Стихи

[Touareg]

Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.

Я считал, что лес — только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке — ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Иосиф Бродский

 

[Touareg]

Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы — ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними — убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони — и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах — если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили — унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.

Они все равно уйдут.

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову — чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь — а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”

© Вера Полозкова

 

[1234567890]

"Чудо великое было там..."

Отстаньте все. Мне очень скверно. Видать, мой приговор таков.
Юдифь пришила Олоферна, а я - всего двух вояков.
Ей честь-хвала, мне трепет... Странно, за что мне этот колотун...
На беззащитно-деревянном я вырезаю букву "нун".

Недалека уже победа, ты скоро нас дождешься, Храм!
Мой брат бросает мне: "Покеда!", уходит вдаль по вечерам...
Быть может, он свою погибель найдет как храбрый партизан.
Я вырезаю букву "гимель", она стучит мне по глазам.

Огни зажгутся очень скоро, пока пылают лишь костры.
В ту ночь, когда мы смылись в горы, погибли две мои сестры.
Мой муж любимый, Элиэзер, давно пожертвовал собой...
Я в божий замысел не лезу, дорежу букву "йод" - и в бой.

---

Пройдут века, тысячелетья, и воцарится Вавилон,
и не смогу тогда жалеть я, что сер от дыма небосклон...
Но в час, когда весь воздух тонок, смотря поверх самих вершин,
мой непотерянный потомок увидит в небе букву "шин".

 

[Touareg]

Стихи заводятся от сырости,
От голода и от войны,
И не заводятся от сытости,
И не выносят тишины.

Без всякой мудрости и хитрости
Необходимо душу вытрясти
При помощи карандаша.
Если имеется Душа.

 

[1234567890]

Раз.

Я проснулась ночью от вопля: "Падай!"
Из темноты хрипят: "С.ка, падай вверх!"
Звуки борьбы - эти, знаешь, "тыдыщ", "не надо".
Что там еще - не видать из-под сжатых век.
Скоро заткнутся - засну. Но какой же сон был...

Два.

Ты в пустыне, и, кажется, это всё.
Здесь ни намека - до самого горизонта -
что покровитель придет и тебя спасет.
Ночь наступает, и холод крадется в глотку:
мало того, что сдохнешь - еще больным...

Три.

Ну зачем он поперся на ту высотку?
Способов мало уйти от своей вины?
Мог, например, пометаться, достать заначку,
съездить куда-нибудь... Нет, он залез, скакнул,
долго летел и упал на такую тачку!..

Квадро.

Ей просто пришлось, не гони волну.
Если б меня избивали так безрассудно,
утром бы кофе в постель и "прости, ну чо" -
чтобы все заново в темное время суток -
тоже бы шею проткнула ему ключом.

Снова проснусь среди ночи от вопля: "Падай!"...

***
С какой волной ушла душа?
Ты море Черное исплавал,
Захлебываясь и спеша,
Но волны - все одни и те же.
Ты ослабел и стал все реже
Метаться. Ты залег на дно.
Ни слез, ни гнева - все равно.

Но отзовись мне, бог безвестный!
Проснись хоть раз, одетый бездной,
Безумный бог!
И я живу,
Темнея от бессильной жажды,
Как жаждет пробужденья каждый,
Кто заколдован наяву.

 

[ШокоЛапка]

Мы найдемся, как на концерте, -
Дело просто в моей ленце.
Я подумываю о смерти -
Смерть икает на том конце.

 

[Touareg]

всю жизнь
все
от меня
чего-то ждали
ждали
хорошего аппетита
примерного поведения
отличных отметок
ждали
внимания
сочувствия
жалости
денег
любви
верности
секса
стихов
солнце
отражается
в реке времени
бутерброд
упавший маслом вниз
если когда-нибудь
мне удастся поймать
золотую рыбку
одним из желаний
непременно будет
вспомнить
чего от себя
ждал я сам

 

[ШокоЛапка]

Анна Ахматова

Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь - уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, -
Смерть придет поцеловать.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?

 

[Gertruda]

Откуда веет тишиной?
Откуда мчится зов?
Что дышит на меня весной
И запахом лугов?
Чего тебе, душа моя,
Внезапно стало жаль -
Скажи: какую вспомнил я
Любимую печаль?

Но всё былое, боже мой,
Так бедно, так темно...
И то, над чем я плакал,- мной
Осмеяно давно.
Невежда сам, среди других
Забывчивых невежд,
Любуюсь гибелью моих
Восторженных надежд.

Но всё же тих и тронут я -
С души сбежала тень,
Как будто тоже для меня
Настал волшебный день,
Когда на дереве нагом,
И сочен и душист,
Согретый ласковым лучом,
Растет весенний лист...

Как будто сердцем я воскрес
И волю дал слезам,
И, задыхаясь, в темный лес
Бегу по вечерам...
Как будто я люблю, любим,
Как будто ночь близка...
И тополь под окном одним
Кивает мне слегка...

Иван Тургенев, 1844

 

[1234567890]

звери пришли на огни больших городов
гнутые бивни вспарывали картон
ноги топтали и ноздри искали кровь
тени скользили в сквозные дыры окон

демоны рылись во внутренностях машин
тонкие ногти ломали, достать не в силах
запах любовников, спрятанный под обшивкой
ржавой кареты, которая их носила

и голоса проплывали куда-то мимо
словно дельфины, спасенные от волны
ты уже умер, но я все кричу твое имя
с плазмы панели во всю ширину стены

 

[Беспринципная Седовласка]

И спросит Бог: - Никем не ставший,
зачем ты жил? Что смех твой значит?
- Я утешал рабов уставших, - отвечу я.
И Бог заплачет.

 

[ШокоЛапка]

Как у него дела? Сочиняешь повод
И набираешь номер; не так давно вот
Встретились, покатались, поулыбались.
Просто забудь о том, что из пальца в палец
Льется чугун при мысли о нем — и стынет;
Нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
Перед глазами; смейся, смотри на город,
Взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
Губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы -
Это потом коснется, потом приснится;
Двигайся, говори; будет тихо ёкать
Пульс где-то там, где держишь его под локоть;
Пой; провоцируй; метко остри — но добро.
Слушай, как сердце перерастает ребра,
Тестом срывает крышки, течет в груди,
Если обнять. Пора уже, все, иди.
И вот потом — отхлынуло, завершилось,
Кожа приобретает былой оттенок -
Знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
Жизнеспособность. Крепость сердечных стенок.
Ты им себя вытесываешь, как резчик:
Делаешь совершеннее, тоньше, резче;
Он твой пропеллер, двигатель — или дрожжи
Вот потому и нету его дороже;
С ним ты живая женщина, а не голем;
Плачь теперь, заливай его алкоголем,
Бейся, болей, стихами рви — жаркий лоб же,
Ты ведь из глины, он — твой горячий обжиг;
Кайся, лечи ошпаренное нутро.
Чтобы потом — спокойная, как ведро, -
«Здравствуй, я здесь, я жду тебя у метро».

 

[1234567890]

Я смертельно устал, оскверняя свой храм
И бросая голодным таблетки.
Я устал получать от небес по мозгам -
И уснул на больничной кушетке.

Я всего лишь устал и прилег отдохнуть,
А не то, что подумали боги!.. -
Но теперь меня режут бумагой, и ртуть
Загоняют мне в руки и ноги.

Да, вот так подгоняют меня под стандарт...
Видно, зря я носился с Богиней:
Для Нее мои раны - плохой боди-арт,
Ну а ртуть Ей дала ртутный иней.

Так что бьется в экстазе кровавая нить
На экране, в обнимочку с белой...
Остается сжать зубы и тихо молить:
"Сделай что-нибудь. Что-нибудь. Сделай".

 

[ШокоЛапка]

Я не то чтобы много требую – сыр Дор Блю
Будет ужином; секс – любовью; а больно – съёжься.
Я не ведаю, чем закончится эта ложь вся;
Я не то чтоб уже серьезно тебя люблю –
Но мне нравится почему-то, как ты смеешься.
Я не то чтоб тебе жена, но вот где-то в шесть
Говори со мной под шипение сигаретки.
Чтоб я думала, что не зря к тебе – бунты редки –
Я катаюсь туда-сюда по зеленой ветке,
Словно она большой стриптизерский шест.
Я не то чтобы ставлю все – тут у нас не ралли,
Хотя зрелищности б завидовал даже Гиннесс.
Не встреваю, под нос не тычу свою богинность –
Но хочу, чтоб давали больше, чем забирали;
Чтобы радовали – в конце концов, не пора ли.
Нас так мало еще, так робко – побереги нас.
Я не то чтоб себя жалею, как малолетки,
Пузырем надувая жвачку своей печали.
Но мы стали куда циничнее, чем вначале –
Чем те детки, что насыпали в ладонь таблетки
И тихонько молились: «Только бы откачали».
Я не то чтоб не сплю – да нет, всего где-то ночи с две.
Тысячи четвертого.
Я лунатик – сонаты Людвига.
Да хранит тебя Бог от боли, от зверя лютого,
От недоброго глаза и полевого лютика –
Иногда так и щиплет в горле от «я люблю тебя»,
Еле слышно произносимого – в одиночестве.


но Уля Каприз все равно круче

 

[1234567890]

злая собака не знает что все
ушло
и выполняет как прежде
команду
взять
(реанимация манит блестит
стекло
я умирала три раза
а нужно
пять)

пьяная кошка поймала с экрана
мышь
дыбом встает на спине
от волненья
шерсть
(город готов меня встретить румянцем
крыш
я возвращалась три раза
а нужно
шесть)

белая крыса опять приняла
иглу
в мягкий живот
крысу бросят потом
в бассейн
(маленький щит безмятежно лежит
в углу
я побеждала три раза
а нужно
семь)

 

[Gertruda]

В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.

В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.

И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.

Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;

И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;

И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,

Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.

Со всеми - пусть не равен их удел,-
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.

Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ,-
Со всеми, до единого со всеми.

Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.

Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.

И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.

И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были,-

Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!

Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.

К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.

Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.

Я ваш, друзья,- и я у вас в долгу,
Как у живых,- я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,

Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых,-
Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.

А. Твардовский, 1948

 

[Touareg]

Натянулись гитарные струны,
Сердце ждёт.
Только тронь его голосом юным -
Запоёт!

И старик перед хором
Уже топнул ногой.
Обожги меня голосом, взором,
Ксюша, пой!

И гортанные звуки
Понеслись,
Словно в серебре смуглые руки
Обвились...

Бред безумья и страсти,
Бред любви...
Невозможное счастье!
На! Лови!

© Александр Блок

 

[1234567890]

Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
А потом их разбирает. Чтоб затем опять собрать.
По седой равнине моря мчится к гибели «Титаник»,
Многовёсельный корабль с парусами и трубой.

Пассажиров в нем две тыщи. И три тыщи кочегаров.
Они мечут в топку уголь, доски, стулья и тряпье,
Они дуют в парусину и гребут в четыре смены.
Чтобы их корабль мчался всех быстрее на Земле.

Вдоль седой равнины моря зайчик прыгает зеркальный.
То Ди Каприо прелестный смотрит на себя в трюмо.
У него большие планы. У него сегодня встреча.
У него любовь до гроба. На котором и плывет.

От седой равнины моря к облакам баклан взмывает
И туда-сюда летает, брючной молнии подобный.
Им любуются матросы, боцман, лоцман, кок и мичман,
Капитан и рулевые. И никто не смотрит вдаль.

Под седой равниной моря айсберг прячется огромный,
Тихо плавает в надежде, что наткнется кто-нибудь.
Он старается не таять, чтобы быть потяжелее.
Он привык одним ударом все, что плавает, топить.

Для седой равнины моря нету в принципе различий,
Что там весь корабль утонет, что Ди Каприо один.
По-иному мыслят рыбы, они держатся поближе,
Белый айсберг их союзник, их кормилец и отец.

На седой равнине моря дело близится к развязке.
- Титры! Скоро будут титры! - чайки быстрые кричат.
В общем, сам конец трагичен. Бум - и все. Буль-буль - и точка.
Я вобще не понимаю, нах..р строят корабли...


Лолито
Купи мне, мама, туфельки белее снега белого,
Краснее крови красной чулочки мне купи.
Собрав куски разбитые в одно уже не целое,
Меж пальчиков холодных свечу мне закрепи.

Я падала и плакала, в меня ворона какала, серьга по шее брякала, асфальт летел в лицо, он весь такой на тачке, бл., и мускулы накачаны, и в каждой, бл., версачине мохнатое яйцо. Я брошенная бросилась, вчера лишь только косинус, позавчера лишь синус впервые начертав, ах, мама, больно не было, я кегля между кеглями, я дырка между ...блями, и больше ни черта. Я улетела, мамочка, я закопалась в ямочку, я в траурную рамочку ушла тихонько жить, на эту с..ку адскую, на эту харю бл...дскую, мне, на, теперь, на, вынуть и звонко положить. Прости меня, мамусенька, надела твои бусики, и выходные трусики стащила у тебя, я поднялась спокойная, открылась дверь балконная, и зайчики оконные накинулись, любя. Я падала и падала, нам англичанка задала про мед и вереск выучить стихи сегодня к двум, я падала и думала, они давно там умерли, а я лечу и чувствую, и знаешь, мама... Бум.

 

[Touareg]

Я
немало слов придумал вам,
взвешивая их,
одно хочу лишь, -
чтобы стали
всех
моих
стихов слова
полновесными,
как слово "чуешь".

Владимир Маяковский

 

[Gertruda]

Еще один потухший день
Я равнодушно провожаю
И молчаливой ночи тень,
Как гостя скучного, встречаю.
Увы! не принесет мне сна
Ее немая тишина!
Весь день душа болела тайно
И за себя и за других...
От пошлых встреч, от сплетен злых,
От жизни грязной и печальной
Покой пора бы ей узнать,
Да где он? Где его искать?

Едва на землю утро взглянет,
Едва пройдет ночная тень -
Опять тяжелый, грустный день,
Однообразный день настанет.
Опять начнется боль души,
На злые пытки осужденной,
Опять наплачешься в тиши
Измученный и оскорбленный.

И. Никитин, 1849