если сможешь… - прошептал он, кривя губы, точно обиженный ребенок.

- Простить? - раздался бесцветный, тихий голос откуда-то сверху.

Подняв глаза, Назар обомлел — перед ним стояла Полина. Бледная, как моль, с потрескавшимися губами и растрепанной паклей черных волос, под которыми прятались остекленевшие, пустые глаза.

- Корица? Ты жива? Как ты? Что ты здесь… - молодой человек осекся, заметив и дурацкую пижаму, и дурацкие тапочки, и плотно замотанные бинты на запястьях.

- Я могу тебя простить. Но она не простит, - монотонно, глядя будто сквозь Назара, ответила девушка.

- Ты чего? Какая-такая она? - молодой человек делал вид, что не понимает, о чем речь. Меньше всего ему хотелось услышать…
 
- Да пойми ты, стажерчик, ерунду он городит. Не может там быть потери идентичности — Ленор уже принадлежала Бездне, но она меня помнила! - Боцман ухватил Стефана за плечо и сдавил почти до хруста, - Настоящие они там, просто путь, который они прошли их исказил. Ты думаешь, почему мы едоков не заменили собаками, или, скажем, роботами? Да потому что все, что в них есть — человеческое! И только мы, как люди, можем это усвоить, переварить. И на нас они охотятся, потому что пытаются снова стать людьми, заполняя свою пустоту частицами нас.

- Хватит этого бреда! - взъярился Дог, отбросив, наконец в сторону телефон, и влепил Боцману пощечину. Схватив Фритца за кадык, бюргермейстер приблизил его красное щекастое лицо к своему и со злобой процедил сквозь зубы, - Ты пытаешься найти утешение в собственных фантазиях, и это простительно и понятно. Меня, как мэра и вовсе заставляют ходить в церковь и купать кошель в фонтане на удачу. Суеверия - это хорошо, они позволяют держать паству под контролем. Но вот что я скажу тебе, Боцман, и тебе, оперативничек. Бездна — лишь зеркало нашего мира, кривое, черное и гадкое. И когда от тебя, Хирше, останется лишь кривое отражение, которая Бездна перешьет, пересоберет и соединит с другими отражениями на свой лад, ты наверняка вернешься сюда. И тогда, возможно, челюсти именно этого парнишки выгрызут тебе шейный позвонок.

Когда Райтер отпустил шею баварца, тот упал на землю перед скамейкой и разрыдался, как ребенок.
 
- Но зачем вам я? Кто я вообще такой? Я ведь не человек, верно? - горько спросил Стефан, надеясь на любой ответ, кроме самого простого и очевидного.

- Я очень старался это изменить. И, кажется, у меня это получилось. Более того - ты человечнее многих тех, кто родился человеком, - Vitro Viro обернулся и посмотрел на Стефана одновременно с гордостью и печалью.

- И кто я? Мафусаил? Вий? Может быть, Скульптор? Или Торговец Зеркалами вроде тебя? - в отчаянии Земмлер выкрикивал вопросы в тихонько звенящий стеклянный коридор, в глубине души не желая слышать ответы.

- Пожалуй, я бы не использовал вашу стандартную классификацию. Она слишком угловата, примитивна и не отражает сути. Я много раз спускал более достоверную информацию, но ее беспощадно упрощали, - горько усмехнулся татуированный, - У тебя много имен. Некоторые ты, возможно, даже помнишь. Имя "Витя" тебе о чем-то говорит? - неожиданно спросил Глассман на чистом русском, но странным образом, Стефан его понял. Перед глазами бывшего оперативника пронеслись картины какого-то незнакомого, но одновременно такого родного прошлого - детская площадка с "лазилкой", белочка, написанная акварелью, фигурка Халка, привезенная отцом из командировки и нестерпимо длинный тихий час в детском саду...

- Значит, последнюю ты все же помнишь, - удовлетворенно кивнул Стеклянный, - Остальные, видимо, уже слишком глубоко. Но свою роль они сыграли, я это вижу.

- Какую роль?

- Ты прожил тысячи жизней, друг мой. В разных телах, под разными именами, в разных странах и культурах. Но учился ты одному и тому же - быть человечным. Каждый раз, когда люди вынуждали тебя сбросить маскировку, я плел для тебя новую, одну за другой, словно слои матрешки - знаешь, есть такая русская игрушка?

- Зачем все это? Зачем я вам нужен?

- Все это было, чтобы загнать как можно глубже твою истинную суть. Твое истинное я. Научить тебя его контролировать, заставить тебя полюбить человечество, даже со всеми его грехами и пороками, со всей грязью и жестокостью. Я воспитывал тебя всю свою жизнь, но не имел возможности находиться рядом. Мне приходилось наблюдать за твоим обучением издалека, чужими глазами.

- Не-е-ет, - Стефан отшатнулся от Глассмана, неверяще уставившись на него, - "Люк, я твой отец"? Вы же не серьезно?

- Конечно, нет. Я не знал твоего отца. Не уверен, что он у тебя вообще был, - задумчиво ответил татуированный.

- А мои...

- Нет. Ни один из них не являлся твоим родителем. Хотя Ирина была бы тебе куда лучшей матерью, чем Ирма, - с ноткой грусти заметил Стеклянный.

- И все же - на мой главный вопрос вы не ответили - зачем я вам нужен?

- Пора тебе, Мышонок, познакомиться с твоей настоящей матерью.
 
Сверху