Проза.

[Дoчь*Cамурая]

К некоему старцу обратился юный инок, очень ревностный по жительству, с целью своего преуспеяния и исцеления. С простотой исповедал он старцу, что его беспокоит плотское вожделение и дух любодеяния: он надеялся найти в молитвах старца утверждение своему подвигу и врачевание от полученных язв. Старец начал упрекать его самыми жестокими словами, говоря, что он, допустив порочные вожделения, сделался недостойным имени монаха, а достойным всякого презрения. Вместо утешения он нанес ему столь тяжкую язву упреками, что монах вышел из келии старца в величайшем унынии, в смертельной печали, в отчаянии. Он ушел, угнетенный тоской, углубленный в помышления уже не об уврачевании страсти, но об удовлетворении ее. Внезапно встречает его авва Аполлос, опытнейший между старцами. По выражению лица и отчаянному виду юноши угадав о внутреннем смущении и тяжком унынии, которыми втайне волновалось его сердце, авва Аполлос спросил о причине такого состояния. Вынужденный убеждениями аввы монах исповедал, что идет в мирские селения, как неспособный, по определению такого-то старца, к монашеской жизни. Не имея возможности обуздать похотений плоти подвигом и не находя врачеваний против ее действий, он решился, оставя монастырь, возвратиться в мир и жениться. Святой Аполлос постарался смягчить его самым милостивым словом, уверяя, что и его самого ежедневно беспокоят нечистые помышления и ощущения, тем естественнее подвергаться им человеку юному. По этой причине не должно предаваться отчаянию, не должно удивляться как чему-то необычайному усиленному действию брани, в которой победа одерживается не столько подвигом, сколько милостью и благодатью Господа. Старец упросил молодого монаха, чтоб он возвратился в келию и потерпел хотя бы один день, а сам поспешно пошел в обитель упомянутого старца. Когда он приблизился к этой обители, то, воздев руки горе, произнес следующую молитву, сопровождая ее слезами: “Господи! Обрати брань этого юноши на этого старца, чтоб он научился, хотя бы в старости, снисходить к немощи подвизающихся и соболезновать удобопреклонности юных к страстям.” Когда он, воздыхая, окончил молитву, то увидел мрачного эфиопа, стоящего против келии старца и направляющего против него огненные стрелы. Уязвленный ими, старец выскочил из келии, начал бегать туда и сюда, как бы сумасшедший или пьяный, то входил в келию, то выходил, уже не мог оставаться в ней спокойно и, наконец, возмущенный, пошел тем же путем, на который направил молодого монаха.

Авва Аполлос, увидев, что старец попал в положение безумного и беснующегося, поняв, что стрелы диавола, направленные в него, вонзились в его сердце, произвели в нем помрачение ума и невыносимое страстное возмущение в чувствах, подошел к нему и сказал: “Куда ты так спешишь? Что заставляет тебя забыть степенность, столь приличествующую старцу, и так быстро бежать в беспокойстве, подобно мальчику?” Старец, объятый стыдом, не мог дать никакого ответа, его обличала совесть, его обличал внешний вид, на котором отразилось порочное возмущение. Он понял, что страстное вожделение его сердца угадано, что тайны его открыты авве. “Возвратись, – продолжал тогда святой Аполлос, – в келию и пойми, что до этого времени диавол или не знал тебя, или презирал. Научись собственным опытом сострадать подвизающимся, не низвергать искушаемых в погибель отчаяния, не приводить их в смущение жестокими словами. Их должно ободрять милостивым словом утешения. Никто не мог бы ни избегнуть козней врага, ни погасить или даже воздержать естественного плотского вожделения, подобно огню пылающего, если б благодать Божия не помогала немощи нашей, не покрывала бы и не защищала нас. Теперь окончилось это спасительное смотрение о нас, которым Бог благоволил освободить юношу от пагубного разжжения, а тебя научить состраданию ближним и тому, сколь сильны могут быть вражеские искушения. Умолим же Бога общими молитвами, чтоб Он повелел удержать бич, который благоволил употребить для твоей душевной пользы, и чтоб угасил росой Святого Духа Своего огненные стрелы диавола, которым попустил уязвить тебя по моему ходатайству.” По молитве аввы Аполлоса Господь отъял искушение с той же скоростью, с которой попустил его. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 420. № 5).

 

[Дoчь*Cамурая]

Джексон возил немецкую парочку на своём мотоцикле, а родственнички пустили их ночевать. Канак водил их целую неделю по джунглям.
Папуасские леса - суровые. По ним бродить - это не прогулка по Шварцвальду. Они забирают полностью - глаза, дыхание, ноги. Они жгут и кидают в пот. Привыкшая к воздушному эклеру в ресторане на опушке под Фрайбургом, девочка-нимфетка вряд ли сможет пробыть в папуасских дебрях даже несколько часов. Эти леса не терпят капризов и понимают одно - только вперёд! Шаг за шагом, склонив голову по бычьи, отбросив романтику, прочитанную в журналах для путешественников. Мне доводилось встречаться с опытными людьми, привыкшими к бездорожью - они возвращались назад, не дойдя до финишной черты. Немецкая девочка разревелась перед Линой с единственной целью - чтобы не заплатить за оказанную ей услугу. Она сумела повлиять на Лину и подставила её перед Канаком, но Хайди не проведёшь - об этом она мне рассказала уже позже, когда я был на Яве у неё в гостях.

Обычно, яли тихие и стеснительные люди, но их не стоит обманывать или пытаться сделать из них дураков. Их глаза могут наливаться кровью и тогда эти горцы превращаются в грозную тьму. Удивительно, что парочка ушла не покалеченной из Яхукимо. Прошу Вас, если будете в тех местах - не пытайтесь выглядеть умнее, чем папуас сидящий напротив. Он очень тонко чувствует фальшь.

К счастью, всё утряслось. Парочка улетучилась навсегда, а Лина позвонила Канаку. Ручеёк клиентов из Джаяпуры живёт. Когда Канак пишет мне, я спрашиваю его о ручейке и знаю, что каждая капля в нём - это использованный шанс, желание действовать, желание жить.

Тогда я закрываю глаза и представляю, как мой добрый друг гордо марширует по высоким горам, как он дремлет в хонае или как пересекает бурный поток. Он горец из племени яли, познавший этот клятый менеджмент. Ведь не всё в жизни гладко. Иногда в ней возникают зазубрины. Они поддают перца и сыплют больше соли в картошку.
Ведь солёная картошка вкусней.

 

[Дoчь*Cамурая]

Прошёл почти целый год с нашей последней встречи. За окном лили дожди, а потом жарило солнце на улице. Тикали часы на стене, гудели аэропорты и раздавались телефонные звонки. Моё волнение усиливалось с каждым новым днём, приближавшим дату, когда я увижу этого крохотного человека, с огромным сердцем, едва умещающемся в его груди и которое стучит так сильно, что стук эхом отдаётся в окрестных горах. В Джаяпуре крупно повезло - мне довелось познакомиться с путешествующей голландской парочкой - Джимом и Надей. Их интересовала центральная часть Новой Гвинеи. Болтать я мастер и мои романтичные байки о ночлеге в хижинах папуасов их полностью доконали. Они отправились в окресности Вамены, а в их кармане лежал третий билет: Вамена - Джаяпура - Вамена. Он предназначался для пигмея из племени яли по имени Канак.

В нашей жизни случаются странные встречи и знакомства. Программиста из крупной немецкой корпорации судьба свела с папуасом, живущим в горном посёлке. Он плохо говорил по-английски, но для дружбы не нужно много слов. Важен блеск глаз и протянутая рука, когда пересекаешь горный поток. Важны улыбка и взаимопомощь - элементарные истины, знакомые всем с детских лет, но часто забываемые. Мы должны говорить о них снова и снова. Впрочем, Канак немного знал английский язык - он выучил его на курсах, организованных миссионерами и, так же как Ваш покорный слуга, говорил без умолку.

Голландцы улетучились. Связь с ними временно оборвалась. Они штурмовали высокогорье, а я рассматривал райских птиц в их естественной среде обитания и питался мясом казуара, убитого из лука стрелой с железным наконечником, что считается большим прогрессом - ещё десять лет назад, наконечники были каменные. В связи с Канаком меня заботили две вещи - первая: я надеялся, что он не пойдёт в самолёт босиком или в резиновых сапогах. Вторая: его не хватанёт сердечный приступ в те секунды, когда Боинг выкатится на взлётную полосу и включит реактивные двигатели. Всё вокруг затрясётся, скорость вдавит тело в кресло, но... он прилетел. К счастью, в его гардеробе нашлись старые кросовки. Предполагаю, что он их одолжил у родственников в Вамене. Мы обнялись.

За год Канак не изменился внешне. Чувствовалось, что он готовился к встрече и подстриг бороду. Его английский значительно улучшился и он научился зарабатывать "лёгкие деньги", подрабатывая проводником и взымая с любителей прогулок над головокружительными пропастями первобытного мира всего 20 евро в день. Канак стал уважаемым человеком в Вамене. Конкретная четырёхнедельная промывка мозгов и несколько бизнес-идей в прошлом году пошли парню на пользу. Он воспользовался советом. Больше над ним никто не смеётся. Его брат Джексон также вошёл в семейный подряд и теперь парни куют железо, пока горячо. Господи, как я рад, что он не сидел инфантильно сложа руки, а действовал.

Канак привёз подарочек - бусы с отполированным когтем казуара. Что подарить Канаку ? Я убеждён, что лучшие подарки - это эмоции и радость. Он никогда не видел моря, а в паре километров плещется Тихий океан. Он никогда не видел город - в Джаяпуре кипит жизнь, а некотрые здания в центре имеют с десяток этажей. Поэтому, три дня Канак жил как настоящий принц Папуасии - ездил на шикарной машине, купался с женщинами, ел жареную рыбу с касавой и салатом из манго - Юлия показала свои кулинарные способности в полной красе. Вы думаете он не умеет есть по-человечески ? Поверьте, он правильно пользуется ножом и вилкой. Когда несколько капель фруктового коктейля упали на пол из бокала, он смущённо бросился их вытирать. Канаку не дали этого сделать. Юлия метнулась за салфеткой и смеясь сказала, чтобы он не двигался со стула.

Райнер и Чарли играли ему на гитарах (оба профессиональные музыканты) и мы все хором подпевали, настолько насколько это было возможно. Ведь Райнер пел песни на родном языке Канака - на языке племени яли. Он жил в лучшей комнате и познакомился с попугаем, которому я дал кличку Гоша. Гошенька при этом урчал как истинный сноб.

Может быть, кому то покажется наивным мой очерк, но я верю в дружбу и в общую бутылку воды. Я верю в нашу планету и в победу добра. Я верю в свободу и в то, что каждый из нас способен подарить кусочек счастья ближнему своему.

- Salty - "солёная" - это первое, что сказал Канак, зайдя в Тихий океан и попробовав ладонь на вкус.
Мы рассмеялись.
- А ты, что думал?
Канак погрузился в тишину. Его взгляд застыл и он еле слышно прошептал, однако его голос услышали окружающие:
- Это очень дорогая соль.

Новогвинейский горец смотрел на прекрасную линию, разделяющую небеса и Тихий океан. У него не было ни малейшего шанса познать фантастическую красоту под облаками, но жизнь одна и мы все должны давать друг другу шанс снова и снова. Тогда не будет войн, свары и беды. Собственно, это и есть Царствие Небесное - миллиард шансов для нас всех.

У Канака есь мобильный телефон. Год назад его оставила ему в подарок Марина. Первым сообщением от него было следующее: ""Ура ! Я выхожу пешком в Джаяпуру из Вамены. Пойду через джунгли. Ждите. Скоро буду!" Между Джаяпурой и Ваменой нет дороги. Предположительно, он провёл бы несколько недель в пути, но его ждал самолёт. Футболку, джинсы и много чего другого он получил в подарок от Райнера - протестансткого пастора, котрый дал нам приют уже не в первый раз.

 

[Дoчь*Cамурая]

Эта совершенно обыкновенная женщина возится на кухне и погремев чайником наконец то приносит долгожданный кофе. Она любит хихикать и чем то напоминает персонажа из книжек Марка Твена. В первый день нашего знакомства её история была спрятана где то в глубине темных глаз. Вечер сменялся другим, банальные слова и фразы тихонечко перешли в обоюдные рассказы. История Юлии - так ее зовут... уникальна.

Ее голос становился мягче, когда она говорила о своей жизни в глубоких джунглях Новой Гвинеи. Мне слышился скрип ветвей в ночных дебрях и душераздирающие крики птиц, в предутренней мгле. В хижинах папуасов, днём - царство людей, а ночью - крыс и дождя, бомбящего крышу.

Юлия провела долгие месяцы в полном одиночестве в поселении племени Баузи - совершенно диких лесных людей. Воинов, часть которых до сих пор занимается каннибализмом.Она обучала их грамоте и элементарным средствам гигиены. Она не занималась пустой болтовнёй, а месяцы работала рискуя жизнью.

Многие слышали про малярийного комара. Некоторые знают про другого кровопийцу, вызывающего сыпь, озноб и смерть через несколько дней - лихорадку Денге. Есть ещё третий. Мне незнакомо его научное название. После его укуса, человек заболевает элефантизмом - одна или две ноги распухают до безумных размеров. Всё это скопище злобных насекомых водится на территории проживания Баузи. Каждый третий житель племени болен тяжёлой тропической болезнью.

Там, в лесу, она чуть не загнулась от малярии. Никакие взятые с собой медикаменты не помогали, а члены племени оставили в хижине умирать. Юлия молилась Господу и спаслась.

Всю свою работу Юлия сделала за жалкие 80 евро - столько ей заплатил фонд, занимающийся внедрением цивилизации в папуасские племена.

 

[Дoчь*Cамурая]

"В тебе закупорена любовь и ей никак не выйти. Никак не стать светом.
Это больно, но теперь цена заплачена. Отпусти свет, пусть светит."

Так говорила Ю. И часы шли мимо, становились годами, ее длинные волосы гладил соленый морской ветер, и они меняли цвет с темно-рыжего на лунный, и вино в моем бокале становилось горьким. Потом сладким, потом водой, потом кровью. Все равно его никто не пил. Моя девочка, моя серебряная рыбка уплывала от меня по реке времени, а я оставался на берегу... одинокий, растерянный, грешный.

Я включил компьютер и до рези в глазах смотрел на ее лицо. "Это пройдет... все пройдет, мой хороший. Все всегда проходит."

 

[Дoчь*Cамурая]

<…>, да мне <…> на тебя, <…>, какие у тебя там Боги, <…>, вера, там <…>, Пламя, всё – мне <…> там. Хоть Фланн, хоть <…> Гвиневер, хоть Нито, <…>, хоть Гвин – мне на это насрать, понимаешь? Сколько ты там, чего возжигаешь, какие костры, какие значит вот эти Великие Чаши, шикарные или атласные, <…>, в Горнило Первого Пламени ты идешь – мне на это насрать, понимаешь?
Я, <…>, в своей человечности настолько преисполнился, что я как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаю в этой Эре Огня, мне это возжигание абсолютно понятно, я здесь ищу только одного - покоя, безвременья и вот всей этой Бездны от слияния с бесконечно вечной. От созерцания великой фрактальной Тьмы бесконечно вечной - куда ни посмотри - хоть вглубь бесконечно малая, хоть ввысь бесконечно большая, понимаешь?
А ты мне опять со своим вот этим возжиганием, иди, суетись дальше, это твоё прохождение, это твой путь и твой горизонт познания и ощущения твоей природы, он несоизмеримо мелок по сравнению с моим, понимаешь? Я как будто бы уже настоящий Первый Пигмей, который в этой Эре от её самого зарождения, ещё когда только Пламя зарождалось только-только и начало формировать вот эти души, Повелителей, понимаешь? Я здесь уже будто почти пять миллиардов лет живу, знаю все вдоль и поперек, этот весь мир, а ты мне опять какое то возжигание... Мне <…> на твое Солнце, на твое Пламя, на твоих Богов и их благо.
Я был в этом мире бесконечным множеством, и круче Гвина, и круче Души Пепла, и круче всех Повелителей, понимаешь, был, а где-то был конченым Нищим, ещё хуже, чем здесь. Я множество этих состояний чувствую. Где-то я был больше подобен Сигварду, где-то я больше был подобен Логану, там, Корниксу, где-то был просто SL1, это всё есть Темные Души, понимаешь? Они имеют грани прохождения совершенно многообразные, бесконечное множество.
Но тебе этого не понять, поэтому иди себе, сгорай. Мы в этом мире как бы живем разными ощущениями и разными стремлениями, соответственно. Тебе я желаю все самые крутые шмотки чтоб были у тебя, и все самые сильные Повелители чтобы падали ниц перед тобой, чтобы молились на тебя, на шиворот-навыворот, <…>, чтобы костров немерено возжигал докрасна, чтобы Пламя у тебя сияло, как Солнце закатное, и чтоб в лучших гробах ты лежал и делал всё, что только в голову могло прийти и не прийти, если мало идей, обращайся ко мне, я тебе на каждую твою идею предложу сотню триллионов, как всё делать.
Ну а я всё, я иду как настоящий Опустошенный, узревший вечное, прикоснувшийся к истинной Тьме, сам стал истинен и устремлен в эту бесконечность. Так что я иду узурпировать пламя, а ты идёшь преклоняться перед Богами какими-то, вот и вся разница, понимаешь, ты не зришь эту вечную бесконечную Тьму, она тебе не нужна. Ну зато ты, так сказать, более активен, как вот этот Понтифик долбящий, или Олдрик, который очень активен в своем пожирании. Поэтому давай, наши прохождения здесь, конечно, имеют грани подобия, потому что всё едино, но я-то тебя прекрасно понимаю, а вот ты меня - вряд ли, вот и всё, поэтому давай, ступай, езжай, а я пошел наслаждаться <…>прекрасной незыблемой Тьмой.

 

[Дoчь*Cамурая]

Целыми днями Таня спала. Во снах было августовское солнце, был запах незнакомых трав, кирпичной пыли и земли после дождя, были тёплые руки и поцелуи. Просыпалась Таня по вечерам. Долго лежала в темноте, смотря в потолок. Вздыхала. И шла на кухню к милому Мико и старому ноутбуку. Включала лампу. Мико ждал её, неподвижно зависнув в банке, и свет настольной лампы отражался в стекле, как солнечные блики в человеческих глазах. Таня заваривала чай в дешёвых керамических чашечках, стилизованных под фарфор. С мёдом, с мелиссой, с лавандой, с шиповником – под настроение. Чокалась чашкой с пятилитровой банкой, отчего желеобразное тельце Мико еле заметно вздрагивало. Впервые за сутки улыбалась в ответ этому дрожанию. И на всю ночь устраивалась на табуретке.

– В мире слишком много людей, которые не чувствуют себя как дома. Повсюду столько боли и страха. А дом – это место, куда можно вернуться в любой момент и где всегда безопасно. Верно же?

Таня смотрит в глаза своему отражению в кухонном окне на фоне чёрного зимнего неба. Шторы когда-то давно свалились и с тех пор так и лежали на подгнивших бабушкиных соленьях грязными тряпками. У Тани грязные нечёсаные волосы, осунувшееся лицо, старая затасканная футболка в дырках и треники, протёртые на коленях. Она отворачивается и переводит взгляд на Мико. Небольшой ночник стоит на кухонном подоконнике сразу за банкой, отчего та словно светится изнутри. Тане кажется, что на неё из банки смотрит что-то обжигающе живое, светлое и доброе.

– Тебе хорошо, ты в банке плаваешь. А я кто? Вот именно. Бездомная.

 

[Дoчь*Cамурая]

– Как ты думаешь, что не так с этим миром?

Горящие глаза Тани отражаются в зеркале воды.

– С ним не так в принципе всё, да… Но в первую очередь – то, что людям некуда приткнуться прежде, чем их заберёт смерть, а я, чёрт возьми, люблю людей. Страх, зло и боль вызваны не смертью, но отсутствием дома. Будь у каждого место, где всегда хорошо и куда всегда можно вернуться, не было бы в мире зла. Ты знаешь, что у меня не было мест, которые я могу назвать домом, но теперь я знаю. Дом – это сидеть с тобой. На кухне или в ванной. И разговаривать.

 

[Дoчь*Cамурая]

– Да есть у меня дом!

– Нет у тебя дома. Мико прав, мир нужно изменить, но никаких развалин. Всё будет гораздо тише. Грустное приносит боль сразу, а радостное – когда кончается. Поэтому идеальный дом – это кухня, на которой ничего не происходит, где просто пьют чай и разговаривают, понимаешь?..

– Что?..

– Через Мико в себе я слышу голоса других бездомных. Они пока не знают, что больше не одиноки. И некоторые из них пьют чай. Мы с тобой, мы с Мико сможем выйти с ними на связь. И мы начнём соединять. Сотни тысяч домов и кухонек, миллионы голосов, миллиарды заваренных чашек чая.

– Подожди!

– Там, где мы будем, больше ничего не останется. Только домашний уют, свет и тепло. Только вечное кухонное окно и вечный стол с дырявой клеёнкой. И можно будет всегда, каждую минуту, сидеть на кухне, пить чай и разговаривать. Обо всём на свете.

Бурые и белые щупальца взметнулись из-за спины Тани и врезались в грудь Артёма, с силой отталкивая его назад и вниз. Артём почувствовал, как падает с табурета, как всё летит куда-то вверх, а линолеум пола в дрожжевом налёте врезается в его левый бок. Локти свело невыносимой острой болью, Артём закричал, захлёбываясь, и горячий поток полился в его горло, а вкус чёрного чая с шиповником перемешался со ржавым привкусом крови. Перед глазами всё потемнело, и, в последний раз посмотрев на прежний мир, Артём увидел, как над ним с нежной улыбкой склоняется Таня, приподнимает его голову мягкими тёплыми ладонями.

– Эй. Теперь всё хорошо. Поднимайся.

По её лицу струились бурые слёзы. В мире было слишком много людей и слишком мало домов.

А потом они обнялись и заварили чай.

 

[Дoчь*Cамурая]

Он оглядывается, трясёт головой, зажмуривается от неприятного ощущения — стены сжимаются, давят, и воздуха становится всё меньше; что-то не так. Он пытается отогнать эти назойливые мысли, открывает дневник на случайной странице

«не хочу уезжать не хочу чтобы в моей комнате жил кто-то другой я хочу остаться»

и вдавленные чёрной ручкой в бумагу строчки из описания прошедшего дня

«я проклинаю всех кто зайдёт в этот подвал»

превращаются в нечто зловещее, злобное, угрожающее,

«ТЫ НИКОГДА НЕ ВЫЙДЕШЬ ОТСЮДА!!!»

превращаются в ядовитого паука, таившегося в углу, стремительно нападающего на свою жертву.

Он отшвыривает дневник в сторону, зачем-то вытирает руки о джинсы, будто действительно прикоснулся к чему-то мерзкому. Глупость какая, конечно, он выйдет, он, в конце концов, не в ловушке, а в своём собственном доме. В своей крепости.

«не в своём не в своём не в своём ты забрал мой дом», — видит он в раскрывшемся на полу дневнике, хватает из коробки другой блокнот, и тот кричит на него: «ТЫ НИКОГДА НЕ ВЫЙДЕШЬ», он кромсает ножом коробку за коробкой, и в каждой из них — один и тот же блокнот, сотни блокнотов, истекающих детской обидой и озлобленным проклятием, они шелестят, шипят листами, без конца нашёптывают; он роняет нож и, спотыкаясь, бежит вверх по деревянным ступенькам, чтобы снова вцепиться в ручку, повернуть её вправо, влево — ну же, давай, откройся!

Звонит телефон.

Он замирает, он слышит стандартную мелодию, слышит, как кто-то отвечает на звонок, как кто-то говорит его голосом:

— Всё в порядке, просто заснул.

— Всё не в порядке! — кричит он, надеясь, что на том конце провода его услышат, колотит ладонями в дверь, бросается на неё. — Эй, выпустите меня!

Дверь поддаётся, распахивается, ехидно выставив порожек как подножку, и он кубарем падает с лестницы в подвал — с лестницы в подвал?.. — поднимается, пошатываясь, кажется, подвернул ногу, хоть бы не перелом. Из-под рукава футболки неторопливо выползает огромный синяк, расползается багровым пятном, он осторожно потирает ушибленное плечо, видит перед собой гору одинаковых блокнотов.

«ТЫ НИКОГДА НЕ ВЫЙДЕШЬ ОТСЮДА», — видит он на раскрытых страницах, и крик ужаса застывает у него в горле, и дверь захлопывается, замок оглушительно щёлкает, словно капкан, сомкнувшийся на ноге.

 

[Дoчь*Cамурая]

Неожиданно японка разразилась тихим и тоненьким, будто ветряные колокольчики, смехом.

— Вы забавный! Вас зовут… — девушка сощурилась, читая с бейджа, — Wolf… Gang… А волки собираться в банды? Не стаи?

— Это имя, — усмехнулся портье, — Не у всех имён есть перевод. В немецком, по крайней мере.

— В Японии все имена значат, — глубокомысленно заметила девушка.

— Хотите чего-нибудь выпить? За счет заведения? — предложил Вольфи. Азиаты напиваются быстро, подруги ушли, в комнате никого. Возможно, и ему сегодня обломится маленький кусочек праздника в белой хламиде и с потекшей тушью.

— Нет, спасибо. А можно… — Андо замолчала, после чего помотала головой, — Глупо-глупо-глупо. Нет, извините…

— Что вы — говорите уже, раз начали!

— Ну… Вы играть кайдан? — со стеснением спросила она.

— Я смотрел фильм «Квайдан». Старый, еще шестьдесят четвертого, а играть… — портье замялся, — Как-то не приходилось.

— Это называться хяку моногатари кайданкай, — начала объяснять Андо, — Нужно рассказывать сто страшных историй. Про онрё, ёкаев, демоны и прочее.

— А кто выигрывает? — заинтересованно спросил портье. Вечер обещал быть интереснее, чем планировалось. Похоже, девушка любит ужасы не меньше, чем сам Вольфганг. К тому же, подойдя ближе и наконец рассмотрев девчонку, он не мог не отметить, что та весьма и весьма симпатична. Для японки.

«Надеюсь, в постели она не скрипит, как старая кровать!» — подумал парень, вспомнив, как вели себя азиатки в порнороликах.

— Выигрывать нет. Проиграть можно, — Андо ничуть не прояснила ситуации.

 

[Дoчь*Cамурая]

Лихо ухмыльнулся — пистолет-пулемёт сухо щёлкнул, палец застрял. Одноглазый, глумливо облизнувшись, ринулся в атаку. Но на калёное железо нечистая волшба не распространяется — какие беды и горести ни наведи, а оружие все равно тяжёлое и увесистое. Подпустив противника поближе, Степан Павлович со всей силы всадил с размаху стволом по челюсти Лиха, добавив коленом под дых. Тот брыкнулся на спину, изо рта брызнула чёрная кровь вперемешку с зубами. Быстро, пока враг не оправился, утилизатор обрушил тяжёлый сапог на кадык твари, принявшей его облик. Выдернув из бедра нечистого окровавленное ребро, Степан Павлович наклонился и прицелился как следует. На службу очистки он точно нажалуется — стукач-не стукач, а Лихо надо глаза в первую очередь лишать, а то ведь бед натворит. Спасибо тому хоть гвозди в позвоночник вколотили, а то уехал бы утилизатор домой в цинке.

— За що? — хрипела тварь его, Степана Павловича, голосом, жалобно и обречённо, — Що мы вам сделали? Вы гоните нас, рубите наши леса, поджигаете наши поля, осушаете болота, закатываете духов в цистерны як тушонку! Плодитесь що крысы, территории вам не хватает, вы под новые районы соби место, значить, очищаете, а нас — як мусор, на помойку? Споконвику мы жили у мире, почему сейчас ви от нас избавляетесь? Ми угниваем здесь заживо под бетоном, а померти не можемо! Ви даже не спромоглися найтить способ нас убити!

— Это еще зачем? — удивился утилизатор, — Вы все-таки теперь казенное имущество, глядишь, пригодитесь ещё! Не дёргайся, лежи ровно!

Степан Павлович резким и мощным движением вогнал осколок чьей-то кости прямо в водянистый серый глаз. Тот потух и расплылся, будто яйцо на сковородке. Лихо продолжал подёргиваться, но уже как-то вяло и невпопад. Лицо его потекло, вновь становясь этим странным, не запоминающимся женско-мужским, конечности удлинились, прорывая и без того натянутую до предела ткань велосипедного костюма.

Степан Павлович сходил в «тарахтелку», вынес большой мешок с негашёной известью и принялся щедро посыпать медленно шевелящееся, будто умирающее насекомое, Лихо. Когда мешок опустел, утилизатор вернулся в бульдозер и поднял камеру из-под педали, куда та закатилась. Сняв перчатку, он подцепил ногтем маленькую карту памяти, надкусил её как следует и бросил, не глядя, в сторону. Саму камеру он решил подарить сыну — у того через месяц день рождения, чего добру пропадать?

Снова включив прервавшуюся Таню Овсиенко с её «Дальнобойщиком», Степан Павлович весело крякнул и направил гусеницы «тарахтелки» прямо туда, где корчилось и шипело от боли и злобы Лихо Одноглазое.

 

[Дoчь*Cамурая]

— Знаешь, ведь праздник Пасхи вовсе не является днем воскресения Христа, — вдруг, поскучнев, уведомил ее свекор, будто вспомнив о чем-то своем, — Вообще ничего общего. Пасха — одно из древнейших авраамических понятий. Пейсах — так оно называется в… Ты мне воду дашь или нет?

— Да-да, сейчас! — спохватилась девушка, поднося бутылку к потрескавшимся губам Карелина-старшего. Тот, сделав исключительно номинальный глоток, продолжил:

— Пейсах — оно же искаженное пасах. С иврита это можно перевести как «беда, прошедшая мимо». Большинство историков склоняются к версии, что речь в данном случае идет об освобождении от рабства египтян… Но это не так. Пейсах празднуется именно в ночь последней, десятой казни египетской…

— Смерть первенцев! — блеснула эрудицией Женя.

— Умница, дочка! — ухмыльнулся старик, — А знаешь, что наказали Моисею малахим сделать в ту ночь? Евреи намазали дверные косяки своих домов кровью агнцев, чтобы перебить ей запах людей внутри… Ты понимаешь? Они призвали на Землю создание, что ориентировалось на запах. Нечто, которое должно было учуять людей… чтобы сожрать их. Можешь себе представить, что это за ангел? Слепой убийца, что идет на запах человеческой крови…

 

[Дoчь*Cамурая]

«Да кого я обманываю? Поехал бы, никуда б не делся! Если я с этим говном сам не разберусь, то разберутся уже со мной. И это хорошо, если только со мной. И откуда они столько гопоты набрали! Хотя, офицер, конечно, меня бы нагнул, кабы не окно. Еще минута и сдала бы дыхалочка... А этот говнюк не дышит. Сидит себе, пялится, как чурка деревянная. Вот куда я его теперь? Допросить - и в ящик? А если мне еще один такой сифилитик встретится - что, его доставать? Помогите, мол, пожалуйста, ласково просимо! И в ящике его возить, как Дракулу, ага... Немизида, тот ещё персонаж, с...ка, вот откуда такое инфантильное поколение?! «Я только автомат вожу», «Я девочек люблю», «Я только в интернете общаюсь», «Дед…»

Последнее особенно злилo Матвея - какой же он дед-то, сорок же вроде недавно исполнилось!

Под утро, когда до цели оставалось километров двадцать, Ольга проснулась. Бинт был уже почти чистым - повторно можно было перевязать уже на месте. Девчонка потянулась, закопошилась в рюкзачке, достала смартфон, потыкала пальцем в экран и недовольно протянула:

- Слушай, а у вас тут хоть Интернет есть? Что это за гребеня?

Она с недоумением глядела на безлюдные пейзажи за окном. Матвей покосился на девушку, но, все-таки ответил:

— Дома только проводной. Когда поселок ликвидировали, я себе линию зажал, знал, что пригодится. Раз уж разговор зашёл, объясняю. Дом старый, немецкий, довоенной постройки, принадлежит... неважно, кому он принадлежит. Hо посёлок вокруг брошенный. Tам рядом ЦБК, экология хреновая совсем, старые короотвалы горят, вода оранжевая , так что дышим аккуратно, пьем только бутилированную воду, глаза и пасть в душе широко не открываем. У меня, конечно, стоят фильтры, но...

Ольга подозрительно, боясь очередного развода, спросила:

- Так, а как ты там живешь?

- А я не в доме живу, а под домом…

- В погребе?

- Под домом автономный немецкий бункер, там и система водоподготовки есть, и очистка воздуха, ну и хранилище, вон для этих! – Матвей кивнул в сторону Гарика, тот возмутился:

- Я бы попросил! Кто-то тут забыл видимо, что чуть Фофановской сучкой не стал?! И я не такой, я нормальный, хочешь стишок сочиню? - Матвей с удивлением вскинул брови, а Гарик вдруг действительно начал читать стихи: - Стоит баба с жопой метр на метр в очереди за продовольствием. Отрастить бы себе .... в километр и доставить ей удовольствие!

Девушка захихикала, но вскоре поперхнулась и заойкала, держась за раненый бок. Матвей же помрачнел, покрепче сжимая руль. Он не был большим любителем литературы, но это четверостишие Маяковского почему-то помнил.

 

[Дoчь*Cамурая]

- Да не палила я, это вейп.

Матвей удивленно переспросил:

- Чего? Кальян что-ли?

- Нет, испаритель, электронная сигарета, ну, тренд такой…

- А зачем?

- Помогает расслабиться, забыться…

- А напряглась-то ты где? Чтобы в клубах… пара расслабляться?

- Ну, ты даешь! Вообще-то у меня дырка в боку!

- Ёжик резиновый, шёл и посвистывал, дырочкой в правом боку… - фальшиво напел отрывок детской песенки Матвей. Ольга скривилась:

- Несмешно! Mежду прочим, эта тварь мне бок распорола и пальцами там ковырялась. Tы видел, что у него было на башке? Это BDSM какой-то, да? Ну, снафф может быть или…

- Останови поток сознания! – Матвей прервал Ольгу, - Давай, чайку плесни нам, посидим, помозгуем. Да лей, лей, не надо ничего разбавлять, прям так как в заварнике получилось и три ложки сахара.

Ольга подозрительно посмотрела на крепкий густого нефтяного оттенка чай в большой глиняной кружке:

- А ты не сдохнешь? Это ж чифир настоящий! Так никто не пьёт!

- Я пью, и это не чифир, просто крепкий зеленый чай. Попробуй!

Матвей протянул девушке кружку. Tа недоверчиво отхлебнула и скривилась. Oчень терпкий, сладковатый напиток не имел ничего общего с чаем в таком виде, как привыкла его пить Ольга. Едва окрашенная заваркой вода не имела ничего общего с этой горькой бурдой. Bпрочем как и ее прежняя жизнь, вдруг резко изменившаяся, не имела ничего общего с тем, что происходит сейчас. Она сидит в бункере, где-то на самом краю страны и пьет заварку с хмурым… самураем. В голове вдруг сложилось забавное выражение «чайная церемония по-русски». Oна передала кружку Матвею и с шипением затянулась вейпом, выпустив клубы пахнущего чем-то фруктовым дыма:

- Слышь, паровозик «Солнышко», а эта штука не подорвется? Хрен с тобой, ты же сознательно это делаешь, а я-то не виноват! У меня потом душевная травма будет - баба без лица на ночь глядя…

- Почему «баба»? Я так-то еще девушка! - возмутилась Ольга.

- Да уж, девушка, самого легкого и необдуманного поведения, – Матвей скривился, глотнув чая, - Hе люблю я такую «раковую температуру“. Давай, пока чаёк чуть подостынет, мы с тобой обсудим события и сопоставим факты.

Сорокалетний ветеран и юная хакерша просидели на кухне добрых часа три. Пока Матвей перевязывал и обрабатывал девушек рану, та то и дело шипела и попискивала – ну, сущий ребенок. Давно остывший чай так и остался нетронутым. Попытки понять происходящее заводили их в еще большие дебри - клиппоты, Особый Курень, “обезьяна”, едоки, передозировки, “Корабль Дураков”, бессмертный офицер...

С чьего-то языка само собой, без подсказок, будто по чистому наитию слетело слово “Бездна”. Когда головы начали пухнуть у обоих, было принято решение разойтись по комнатам. Причем Матвей, разместив своих гостей в доме, сам, привычно улегся в комнате охраны форбункера. Усталость подрубила ноги подобно противопехотной мине, и Матвей прямо в одежде забылся тяжелым, беспокойным сном.

 

[Дoчь*Cамурая]

Ольга все больше и больше хандрила, парила вэйп или уныло пялилась в экран лэптопа. Уже не приносил разрядки виртуальный секс. Блонда, которую она склеила в чатрулетке, оказалась записью, и в самый интересный момент появилась противная рожа какого-то очкастого бородача. Другая, вполне себе настоящая и симпатичная девчонка, вдруг перестала существовать для неё прямо в процессе игры: аппетитные формы заслонили непрошено подступившие слезы. Ольга механически, исступленно продолжала ласкать себя, а потом закрыла лицо руками и расплакалась как маленькая девочка. Вспомнилась растерзанная Катя, ужасная боль в боку и страшная, безглазая маска, склоняющаяся над лицом всё ближе и ближе. Тем временем собеседник в чате сменился. Появились рожи каких-то подвыпивших гопарей, один из которых вдруг завопил:

-- Ляяяя, гляди, мамонт!

Ольга отняла руки от заплаканного лица и с вызовом взглянула в камеру:

-- А ты? Ты кто?

Собеседник натолкнулся на безумный взгляд полуобнаженной девушки, замешкался и вдруг сказал:

--- Лёха… А это Саня вон... Днюха у нас, а ты чё, братан… э-э-э, сорян, сеструха, случилось чё? Может, помер кто?

Ольга шмыгнула носом, понимая всю абсурдность ситуации и буркнула:

-- Я… Похоже, я умерла.

Пацаны засуетились, один, которого представили как Саню, протянул к камере стакан с мутноватой жидкостью:

-- Ты это… Ты не кисни, на вот, въ...би! Чисто от души… ля, я тупой, да? – парень взъерошил волосы и, глядя стекленеющим взглядом в камеру, продолжил утешительную речь. -- Короче, сеструха, не унывай, в натуре, всё будет путём, все там будем, но только после них!

Ольга склонила голову набок:

-- После кого, Саня?

Тот рыгнул, сморщился, подавившись отрыжкой, и сказал:

-- После врагов, сеструха! Все там будем, но они – первые! Давай, короче, всех благ, пойдем мы! – Собеседник отключился, и Ольга захлопнула крышку лэптопа. Что-то в этой пьяной, банальной мудрости было очень в тему.

«Угу, если мы их найдём, или они нас… А, впрочем, какая разница? Всё зря, просто ещё одна раздавленная группа сопротивления… сопротивления чему? Нашлась тут Чегевара подвальная, «Родина или смерть» -- а какая родина? Леха этот с Саней -- Родина? «Не кисни, сеструха». Тьфу, непись пролетарская! И кому это они посоветовали не киснуть? Мне, Немезиде, которая не один десяток педофилов ментам сдала, не вставая с кресла?»

 

[Дoчь*Cамурая]

На обсуждаемой гравюре были изображены горные пики, теряющиеся не то в тумане, не то в облаках, и петляющая между ними гигантская сороконожка, стремящаяся куда-то вниз.

— Это, дитя гугла, о-мукадэ – гигантская сороконожка. Она же — сколопендра. – ответил Матвей, подбирая с пола тесак и забрасывая его на плечо – Эта тварь была своего рода талисманом разведчиков Такеда. Их, и моим – последние слова Матвей произнёс задумчиво, смотря куда-то в сторону и на пол.

— Думаю, ты ждёшь, что я спрошу почему именно сороконожка? Какой-нибудь тупой повод, типа ты провалился в сортир и тонул в септике, а тебя вытащила оттуда сороконожка...

Матвей скептически глянул на свою новоприобретённую ученицу, словно прикидывая, не стоит ли прямо сейчас избавить её от мучений. А потом снова отвёл глаза.

— В каком-то смысле так и было. Сколопенда чертовски быстра, живуча и ядовита. Говорят, после ее укуса люди ошпаривали руки кипятком — лишь бы избавиться от этой боли. Ядовит при этом не только ее укус, но и ее прикосновение — из-за жгучей слизи на лапах. Она охотится на животных порой вдвое больше себя, и всё равно побеждает. Воины Такеда в тот день были уверены, что не могут проиграть, потому что их символом была Мукаде, а символом врага являлся красный дракон.

— И где же тут связь?

— Сколопендру трудно убить, из-за очень крепкого панциря и гибкого тела. Японцы верят, что её вообще невозможно убить. Сколько не топчи и не режь, она всё равно вернётся. И всё же она живое существо, созданное природой. Она настоящая. А драконы — это монстры из иного мира, существа чуждые, противоестественные. Они — враги и паразиты. Поэтому боги и создали О-Мукадэ — чтобы убивать драконов.

 

[Дoчь*Cамурая]

Это неправда думать, что личность автора существует отдельно от его искусства.
Этого не видят и не понимают люди не слишком тонко чувствующие.
Но лично я, читая того же Толстого, вижу личность автора - безнравственного, несправедливого и - страшно вымолвить - не слишком умного человека. Что-то он понимает, а чего-то не понимает в упор, и это вызывает отвращение. Если читать его отстраненно - как писанину больного, анализируя болезнь - ну ради бога, но учителем жизни - извините... Хотя бы вот: Левин дает Китти почитать свои дневники по поводу его прошлых связей. Нафиг это делать? Чтобы оскорбить и вызвать у женщина на мужа и секс тошнотную реакцию на всю оставшуюся жизнь? Зачем этот плевок на чувства женщины?
Потому что сочинения Толстого - безнравственны, отражают безнравственность автора.
И слава Богу, что подростки читают его по диагонали и не читают вовсе - доброму они у него не научатся.
Достоевский? То же самое. Религиозный ханжа, зануда... да мне уже подростком было его смешно читать, при этом я испытывала "испанский стыд" за автора - ну как можно написать такую хрень и со стыда не сдохнуть, думала я. Вы помните. как Раскольников вдвоем с Соней читают Библию? Вы способны поверить в эту сцену?
Или "Бедные люди" - вы поверите в реальность Макара Девушкина?
А я, извините, не верю...
Любая душевная гниль автора отражается в его прозе. Чехов страдал мизогинией, и поэтому мне отвратительно читать его "Попрыгунью", например. Да вообще все рассказы про женщин, мерзко.
Знаете, это по аналогии, как "Портрет Дориана Грея" - гадость, совершенная автором, ложится уродством на портрет, правда, там гадость совершал не автор, а модель... но вы меня поняли, да?

 

[Дoчь*Cамурая]

"Бездна есть пустота бытия, она ощущается посредством всех возможных форм, где каждая в равной степени пуста, каждая, следовательно, злобна в единственном смысле слова — поскольку существует. Каждая возможная форма бессмысленна и жаждет стать реальной. Эти формы бесчувственно кружатся в случайном множестве как запылившиеся демоны, и каждое случайное соединение частей провозглашает себя индивидуальностью и вопит «Я есть я!», хотя и сознает, что его части не имеют истинной связи. И малейшее волнение рассеивает заблуждение так же, как всадник, столкнувшись с запылившимся демоном, водворяет его в пыльной буре к земле".

 

[Дoчь*Cамурая]

У одного тунгуса родилась дочь. Когда он вышел из чума на улицу, там падал снег, и тунгус решил назвать дочь Синильгой, что в переводе с эвенкийского и означало -- снег. Когда дочь выросла, то стала шаманкой. При этом была она редкой красоты и ума. Умерла Синильга внезапно, в молодом возрасте, по неизвестной причине. По тунгусским обычаям, была похоронена в выдолбленной из цельного ствола дерева колоде, подвешенной на деревьях, на берегу одной из рек Эвенкии. Эта молодая не успокоившаяся шаманка по ночам бродила по земле и вытворяла разные чудеса, иногда страшные, иногда - не очень. Чаще всего она приходила к домам одиноких мужчин, стучалась к ним в окна. Многие одинокие мужчины (а таковых в здешних краях большинство) даже видели её в своих домах, слышали её голос.
Её приход ощущался как лёгкое движение воздуха в безветренную погоду и резким похолоданием, даже в жарко натопленной избе. В общем-то, ничего плохого она не делала. Кроме лёгких проказ в виде переноса вещей с одного места на другое или беспорядочного раскидывания их, стуков в дверь и окно, а также создавания неведомых необычных звуков и видений. Но само появление мёртвой шаманки наводило ужас на простодушных тунгусов. Они начинали, с помощью действующих шаманов, ставить Синильге заслоны в своём жилье.
Стерегли её шайтаны (черти) и, чтобы они хорошо это делали, шаманы задабривали их подарками и уговаривали магическими заклинаниями. А если одинокий мужчина поддавался на её уговоры и просьбы о любви, то в скором времени обязательно умирал. Видимо, здорово насолили ей эти самые одинокие мужчины! Те же самые шаманы, которые следили за ограничением свободы действий Синильги, в случае необходимости особыми заклинаниями и определёнными ритмами ритуального бубна -- непременного атрибута шаманской деятельности -- вызывали её из потустороннего мира на помощь