— Что у тебя там за гонгконгкский боевик? — прорвался голос Ингрид, которая, судя по всему, уже давно пыталась докричаться до Матвея, — Ты забыл, что нужно было сделать все по-тихому?
— Не получилось по-тихому, пошуметь пришлось, — огрызнулся Матвей и переключил канал, — Немезида, как у нас дела?
— Шуму от вас и правда много, товарищ комдив. Пока я блокировала два вызова полиции, один все же проскочил — какая-то бабка особо настырная попалась. Я перезвонила с преобразователем голоса, сослалась на петарды и ложный вызов.
— Поверили? — спросил Матвей, спускаясь по лестнице на второй этаж.
— Вроде. У нас, кажется, проблемы похуже. Я перехватила СМС-ку из соседнего дома: «Наблюдатель-1. Срочно. Ангелы горят.» Совпадение, или нам стоит волноваться?
— Б..ь, тут не волноваться, тут сваливать надо. Заводи машину и мониторь камеры. Чуть какое движение — сразу мне доклад! Э, Тетерев, ты ещё там?
— Все еще целюсь тебе в затылок, — отозвалась Ингрид.
— Могу и по имени. Сюда едут, сверкая зубами, те самые невидимые игроки, о которых твой шеф талдычил. Скорее всего, их будет много. Если они войдут — мы уже не выйдем. Выбирай — или сваливай, сверкая колготками, или расчехляй свой контрабас и сыграй нам что-нибудь.
— Я подумаю, — ответила и снова отключилась.
«Ну и х..р с тобой», — подумал Матвей, останавливаясь возле запертой двери. Ударом приклада дробовика он сбил навесной замок и приоткрыл дверь в «стонущую» комнату.
Сперва он увидел только согбенные, жмущиеся друг к другу фигуры: три женские и одну мужскую. Единственное окно в комнате было плотно заколочено, поэтому всё виделось как бы во мгле, слегка растворённой закатным солнечным светом, что попадал в дом из коридорных окон и пробоин в потолке.
Измождённые и худые фигуры скрючились среди разбросанного по полу мусора и старых матрасов, помнящих ещё советские времена. Полураздетые или совсем голые, они дрожали и раскачивались из стороны в сторону, словно в трансе. Остатки какого-то белого рубища, скрепленные изолентой, покрывали спины несчастных словно в жалкой попытке их согреть. В комнате, вопреки тёплой и солнечной погоде на улице царили холод и предчувствие страшной катастрофы.
Матвей шире распахнул дверь, не опуская ствол дробовика. Ему стали видны змеящиеся по полу цепи, которыми пленники были прикованы к единственной капитальной батарее под окном — такой же древней, как и матрасы. Когда полоса света коснулась людей, они подняли головы и все вместе посмотрели на Матвея.
Никогда в своей жизни он не испытывал такого сильного приступа жалости. Словно вся боль, что он доставил и испытал, все страдания — всё это пронеслось перед его взглядом, лишая возможности твёрдо стоять на ногах. Он покачнулся и опёрся плечом о дверной косяк, не в силах оторвать взгляда от этих бездонных и беспредельно печальных глаз.
— Они же просто дети. За что детей…, — вырвалось у него против воли. Вспоминались картины брошенных или отбитых у боевиков рабских домов. Запах немытых тел, следы от пыток и членовредительства. И где-то на периферии неприятный смех человека, рассуждающего о человеческом материале и инвестициях.
На самом деле возраст пленников невозможно было определить из-за худобы и плачевного состояния тел, а лица их были по-детски невинными и одновременно пустыми, как у сломленных долгой несправедливой жизнью стариков. Чем дольше Матвей смотрел, тем больше деталей ему открывалось — конечности под оковами носили следы издевательств. Гипертрофированно большие ступни, неправильно сросшиеся кости, черные полоски надрезов и распилов — с несчастными явно делали что-то чудовищное, бесчеловечное.
У Матвея закололо под лопаткой, голова вспухла свинцовым пузырем. Казалось, с каждой секундой, которую он проводит в немом ступоре, глядя на эту чудовищную картину, ему становится все хуже. Где-то на фоне, словно откуда-то со стороны, слышался тихий и полный жалости плач пленников. Картинка перед глазами старого военного поплыла, плач перешел в звон, а потом в голове зазвучал голос Мрази: «АЗУ упало» . И в этот момент всё прекратилось. Нет, чувство безысходности и жалости никуда не исчезло, но Матвей снова мог двигаться и здраво рассуждать.
Пленники не плакали, они даже не шевелились, словно идеальная картина человеческого отчаяния. Они и не дышали вовсе. Всё движение было у Матвея в голове. Дважды сморгнув, он попытался разобраться в том, видит на самом деле. Мусор на полу — остатки нетронутой, гниющей пищи, словно пленники отказывались есть. Полупустые бутылки были окружены лужами высыхающей жидкости, только усугубляя атмосферу распада. Пить пленники, очевидно, тоже не хотели.
— Вы не люди…, — прошептал Матвей в прозрении, и сразу же всё встало на свои места. То, что он принял за рубище или набивку от матраса, на самом деле оказалось изломанными и грязными крыльями, растущими из спин пленников.
