Стихи

Single-Single

Местный
а она говорит: "ты опять опоздала. ну как же
так? почему? Господи, вся в отца!"
я рулю по шарадам многомногомногоэтажек
и стараюсь не видеть сбоку её лица.

а она говорит: "ты одета, как бомж, или даже
хуже. может быть, съездием в магазин?"
я рулю по шарадам многомногомногоэтажек
и стараюсь смотреть на датчик - масло? бензин?

а она говоритговоритговорит и никак не скажет.
я хотела б обнять её крепко, но это, увы, уже
неуместно давно. по шарадам многомногомногоэтажек
я везу свою маму куда-то. надеюсь, в жэк.
 

Single-Single

Местный
когда ему было девять,
мать пела про великанов,
что жаждут горячей крови,
скрываясь в ущельях гор.
он помнит мерцанье свечки,
кипящую кровь в стаканах
и блики на чёрных стенах
от маминых жемчугов.

когда ему было десять,
впервые пришли кошмары
о диких безумных монстрах,
скрывающихся в ночи,
о бледных огромных тварях
из недр земного шара,
о тех, кто шипит и шепчет,
кто каркает и кричит.

когда ему было двадцать,
и он переехал в Дэнвилль,
остались в далёком прошлом
братишка, отец и мать.
кошмары тянулись следом,
он чувствовал – зло не дремлет,
(но ведь и ему ни разу
не выдалось задремать).

он стал неплохим хирургом,
когда ему было тридцать,
и часть от зарплат стабильно
шла только на тенотен,
поскольку все это время
ему продолжали сниться
оскалы голодных монстров,
таящихся в темноте.

когда ему стукнет сорок,
он явится в гости к брату
и спросит: «скажи мне правду,
ты тоже боишься спать»?
брат молча отложит книгу
и, щурясь подслеповато,
кивнёт на одно из кресел:
– рассказывай, психопат.

– мать пела о великанах,
что крови горячей жаждут,
и каждую ночь я слышу
их рёв под моим окном.
а что, если через стены
их тени пройдут однажды,
заполнив собой не только
мой разум, а целый дом?

не спал уже трое суток.
ворочаюсь на рассвете.
страх липкими и чужими
руками меня обвил...

брат просто посмотрит в стену
и тихо ему ответит:
«о чём ты твердишь, помилуй.
мать пела мне о любви».

(С)Листомиров
 
Если, помня юность, не встретить старость,
навсегда останется, что скрывать.
Было время, вместо весны достались:
серый мрамор, надпись, сирень, трава.
Было время – скованы мертвой хваткой,
затянув не петли, но пояса,
разделенные вечностью и оградкой,
мы умели об этом не рассказать.
Из молчания выросли даты, дети,
долгий путь – подальше от рубежа.
Только смерть, за которую мы в ответе,
как немой конвойный, чеканит шаг.
Переплавив судьбы в господнем горне,
отпустили - в землю ушла вода.
Только речь всегда застревала в горле.
Будто нас и не было никогда.
 
всяк пришедший с мечом и погибнет здесь от меча,
обездвиженной куклой он будет свисать с щита;
кто с вопросом явился - тому же и отвечать,
со своей стороны лишь потери ему считать,

сколько сказочных рун ни нанёс бы поверх брони,
сколько слоя защит у безумца ни наросло б.
твою землю вовеки любовь моя пусть хранит:
для того, чтоб молиться, мне больше не надо слов.

скоро выпадет снег. он с собой принесёт покой,
а луна будет ярче сребра над землёй, полней.
если спросят тебя, воют волки под ней по ком,
расскажи моим детям, что это они - по мне.
 
Бог никак за ошибку (меня то бишь) не расплатится;
проверяет на скол, извлекает, что в спину воткнуто,
и, вздыхая, плетёт мне косицы, приносит платьица:
"неразумная дочерь, любимая мною - вот ты кто".

пусть Его проклинала, винила в своих страданиях
(не Тургеневым споры отцов и детей же начаты).
Он качал - головой и меня - говорил: "что далее?
испытаниям - быть. как растить мне тебя иначе-то?"

я Ему благодарна (Ему и твоим стихам ещё):
Он меня воспитал и спокойствие дал небесное;
показал, что любовь бескорыстна и нестихающа
(но ещё неподвластна мне - точно пошла не в Беса ль я?)

и, мне кажется, ты стал тем самым Большим Экзаменом,
результаты которого - главные в жизни табеле.
только я провалилась. и Шар, накренившись, замер, а,
соскользнув с него, дальше, и дальше, и дальше падаю
 
поэт в россии больше чем поэт
жить должен долго лучше не в россии
иначе из него во цвете лет
пусть поваров об этом не просили
случается то шинка то паштет

пиит в россии больше чем пиит
пусть жизнь его нитрат и целлюлоза
он утренний лелеет целлюлит
да процветёт его дурная проза
и что-нибудь однажды озарит

паэд в россии больше чем паэд
и даже много больше чем пейсатель
когда в его душе покоя нет
становится смешным и полосатым
становится чудным и волосатым
когда влекут пельменем на обед
он шаркает и плавится паркет

паэд в россии больше чем паэд
превед в расии больше чем превед
медвед в арсии больше чем медвед
поштед в раисси больше чем поштед
поркед вра исе бошле меч поркед
the cat in england это лишь the cat

как ни крути но сей системный бред
свидетельствует лишь что счастья нет
замечено зато покой и воля
рифмуется легко с пивком и воблой

за горизонт событий чёрная дыра
уж призывает нас пора мой друг пора.
 
Как я жил без тебя эти годы
водку пил сигареты курил
то невзгоды то сводки погоды
то с экрана какой-то дебил

то ключи подбирая то коды
никогда никого не любя
как я жил без тебя эти годы
так и впредь проживу без тебя
 
спать пора уснул бычок
алкоголик и торчок
сонный мишка лёг в кровать
не желая воевать
только заец-загрызаец
в рифму просится мерзаец
сабли-зубли навострил
потреблять изопропил
вдруг из маминой из спальни
вышел папапакурить
и его исход летальный
навострился приморить
но навстречу из аптеки
пёрли астралопитеки
и летального исхода
замели на хлеб и воду
то-то стало весело
как меня повесили
аж на главной площади
враз околели лошади
а после постепенно
и на второстепенной
привыкай к тому мой друг
что издохнут все вокруг
сдохнет всё от а до я
сдохнет родина твоя
все родные и друзья
жить останется свинья
и ещё пожалуй гусь что
не товарищ да негусто
сдохнут все от а до зэт
весь центральный комитет
цээру и фээсбэ
а и бэ что на трубе
цэ и дэ что на гитаре
е и эф что пиццу жарят
увернутся лишь нудисты
тараканы и туристы
будут песни у костра
хриплым голосом орать
потому что не артисты
да и спать уже пора
то есть дрыхнуть подано
гражданам и подданным
вот и ты валяй ложись
бойся плакай и дрожись
 
Выживаем не мы.
Расстояние в тысячу сцен
говорит: не сыграешь иного, не слыша душой.
Кто не видел лица и того, что менялось в лице,
ничего не оставил себе, никуда не пришел.
Торопись, поспеши –
от иллюзий до чистой воды есть десяток дорог,
выбирай покороче- пора.
Отпусти меня, друг, и спасибо тебе за труды.
За свободное завтра, но больше – за наше вчера.
Если помнить о том, что давно не бывает чудес,
станешь неуязвим для огня и серебряных пуль.

Тишина обрекает: придумано больше, чем есть.

Потому самолет – самый быстрый и правильный путь.
 
Не в первый раз и не в последний раз
страдаешь ты... Уймись, займись трудами,
и ты поверь - не лучше прочих рабств
быть в рабстве и у собственных страданий.

Не в первый раз и не в последний раз
ты так несправедливо был обижен.
Но что ты в саможалости погряз?
Ведь только унижающий - унижен.

Безнравственно страданье напоказ -
на это наложи запрет строжайший.
Не в первый раз и не в последний раз
страдаешь ты...
Так что же ты страдаешь?
 
лучший подарок - город, который так долго снился.

Нам и думать нельзя с тобой ни о чем таком. Интеллект, этикет, дресс-код, боевой заряд. Мы владеем одним таинственным языком, на котором даже люди не говорят. Узнаем повадки, чуем слова нутром, отмечаем все, чем можно наполнить речь. Мы храним здесь имя, племя, число и род, даже время получается уберечь. Это редкое искусство течет песком, под которым текст надежнее, чем гранит. Нам и думать нельзя с тобой ни о чем таком.

Только правила не действуют вне границ.
 
туго спеленуто шрамами как бинтами
что у тебя в груди
там кричат китами
напоровшимися на винт
дай я разрежу бинт
ты такой не один
плохо в коконе
выходи
на волю
дай мне тебя обнять
выходи
в меня.
 
Поразительно преданны те, от кого тошнит.
Всё б им в окна смотреть, ломиться глазами в скважины...
Для меня - года. Для них, вероятно - дни.
И желаньем боли лица обезображены.
А мои ладони, давно не держав кнута,
так саднят, как будто черт почесал копытом их.
Заскучал поди? Ну что же ты? Полистай,
подразни меня, поспрашивай, повыпытывай,
повыпрашивай это. Я просто так не сдам.
Да ведь ты и сам мечтаешь из кожи выпозти.
У тебя тоска по огненным небесам,
мне давно пора туда, где темней и илистей.
Я поглажу шкуру, с оттягом, как ты хотел -
докажи мне только, что будет темно и весело.
В этом небе нет для меня ни души, ни тел.
В этом небе скучно.
Там только эхо.
Там только месть Его.
 
Почему за окном аномальный плюс, а внутри абсолютный ноль?
Что меняет точка отсчета, да и есть ли она вообще?
Мне сегодня приснилось, что я не сплю, а снимаю с тобой кино
о чем-то безумно нашем, о чем-то, что больше любых вещей.
Солнце выставил Бог, если верить цифрам, где-то в восьмом часу.
Камера двигалась тихо-тихо, чтобы не разбудить.
Я играла спящую кошку, которой ты приказал уснуть.
Кошка кажется спящей, на самом деле она за тобой следит.
В полдень внесли голубое небо, включили холодный свет,
режиссер смотрел свысока и думал, что завтра, при монтаже,
он разделит на быль и небыль этот фильм и заставит всех
выбирать себе роли людей и кошек (читай: палачей и жертв).
Съемка закончилась ровно в полночь с боем Его часов.
Исчезли резкость и перспектива, включили ночной режим.

За окном тепло, и январь, похоже, видит все тот же сон,
о том, как в хрусталике объектива собирается наша жизнь.
 
говорить положено про мосты,
если он к тебе, например, остыл.
говорить про время, что лечит всё,
про другого/нового, кто спасёт,
и про боль, с которой "скажи, как жить?",
и про реку слёз, и про море лжи...

говорить-то хочется, что не жаль...
мол, стою я гордо, в руках - кинжал,
подо мной - гора, надо мною - Бог,
всё вокруг - лилово и голубо!
под горой, как сонмы слепых котят
копошатся те, что со мной хотят...
что хотят до дрожи, до немоты...
я нужна им всем... мне не нужен ты!..

но мосты горят и шумят моря,
с "тазепамом" время стоит в дверях,
боль болит... и мчится через леса
тот, кому придется меня спасать...
и слеза бежит, и река течёт...
- как ты там, любимый?
- да так, ничё...

не беда, казалось бы... ерунда...
а нельзя от этого никуда...
 
говорю вам: я же помню - она была,
прежде чем взялись выскабливать добела...

не оставили ни метки, ни узелка,
занавесили честнейшее из зеркал...

синячок бы хоть, царапинку на груди...
- всё. иди...
---------------------------------------

больше нет во мне ни кустика, ни куска,
под которым я смогла бы тебя искать...

распахнув свои всевидящие глаза,
не смогли увидеть/вычислить/показать

ультразвук и этот долбанный GPS,
где ты есть...

это как свалиться с пятого этажа -
мне опять тебя вынашивать и рожать...

и по взглядам акушеров и понятых
угадать, что это вовсе уже не ты...

примерять твои пелёночки и бельё
на неё...

посчитать её улыбочки и шаги
с кем-то новым милым/бархатным/дорогим...

по ночам у колыбели глушить в тиши
это чувство: вот бы, спящую, задушить...

пусть уймётся и не трогает ничего
твоего

знаешь... знаешь, я не очень сильна в словах,
я умею только плакать и целовать,

выкорчевываю, врачую... и быть со мной
хуже всяких шизофренических параной

злость и немощность, помноженные на "Пи"...
потерпи!..

слышишь... слышишь, возвращайся из той дали,
где ты теплишься и где ты еще болишь...

где лежишь дрожишь от страха...такой клочок,
просто сгусток... оттебятинка... ни о чем...

всё равно, вернись любая... в любой из дней
жить во мне...
 
будет жизнь. и стану я её проживать.
стану я носить браслеты и кружева,
и рожать детей-растить-и опять рожать…
научусь ходить по углям и по ножам.
терем будет мой высок, плодороден сад
(приходи смотреть и локти себе кусать)
станут совы прилетать ко мне по ночам,
и научат совы мудро меня молчать.
я,счастливая, от мудрости онемев,
побегу смотреть по телеку аниме…
так мне будет хорошо, так ни до чего,
что не вспомню я даже имени твоего!

будет день. и ты не сможешь его прожить.
в этот день утратят силу твои ножи.
в этот день ты улыбнешься, захочешь встать –
сто зверей заголосят в тебе.., больше ста!
сто медведей, сто волков, сто шальных собак
будут петь тебе, что дело твоё – табак.
и под кожей… нет, под ложечкой засосёт:
мол, она меня забыла, забыла, всё!
ты, конечно, позвонишь, позовешь врача,
чтобы тот приехал-вычистил-откачал…
доктор добрый, доктор вылечит от всего,
кроме имени… кроме имени моего.
 
ты, конечно, царь и в чём-то, конечно, бог.
за тебя любая баба пойдёт удавится…
местечковый ленни кравитц с напором давидса,
и в глазах такие буковки: вам слабо?!.

а она?.. она слуга и, конечно, раб.
никогда и никуда от тебя не денется.
и не красная совсем, и давно не девица…
да к тому же – раздражительная с утра…

отчего ж она, убогая, не кричит,
бессловесно, без агоний и ультиматумов
от тебя уходит («слышишь, давай уматывай!»),
никогда не оставляя себе ключи…

отчего ж тогда ты так её сторожишь,
на семи цепях за проволкою колючею,
каждый день напоминая на всякий случай ей,
как непросто без такого тебя прожить…
 
весной отпускают конвой, распускают стражу:
иди же, иди куда хочешь и будь отважен;
и если ты ищешь дорогу – то вот дорога,
что ты застыл у порога?

помнишь, скулил на паперти, клянчил счастья,
хвастливо звенели наручники на запястьях;
ключ между тем был всегда у тебя в кармане,
предупреждали заранее.

ты знал, но забыл, как всегда забывают простое;
теперь свободен, теперь иди и не знай простоя,
не удивляйся: эти удобные сапоги
с твоей ноги.

а дорожной сумкой пусть тебе станет память;
сам догадаешься, что нужно в ней оставить,
чтобы идти из пустыни своей к реке
налегке.
 
Насаждая волю,ломала стены,
И была далёкой и обнажённой.
И молились ей о любви и смерти
А потом к своим возвращались жёнам.

И она от прихотей так устала,
Что уже не могла оставаться светлой.
И тогда сошла она с пьедестала
И оделась в платье последней смертной.

Завела любовника с ликом девы,
Отравила ум,и,пытая душу,
Умоляла его о любви и смерти,
А потом опять возвращалась к мужу.
 
Сверху