Стихи
- Автор темы Kamilla
- Дата начала
Дoчь*Сaмурая
Местный
Теорию расширенных зрачков доказывать, держа тебя за горло, смотреть, как дым плывет, лежать ничком, мы голые, над головами город, мы эмбрионы в космосе его – качаемся, сливаясь воедино, когда заклятье произнесено, пути господни неисповедимы. Да будет так. По венам – не вини себя за преждевременность – по венам идет огонь, и я иду за ним, и вижу путь, и нарекаю верным. Иллюзия разрушенной стены, империя воссозданной надежды – на этот раз ошибки учтены, и строится не страсть, но больше – нежность. Смотреть, как дым плывет, лежать ничком, меняя суть, не отрицать измены.
Теория расширенных зрачков.
Мерцающее небо Ойкумены.
Теория расширенных зрачков.
Мерцающее небо Ойкумены.
be-open
джедай
Маленькие самолеты
Ах, мало мне другой заботы,
обременяющей чело, -
мне маленькие самолеты
все снятся, не пойму с чего.
Им все равно, как сниться мне:
то, как птенцы, с моей ладони
они зерно берут, то в доме
живут, словно сверчки в стене.
Иль тычутся в меня они
носами глупыми: рыбешка
так ходит возле ног ребенка,
щекочет и смешит ступни.
Порой вкруг моего огня
они толкаются и слепнут,
читать мне не дают, и лепет
их крыльев трогает меня.
Еще придумали: детьми
ко мне пришли, и со слезами,
едва с моих колен слезали,
кричали: 'На руки возьми!'
Прогонишь - снова тут как тут:
из темноты, из блеска ваксы.
кося белком, как будто таксы,
тела их долгие плывут.
Что ж, он навек дарован мне -
сон жалостный, сон современный,
и в нем - ручной, несоразмерный
тот самолетик в глубине?
И все же, отрезвев от сна,
иду я на аэродромы-
следить огромные те громы,
озвучившие времена.
Когда в преддверье высоты
всесильный действует пропеллер,
я думаю - ты все проверил,
мой маленький? Не вырос ты.
Ты здесь огромным серебром
всех обманул - на самом деле
ты крошка, ты дитя, ты еле
заметен там, на голубом.
И вот мерцаем мы с тобой
на разных полюсах пространства.
Наверно боязно расстаться
тебе со мной - такой большой?
Но там, куда ты вознесен,
во тьме всех позывных мелодий,
пускай мой добрый, странный сон
хранит тебя, о самолетик!
© Белла Ахмадулина
Ах, мало мне другой заботы,
обременяющей чело, -
мне маленькие самолеты
все снятся, не пойму с чего.
Им все равно, как сниться мне:
то, как птенцы, с моей ладони
они зерно берут, то в доме
живут, словно сверчки в стене.
Иль тычутся в меня они
носами глупыми: рыбешка
так ходит возле ног ребенка,
щекочет и смешит ступни.
Порой вкруг моего огня
они толкаются и слепнут,
читать мне не дают, и лепет
их крыльев трогает меня.
Еще придумали: детьми
ко мне пришли, и со слезами,
едва с моих колен слезали,
кричали: 'На руки возьми!'
Прогонишь - снова тут как тут:
из темноты, из блеска ваксы.
кося белком, как будто таксы,
тела их долгие плывут.
Что ж, он навек дарован мне -
сон жалостный, сон современный,
и в нем - ручной, несоразмерный
тот самолетик в глубине?
И все же, отрезвев от сна,
иду я на аэродромы-
следить огромные те громы,
озвучившие времена.
Когда в преддверье высоты
всесильный действует пропеллер,
я думаю - ты все проверил,
мой маленький? Не вырос ты.
Ты здесь огромным серебром
всех обманул - на самом деле
ты крошка, ты дитя, ты еле
заметен там, на голубом.
И вот мерцаем мы с тобой
на разных полюсах пространства.
Наверно боязно расстаться
тебе со мной - такой большой?
Но там, куда ты вознесен,
во тьме всех позывных мелодий,
пускай мой добрый, странный сон
хранит тебя, о самолетик!
© Белла Ахмадулина
Дoчь*Сaмурая
Местный
Мы друг другу сегодня мечи, ягуары, берсерки,
так стремительно время меняет знакомые лица.
Если есть черный ящик у памяти в тайном отсеке,
если есть хоть секунда, любимый, успей сохраниться.
Черт с ним с именем, с местом, с людьми, не идущими в книги,
от лукавого глаза укрой только тексты и четки.
После нашей войны ничего никогда не возникнет.
Слишком мало живых, если ты понимаешь, о чем я.
так стремительно время меняет знакомые лица.
Если есть черный ящик у памяти в тайном отсеке,
если есть хоть секунда, любимый, успей сохраниться.
Черт с ним с именем, с местом, с людьми, не идущими в книги,
от лукавого глаза укрой только тексты и четки.
После нашей войны ничего никогда не возникнет.
Слишком мало живых, если ты понимаешь, о чем я.
Дoчь*Сaмурая
Местный
Освободясь от тишины в желанной точке невозврата, мы так с тобой напряжены, что ничего уже не надо: ни ослепительных страстей, ни беспросветного безумства. Любовь сегодня как искусство на остывающем холсте. И если ты захочешь вдруг добавить красок в этот морок, оставь ночные разговоры, не замыкай порочный круг. Смотри на город и огни, на белый снег и алый месяц, и в том, что мы с тобой не вместе, ни нас, ни время не вини. Настал декабрь, вышел срок, и право быть освобожденной дороже тех, кого не ждем мы, когда выходим за порог.
Беспринципная Седовласка
Между прочим, здесь написано: «Вытирайте ноги»
Роберт Рождественский
Этих снежинок
смесь.
Этого снега
прах.
Как запоздалая месть
летнему
буйству
трав.
Этих снежинок
явь,
призрачное
крыло.
Белого небытия
множественное число...
Этого снега
нрав.
Этого снега
боль:
в небе
себя разъяв,
стать на земле
собой.
Этого снега
срок.
Этого снега
круг.
Странная мгла дорог,
понятая не вдруг.
Выученная
наизусть,
начатая с азов,
этого снега
грусть.
Этого снега
зов.
Медленной чередой
падающие из тьмы
в жаждущую ладонь
прикосновенья
зимы.
Этих снежинок
смесь.
Этого снега
прах.
Как запоздалая месть
летнему
буйству
трав.
Этих снежинок
явь,
призрачное
крыло.
Белого небытия
множественное число...
Этого снега
нрав.
Этого снега
боль:
в небе
себя разъяв,
стать на земле
собой.
Этого снега
срок.
Этого снега
круг.
Странная мгла дорог,
понятая не вдруг.
Выученная
наизусть,
начатая с азов,
этого снега
грусть.
Этого снега
зов.
Медленной чередой
падающие из тьмы
в жаждущую ладонь
прикосновенья
зимы.
Дoчь*Сaмурая
Местный
Ну беги, вылизывай по чужим берлогам четверых своих медвежат. Ты и так прочел по губам слишком много, не смотри, как они дрожат. Не смотри, как ревность зеленой желчью заливает мое лицо. Не смотри, как я ненавижу женщин. Будь отцом. По сравнению с этим великим делом остальное – просто фуфло. Не смотри, как взглядом остекленелым провожаю через стекло. У тебя глаза – как плоды паслёна, как подтаявший шоколад. Я сегодня встретила почтальона, он принес мне повестку в ад. Голос твой в телефонной трубке обжигает меня, как плеть. Почтальон сказал мне: идем, голубка, здесь немыслимо уцелеть. Соглашайся, мол, не предложат дважды, мол, нежнее огонь в аду, и не будет такой беспощадной жажды там, куда я тебя веду. А у тебя глаза – будто жженый сахар, смотрят так, что саднит во рту. Мне б послать почтальона с повесткой нахер, но и здесь мне невмоготу. Ну может, всё-таки не сегодня. Может, капельку подождать.
Но всё лютее
Всё преисподней
Всё, по последней –
И сразу спать.
Но всё лютее
Всё преисподней
Всё, по последней –
И сразу спать.
A1e)(
шта?
ПОЗВОНИТЕ СВОИМ СТАРИКАМ!
Вы видели - как плачут старики?
Беззвучно, без надрыва и истерик...
Слеза сползёт в бороздочках щеки,
А в выцветших глазах - желанье ВЕРИТЬ,
Что нам с тобой их интересна жизнь,
И где болит, и что приснилось ночью...?
И слышишь ты, как сердце их дрожит,
И как оно тепла простого хочет...
Вы видели, как ждут они звонка,
Обычного звонка по телефону?
Как сухонькие пальчики дрожат,
Не замечая кнопочек знакомых...
Какое счастье слышать наконец
Их тихий голос - добрый и земной...
Какое счастье знать, что где-то есть
Твой самый-самый человек родной.
Пусть никогда не плачут старики!
Пусть голос их звучит по телефону.
Мы дети, пока есть кому звонить...
Пока мы любим их, пока мы помним.
Ольга Морева.
Вы видели - как плачут старики?
Беззвучно, без надрыва и истерик...
Слеза сползёт в бороздочках щеки,
А в выцветших глазах - желанье ВЕРИТЬ,
Что нам с тобой их интересна жизнь,
И где болит, и что приснилось ночью...?
И слышишь ты, как сердце их дрожит,
И как оно тепла простого хочет...
Вы видели, как ждут они звонка,
Обычного звонка по телефону?
Как сухонькие пальчики дрожат,
Не замечая кнопочек знакомых...
Какое счастье слышать наконец
Их тихий голос - добрый и земной...
Какое счастье знать, что где-то есть
Твой самый-самый человек родной.
Пусть никогда не плачут старики!
Пусть голос их звучит по телефону.
Мы дети, пока есть кому звонить...
Пока мы любим их, пока мы помним.
Ольга Морева.
Дoчь*Сaмурая
Местный
Который год под огненным дождем идем с тобой и от себя идем, гало-эффект, причудливые тени, фонарь-аптека-улица-ступени. Вооружен, но не предупрежден наш город, погрузившийся во тьму, забравший нас с собой – хвала ему – иначе чем нам было бы гордиться? У нас такие ангельские лица, в аду нас обязательно поймут.
И шли, и шли, и говорили так, и каждый был провидец и дурак, и все сбывалось, как и обещали, и обрастали песнями, вещами. Отдай колечко, разожми кулак.
И шли, и шли, и вот настал предел страданиям и прочей ерунде, аптеке, аду, улице, погоде. Отныне этот текст нам не подходит, он многого от авторов хотел.
Поэтому под огненным дождем мы никуда сегодня не идем, фонарный нимб, спокойствие святое. И город больше ничего не стоит, он безоружен, но предупрежден. Хвала ему, и вам, и тем двоим, вот третий Рим, второй Ершалаим, и семь холмов для сорока поклонов.
Столбы вбивают ямбом, безусловно.
Отмучайтесь. Потом поговорим.
И шли, и шли, и говорили так, и каждый был провидец и дурак, и все сбывалось, как и обещали, и обрастали песнями, вещами. Отдай колечко, разожми кулак.
И шли, и шли, и вот настал предел страданиям и прочей ерунде, аптеке, аду, улице, погоде. Отныне этот текст нам не подходит, он многого от авторов хотел.
Поэтому под огненным дождем мы никуда сегодня не идем, фонарный нимб, спокойствие святое. И город больше ничего не стоит, он безоружен, но предупрежден. Хвала ему, и вам, и тем двоим, вот третий Рим, второй Ершалаим, и семь холмов для сорока поклонов.
Столбы вбивают ямбом, безусловно.
Отмучайтесь. Потом поговорим.
Яндекс
Уже освоился
Подарите мне чёрную кошку,
Всю волшебную, словно из сказки,
Чтоб сидела она у порожка,
Удивлённые строя мне глазки.
Пусть мурлычет изящное чудо,
Шерстяное такое, из меха.
Пусть суёт свою мордочку всюду,
Заряжая здоровьем и смехом.
Пусть испортит диван коготками,
Но доверчиво ткнувшись в ладошку,
Поднимает на сердце цунами
Независимо-гордая кошка.
Ночью в ухо тихонечко дышит,
На подушку вскочив незаметно,
А весной убегает на крыши
По кошачьим делишкам секретным.
Иногда пошипит пусть немножко.
Но когда душу жизнь рвёт на части,
Будет рядом в полосочку кошка,
В дом несущая капельку счастья.
Сколько мудрости в странных повадках,
Сколько грации в маленьком теле.
А всё вместе - сплошная загадка,
Непонятная, в общем, доселе.
И пусть ходит по самому краю,
Но случайно сорвавшись с окошка,
Приземлится на лапы. Я знаю.
Я ведь тоже немножечко кошка:?
@инет
Всю волшебную, словно из сказки,
Чтоб сидела она у порожка,
Удивлённые строя мне глазки.
Пусть мурлычет изящное чудо,
Шерстяное такое, из меха.
Пусть суёт свою мордочку всюду,
Заряжая здоровьем и смехом.
Пусть испортит диван коготками,
Но доверчиво ткнувшись в ладошку,
Поднимает на сердце цунами
Независимо-гордая кошка.
Ночью в ухо тихонечко дышит,
На подушку вскочив незаметно,
А весной убегает на крыши
По кошачьим делишкам секретным.
Иногда пошипит пусть немножко.
Но когда душу жизнь рвёт на части,
Будет рядом в полосочку кошка,
В дом несущая капельку счастья.
Сколько мудрости в странных повадках,
Сколько грации в маленьком теле.
А всё вместе - сплошная загадка,
Непонятная, в общем, доселе.
И пусть ходит по самому краю,
Но случайно сорвавшись с окошка,
Приземлится на лапы. Я знаю.
Я ведь тоже немножечко кошка:?
@инет
A1e)(
шта?
Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чём там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе
и главное было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось,
отныне как минимум на три делилось.
Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.
25 декабря 1990
Иосиф Бродский
о чём там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе
и главное было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось,
отныне как минимум на три делилось.
Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.
25 декабря 1990
Иосиф Бродский
A1e)(
шта?
Обычное дело
На лавке у дома – старуха да кошка,
И ветер вздыхает тоскливо, по-бабьи.
А им захотелось погреться немножко,
Пока не разверзлись небесные хляби.
«Старик! На рябину дрозды прилетели!..»
Одёрнет себя: «Что ты, бабка, сдурела!
Его схоронили на прошлой неделе.
Одна я теперь – что ж, обычное дело…»
Он утром не встал. Всё так тихо и просто:
«Степан, наварила горячей картошки…»
…На «ГАЗике» старом свезли до погоста.
Вернулась домой. А теперь только кошка,
Неловкая, старая, вместе с хозяйкой
Погреться уселась под солнцем осенним.
Старуха беззлобно ругнет: «Что, лентяйка,
Сидишь? От мышей никакого спасенья».
Покажется старой: Степан у калитки,
Усталый, родной, в сапожонках кирзовых:
«Эх, Марья! Роса-то большая! До нитки
В лесу я промок – вот какая огнёва!
Не зря: погляди-ко, корзину волнушки
Набрал на гарях. Ты чего тут расселась?
Рассохлась за лето грибная кадушка –
Дак ты б замочила – обычное дело…».
Ирина Кемакова.
На лавке у дома – старуха да кошка,
И ветер вздыхает тоскливо, по-бабьи.
А им захотелось погреться немножко,
Пока не разверзлись небесные хляби.
«Старик! На рябину дрозды прилетели!..»
Одёрнет себя: «Что ты, бабка, сдурела!
Его схоронили на прошлой неделе.
Одна я теперь – что ж, обычное дело…»
Он утром не встал. Всё так тихо и просто:
«Степан, наварила горячей картошки…»
…На «ГАЗике» старом свезли до погоста.
Вернулась домой. А теперь только кошка,
Неловкая, старая, вместе с хозяйкой
Погреться уселась под солнцем осенним.
Старуха беззлобно ругнет: «Что, лентяйка,
Сидишь? От мышей никакого спасенья».
Покажется старой: Степан у калитки,
Усталый, родной, в сапожонках кирзовых:
«Эх, Марья! Роса-то большая! До нитки
В лесу я промок – вот какая огнёва!
Не зря: погляди-ко, корзину волнушки
Набрал на гарях. Ты чего тут расселась?
Рассохлась за лето грибная кадушка –
Дак ты б замочила – обычное дело…».
Ирина Кемакова.
Тормозная Жуткость
Активный пользователь
Беспринципная Седовласка
Между прочим, здесь написано: «Вытирайте ноги»
Роберт Рождественский
«Воспоминание о большом снеге»
Снег-то какой! Снег-то какой! Снег-то!...
Видно, сегодня он выпасть решил до конца.
Будто бы взялся за дело
неведомый Некто.
Взялся
и ты уже вряд ли шагнешь от крыльца.
Хлопья нечаянной вечности.
Счастья простого.
Ты на Земле остаешься со снегом вдвоем...
Медленно—медленно.
Тихо.
Просторно—просторно
падает снег, размышляя о чем-то своем.
Он заметает неслышно
все наши ошибки.
Он объявляет всеобщий бессмертный покой...
Вот на ладони твоей
закипают снежинки.
Ты улыбаешься:
Надо же! Снег-то какой!...
«Воспоминание о большом снеге»
Снег-то какой! Снег-то какой! Снег-то!...
Видно, сегодня он выпасть решил до конца.
Будто бы взялся за дело
неведомый Некто.
Взялся
и ты уже вряд ли шагнешь от крыльца.
Хлопья нечаянной вечности.
Счастья простого.
Ты на Земле остаешься со снегом вдвоем...
Медленно—медленно.
Тихо.
Просторно—просторно
падает снег, размышляя о чем-то своем.
Он заметает неслышно
все наши ошибки.
Он объявляет всеобщий бессмертный покой...
Вот на ладони твоей
закипают снежинки.
Ты улыбаешься:
Надо же! Снег-то какой!...
Дoчь*Сaмурая
Местный
мальчик, когда до краёв ты строку наполнишь тем невесомым, сливающим воедино всё и ничто, я уже не приду на помощь, как секунданты приходят на поединок, место своё (без)условно обозначая справа [а может быть, слева] возможной смерти.
волны поднимутся в чашке с вчерашним чаем.
кто он такой, кто посмел нас представить вместе, чтобы смотреть как вместе мы одичаем?
мальчик, бумага податлива, я – нисколько, если сомнения множатся и плодятся. я не привыкла себя очищать от корки, холя своё фамильное негодяйство [мама была такая же в двадцать с чем-то]. впрочем, для нашей маленькой зарисовки это не важно. твоё промедленье тщетно.
и почему-то хочется о высоком [о колокольне, давшей обет молчанья], стоя на крыше, где тают следы в гудроне.
ты мой пароль к одиночеству. изначально. выпусти голос, а эхо его утроит.
но не бывает эха у нелюбимых.
волны поднимутся в чашке с вчерашним чаем.
кто он такой, кто посмел нас представить вместе, чтобы смотреть как вместе мы одичаем?
мальчик, бумага податлива, я – нисколько, если сомнения множатся и плодятся. я не привыкла себя очищать от корки, холя своё фамильное негодяйство [мама была такая же в двадцать с чем-то]. впрочем, для нашей маленькой зарисовки это не важно. твоё промедленье тщетно.
и почему-то хочется о высоком [о колокольне, давшей обет молчанья], стоя на крыше, где тают следы в гудроне.
ты мой пароль к одиночеству. изначально. выпусти голос, а эхо его утроит.
но не бывает эха у нелюбимых.
