Стихи

[Дoчь*Сaмурая]

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Рожденье просто:
Ты стал собой
И смерть проста
Ты — больше не ты,
Все это могло бы быть
Совсем по-другому,
Как в мире зеркальном:
Смерть могла родить тебя,
Жизнь — умертвить
И то и другое — возможно
И, верно, так и есть:
Из Смерти пришел ты,
Чтоб постепенно
Тебя уничтожила Жизнь.

 

[Часть]

Я говорю вам: научитесь ждать!
Ещё не всё! Всему дано продлиться!
Безмерных продолжений благодать
не зря вам обещает бред провидца:
возобновит движение рука,
затеявшая добрый жест привета,
и мысль, невнятно тлевшая века,
всё ж вычислит простую суть предмета,
смех округлит улыбку слабых уст,
отчаянье взлелеет тень надежды,
и бесполезной выгоды искусств
возжаждет одичалый ум невежды...
Лишь истина окажется права,
в сердцах людей взойдёт её свеченье,
и обретут воскресшие слова
поступков драгоценное значенье.

Белла Ахмадулина

 

[Дoчь*Сaмурая]

Не то, не там, не с теми, посмотри на этот затянувшийся ретрит, где все мы повторяем день за днём: не он, не нас, не с ними, не ее. В местах не отдаленных, но пустых местоимений наших след простыл, фигуры речи, вымученный текст - здесь нет незаменяемых частей. И что горело, то гниет внутри, чужие мантры, выдуманный ритм, какая глупость - те же голоса, но некому и нечего сказать. Ходить в тени, искать свои следы. Покойся с миром, брат, а брат ли ты, а если и не брат, то что с того?
Сознание открыто, выйди вон.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Со мной происходит истерика или жизнь, энтузиазм, похожий на суицид. Я не держусь, а ты продолжай, держись, чтобы святым отцам не отдать концы. Мы молодцы - смеёмся, идём в кино, вечерами считаем пропущенные звонки. У нас нет сердец, зато есть глазное дно, стальные нервы, смещенные позвонки. Каждый готов - задачу, вопрос и блок, каждый стремится остаться в живых с утра. Давай успокоим внутренний диалог - аэропорт, билеты, давно пора.
Со мной происходит посадка, полет, привет, со мной происходят любимые города, за самой тёмной ночью приходит свет, за каждым прощай начинается навсегда.

 

[Дoчь*Cамурая]

Просыпаясь, уже понимаешь, что началось;
кто-то выкрутил все настройки – другой контраст
и другая яркость; и собственный цвет волос
не узнать теперь – не говоря уж о цвете глаз.
Кто-то, видимо, Там изучает тебя на срез,
проверяет на слом и испытывает на вкус.
Просыпаясь, ты видишь, оглядываясь окрест,
что проснулся в родной и знакомый терновый куст.

По сиреневым молниям, прячущимся в рукав,
между рам оконных – цветению трав степных...
Просыпаясь, ты видишь, что всё это был вулкан –
и теперь даже пол обжигает тебе ступни,
и теперь хоть пляши, хоть ломайся, хоть бей челом, –
притяжения нет, изогнулась земная ось,

и не страшно теперь уже, Господи, ничего,
кроме этого вот –
ну, которое началось.

 

[Дoчь*Cамурая]

По ком звонит колокол, друг мой, как можно знать, что Господь нам хотел сказать, оставляя знак - улыбки арок, ладони колонн резных, щербинку на щеке крепостной стены? По ком звонит колокол, куда не течёт вода? Я всегда дарю только тексты и города, долгие зимние ночи, иные дни. Тексты и города, ничего без них. Наш сентябрь дерзок, молод, от солнца рыж. Этот текст, как город, состоит из мостов и крыш, из брусчатки, часов, проведённых в его плену, Чёрной речки, чернильной ручки, шагов, минут. И по ком звонит колокол, если в него звонить? Забирайся на колокольню, смотри в зенит, буди этот город, возвещай победу или пожар, выбери сам, пожалуйста, ну пожа...

Под небом монахи, на небе вороны, город.
Звук летит с колокольни Петропавловского собора.
Звук
Летит
С колокольни
Пет-
Ро-
Павловского
Собора.
Ничего иного. Вот тебе нить.
Звони.

 

[Дoчь*Cамурая]

Первым делом спешишь проверить, что всё на месте –
исходящие письма, входящие смски,
первым делом, проснувшись утром, спешишь проверить;
всё на месте и всё по вере твоей, по мере
наступления дня получается верить как-то,
получается помнить, прокручивать кадр за кадром;
что в тебе кипит, чем заправлены твои вены? –
всё нечётко, но ослепительно достоверно,
всё неясно, точней говоря – ничего не ясно,
что и остаётся – то плакать, а то смеяться,
и брести по улице, не различая лица.
Всё приснилось,
и – да, похоже, ещё приснится.

 

[Дoчь*Cамурая]

Да, я возьму тебя на руки, но сперва –
открывай свой ротик, учись говорить слова;
что тебе нужно? Это же очень просто.
Я понимаю, я старше, мне больше лет.
Маленьким девочкам пуще пряников и конфет
нужно хорошее руководство.

Маленьким девочкам надо, чтоб их вели
за руку – в комнату страха или на край земли.
Маленькой девочке нравится быть ведомой –
долгими лабиринтами из стеллажей и строк;
странное вызывает у них восторг,
в страшной сказке они наконец-то дома.

Я понимаю, я старше и я умней –
девочке просто надо, чтобы играли с ней.
Верь же мне до конца – это очень просто!
Твой Питер Пэн, твой Кэрролл и все дела.
Хочешь увидеть место, где ты ещё не была?
Значит, закрой глаза
и держись за воздух.

 

[Дoчь*Cамурая]

Когда я окончательно устану,
когда я окончательно опомнюсь –
я встану и уеду всем составом
куда-нибудь на севернейший полюс,
где ледяные древние просторы,
бесчеловечно холодно и люто
и нет хороших мальчиков, которых
беречь я не умею абсолютно.

А может быть, я сделаюсь монашкой;
займусь простыми, честными трудами,
заброшу идиотские замашки,
положенные благородной даме,
и стану далека душой и телом
от этих терпеливых и красивых,
и любящих меня – как я хотела,
и это-то всего невыносимей.

Под небом цвета выцветшей извёстки,
как сонные туристы едут к морю,
уеду я в посёлок Белоозёрский
и стану петь в церковном местном хоре,
и жить одна, – не стану вить я гнёзда,
и это никому не выйдет боком.
Я буду петь.

И небо содрогнётся,
когда направлю я любовь
на Бога.

 

[Дoчь*Cамурая]

В школьной библиотеке весна.
Бабочка на книге у раскрытого окна.

Стихи большого поэта!

Библиотекаршу прошу горячо:
- Дайте его еще!
- Это все, - говорит, - больше нету!
Правда, есть в переплетах замочные скважины...
- Дайте. Все, что связано с ним - это важно!
- Важно-то важно, но правда такая - не в честь...
...............................................
- Боже мой, в этой жизни - поэзия узница!
Зачем вы мне дали такое прочесть?
- А зачем тебе, милый, гусеница,
когда бабочка есть?

 

[Дoчь*Cамурая]

она видит знаки в небе розовом заоконном,
она знает: любая магия - вне закона,
она живёт не по графику, а по вере,
у неё в непогоду распахнуты настежь двери

она живёт по вере, а не по средствам, -
она поселила сказку в своём сердце;
если хочешь, чтобы она тебя слушала, -
расскажи ей сказку, которая будет лучше.

 

[Дoчь*Cамурая]

Пиши мне, пиши - из любого лыка, любого сора,
любого цветного лома, лежащего с сентября.
Пиши, между нами градусов где-то сорок, -
так пишут на всех бутылках с письмами от тебя.

Пиши мне, пиши - широким росчерком на виниле
забытого музыканта, игравшего ритм-н-блюз.
Ты разве ещё не знаешь - молчание отменили!
Пиши мне, пиши, и я снова в тебя влюблюсь,

как делала тысячу раз, - пусть мотив моего баяна
предательски узнаваем (да-да, из чужих окон).
Тебе повезло, как видишь: я очень непостоянна,
и мне повезло: каждый день влюбляться в тебя легко.

 

[Дoчь*Cамурая]

успокой меня – расскажи, как идут дела,
как идут дожди прямиком по стопам людей
кем бы ни был мне, кем бы я тебе ни была
говори со мной о погоде хоть целый день

да, я смех и грех, да, я просто без головы
да, я псих и холерик, да, жулик и мелкий вор
я люблю ЧП, катастрофы и сход лавин
как железный повод выкроить разговор

я могу сниматься успешно в немом кино
я краснею, роняю посуду без дубляжа
говори со мной, продолжай говорить со мной
май холодный, и очень кстати бросает в жар

вот бы рот на замок, под сургучную бы печать
то, что ты прочитаешь – в голову не бери:
я не то чтоб хотела сказать, -
не могу смолчать.
говори со мной, говори со мной,
говори.

 

[Дoчь*Cамурая]

не берёт почитать его книг, не берёт у него ключей,
не оставит в квартире его своих личных вещей,
и не ловит мышей, вшей, ничего вообще,
не моет полы, не варит борщей и щей,
и не помнит фамилий его дочерей,

она любит лапшу с пармезаном, слышит голос его да ест,
смотрит в зев ему глазом, косясь волчьим оком на лес,
политес безупречен, ум по мере возможности трезв,
на симкарте её его номер nameless,
регулярны зачистки его смс -

воскресение будет, и считай, что уже пронесло,
всё готово к побегу, лишь сняться да лечь на крыло,
ничего не оставив, ничего не забрав. но назло
её до смерти будет зеркальное резать стекло
отражением радужки цвета такого же, как у него.

 

[Дoчь*Cамурая]

Черная кошка, из тех, что скребут на душе,
В комнате тёмной, как у Конфуция в ж,
Водит усами, пытаясь учуять мой след.
Нет меня в комнате.
Нет меня.
Нет меня.
Нет.

 

[Дoчь*Cамурая]

Когда-нибудь сдохнешь тихо,
бесшумно, на склоне лет,
поняв - смерть совсем не выход.
Выхода нет.

Предложит на выбор двери
с табличками «ад» и «рай»
усталый привратник в перьях.
Не выбирай -

Ни тот, кто молился, верил,
Ни тот, кто всю жизнь кутил,
Не вышел назад из двери.
И ты не входи.

 

[Дoчь*Cамурая]

Белые тигры по полю бегут,
и Фердинанды – по кочкам, по кочкам…
Не оставляй меня в этом снегу.
Бой не окончен.

Что-то захвачено. Аэродром?
Кто-то в пожаре хрипит от угара.
Целится в свадьбу малюточка дрон
над Кандагаром.

Запахи вельда, экран на стене…
Тигры тихонько рычат о Евфрате.
Не оставляй меня в этой войне,
в этой неправде…

В целях борьбы просветлённых со злом
и экономии боеприпасов
девушка-статуя лупит веслом
всех, кто попался.

Мне бы очнуться от страшного сна –
вовремя чтобы, не раньше, не позже!
Не оставляй меня, если война.
Впрочем…
как сможешь.

 

[Дoчь*Cамурая]

Пустыня – это не верблюд,
и не барханы, и не кактус…
Когда уверен: не поймут,
в себе воспитываешь краткость.
Отель в пустыне Сяншавань,
представь себе, назвали «Лотос».
Когда в песок ушли слова,
в себе воспитываешь кротость.

Пустыня – это изнутри.
Когда совсем съезжаешь с глузда.
Не плачь, зачем? Глаза не три.
Пустыня – это пусто-пусто
и как-то даже всё равно –
без удивления и боли,
как двум костяшкам в домино,
двум половинкам с меткой «нолик».

 

[Дoчь*Cамурая]

Зачем ей греческая стопа?
Зачем ей тонкая эта кость?
Ей нужен кто-то, не шантрапа,
вбивать умеющий в стену гвоздь.

Но кто ж один при таких руках?
Любой посчитан, и каждый – муж.
Её кораблики терпят крах,
не доплывая до центра луж.

Не липнут к ней, не подходят, нет,
печник, мясник, страховой агент…
А это кто? Это брат-поэт,
засевший в бочке, как Диоген.

Он выпал прямо к её ногам –
как шанс безумный, один из ста.
Вокруг вороны, леса, снега
и в целом – вечная мерзлота.

Они надеются на авось.
Они отличны от всех людей.
А гвоздь… Да ну его, этот гвоздь.
Бывают стены и без гвоздей.