Стихи

[Gertruda]

Это было в детстве, я помню, на раз-два-три…
Так мне и надо:
Закрываешь глаза и видишь себя внутри
Райского сада.

А потом проживаешь век, словно вечный бой,
Как и все — грешный.
Собираешь камни и носишь везде с собой,
Глупо, конечно.

Смотришь в воду, где плавают рыбы туда-сюда:
Карпы, сазаны…
Закрываешь глаза и видишь внутри себя
Свет несказанный.

Валерий Прокошин

 

[Gertruda]

Заблудился я в небе - что делать?
Тот, кому оно близко,- ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.

Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.

Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски...

И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше -
Отклик неба - в остывшую грудь.

Осип Мандельштам

 

[kroha]

И Шаферан
В нашем городе дождь...

В нашем городе дождь,
Он идет днем и ночью,
Слов моих ты не ждешь, ты не ждешь
Я люблю тебя молча.

Дождь по крышам стучит,
Так, что стонут все крыши,
Обо мне все молчит, все молчит
Ты меня не услышишь.

Я люблю высоко,
Широко, неоглядно,
Пусть тебе это все, это все
Совершенно не надо.

Будет в жизни моей
Столько встреч и прощаний,
Будет много, так много дождей,
Может, будут печали.

Будет так же все бить
Дождь по крышам и вербам,
Буду так же любить, и любить,
Неизменно и верно,

Высоко, высоко,
Широко, неоглядно,
Пусть тебе это все, это все
Совершенно не надо.

 

[A1e)(]

 

[A1e)(]

 

[A1e)(]

 

[Andre Linoge]

Я - маяка Смотритель,
На высоте живу!
Морской водой питаюсь
И рыбам в рот даю
Червя, личинку мухи,
Огрызок комара,
По миру ходят слухи,
Что в море всем пора
Вернуться, ибо землю
Накроет бури шквал..
Я - маяка Смотритель!
Я вас предупреждал!

Спойлер: берег заходящей луны

 

[Дoчь*Сaмурая]

Два года назад в это самое время мы брали холодный брют, смотрели на серую гладь залива, молчали друг другу в такт. Пора привыкать расставаться с теми, кто рядом встречал зарю, пора привыкать уходить счастливым, и знать, что не будет так. Я много курила, пила и пела осанну твоим чертям, и смех твой лежал у меня в шкатулке - черненое серебро. Твой запах, и голос, и жест, и тело - какая-то часть меня, которая стала болеть, и биться, и прятаться под ребро. Нам нечего нынче достать из тени, мы сами - сплошная тень. И вряд ли ты вспомнишь, что было главным в тот вечер на том краю.
Как прочно нас жизнь разлучает с теми, кто этого захотел.
'Cause nothing compares to you, my darling.
Nothing compares to you.

 

[Gertruda]

Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.

Так беззаботна ты и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.

Георгий Иванов

 

[Gertruda]

О, нашей молодости споры,
о, эти взбалмошные сборы,
о, эти наши вечера!
О, наше комнатное пекло,
на чайных блюдцах горки пепла,
и сидра пузырьки, и пена,
и баклажанная икра!

Здесь разговоров нет окольных.
Здесь исполнитель арий сольных
и скульптор в кедах баскетбольных
кричат, махая колбасой.
Высокомерно и судебно
здесь разглагольствует студентка
с тяжелокованной косой.

Здесь песни под рояль поются,
и пол трещит, и блюдца бьются,
здесь безнаказанно смеются
над платьем голых королей.
Здесь столько мнений, столько прений
и о путях России прежней,
и о сегодняшней о ней.

Все дышит радостно и грозно.
И расходиться уже поздно.
Пусть это кажется игрой:
не зря мы в спорах этих сипнем,
не зря насмешками мы сыплем,
не зря стаканы с бледным сидром
стоят в соседстве с хлебом ситным
и баклажанною икрой!

Евгений Александрович Евтушенко. 1957 год.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Как выглядит межсезонье, как живется в нем дуракам, отпустившим друг друга, проигравшим наверняка в схватке с седыми Мойрами, потерявшими хлеб насущный, гадающими на снах и кофейной гуще? Как живется нам, гомункулам, в городе на костях, с богом, у которого мы в гостях, со всем этим невысказанным, душащим по ночам, с падшим ангелом, зовущим из-за плеча? Забери меня, мама, если ты помнишь, что я была. Забери меня, мама, здесь ни к черту идут дела. Я вижу себя живую в изнанке век, но у меня не осталось ни слова, ни человека. То ли кровь густеет, потемневшая от жары, то ли время выходить из большой игры, подсчитывать промахи, штопать дыру в груди. Колесо вращается, я не могу идти. Этот мир подходит тем, кто не знает самой глубины отчаянья, кормит детей и самок, убивает добычу, рычит на чужую плоть. Планета - сбросить с ветки и расколоть. Межсезонье движется - квантовыми скачками, пульсирует расширенными зрачками, состоит из сложных смыслов, частиц простых.

Это же космос, мама, затяжное падение с высоты.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Говорите мне, любимые, говорите, на латыни ли, на идише, на иврите, на санскрите читайте мантры, пока дышу. Я шепчу свои молитвы карандашу. Говорите, нам становится тяжелее, карандаш бумагу режет да не жалеет, жалом острым продолжается над строкой. Говорите, я не знаю себя такой. Подводящая черту, я не помню, кто ты, я не вижу, что там дальше за поворотом, если мы проснемся завтра совсем одни, чья рука меня согреет и сохранит?

Говорите мне, любимые, продолжайте, Om Shanti Om Shanti Shanti Shanti, сила мира нам оставлена, как завет. Повторите это трижды, да будет свет. Пусть слова меня наполнят и успокоят, каждый новый слог становится все исконней, все отчетливее слышится в глубине. Говорите мне, любимые, пойте мне. Говорите, мне любимые, громче, громче. Скоро я смогу родиться из этих строчек, шелком выткаться, нетронутым полотном, Shanti Shanti Shanti, мир тебе. Shanti Om.

Говорите мне, любимые, слово в слово. Я как олово, податлива, я готова, у меня внутри священная пустота, звук вселенной зарождается где-то там. В нашем мире нет ни края, ни середины, в нашем завтра мы осознаны и едины, подставляй ладонь, легко наполняй водой. Остальное забывается за чертой.

Говорите мне, любимые, говорите, на латыни ли, на идише, на иврите, на санскрите, на неведомых языках.

Мы исполнимся, нас пишет Его рука.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Вот тебе женщина - спутница и привал.
Ты ещё за такую не убивал,
Будет, чему научиться и опостылеть.
В каменных джунглях, где каждая тварь - еда,
Мало отводится времени передать
Что-то словам, даже если они простые.

Шанс оказаться услышанным невелик.
Эхом, переводящим тебя в верлибр,
Только однажды ответит небесный купол,
Выдав единого Бога-и-Палача.

Вот тебе женщина, чтобы хранить очаг
И для иголок из воска готовить кукол,
Складывать их в колыбели, пускай растут.
Чтобы от пуль заговаривать и простуд,
Повелевая огненной кобылицей,
Мчащейся в тёмную ночь изо всех берлог.
Вот тебе женщина. Чтобы найти предлог
Чем-то необязательным поделиться,
Кутаясь в шкуры таких же, как ты (слегка
более мёртвых). Свобода её слепа,
В этой свободе нехватка больших событий,
Искренней правды и правильной наготы.
А в остальном, несомненно, она - как ты.
Вот тебе женщина. Не испугайся быть ей.

 

[Gertruda]

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,
Серебрится, как новый клинок.
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венок.

Наша мама не любит тяжёлой причёски, -
Только время и шпильки терять!
Тихий лучик упал сквозь берёзки
На одну шелковистую прядь.

В небе облачко плыло и плакало, тая.
Назвала его мама судьбой.
Наша мама теперь золотая,
А венок у неё голубой.

Два веночка на ней, два венка, в самом деле:
Из цветов, а другой из лучей.
Это мы васильковый надели,
А другой, золотистый - ничей.

Скоро вечер: за лесом луна загорится,
На плотах заблестят огоньки...
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венки.

Марина Цветаева

 

[Gertruda]

Дождь в лицо и ключицы,
и над мачтами гром.
Ты со мной приключился,
словно шторм с кораблем.

То ли будет, другое...
Я и знать не хочу -
разобьюсь ли о горе,
или в счастье влечу.

Мне и страшно, и весело,
как тому кораблю...

Не жалею, что встретила.
Не боюсь, что люблю.

Белла Ахмадулина.

 

[krtek]

О, розы алые в хрустальных гранях вазы –
Закат в плену.
Меняю речи звук, меняю пошлость фразы
На тишину.

Меняю лепет дней, меняю гул эпохи
На краткий миг,
В который, как в ладонь, я соберу по крохе
Весь этот мир.

Меняю дар судьбы, удар судьбы меняю
На плач вдали.
О, я ли вас пойму? поймете вы меня ли?!
Поймете ли…

 

[Gertruda]

И я в моём тёплом теле
лелеял глухую лень.
Сонно звенят недели,
вечность проходит в тень.
Месяца лысое темя
прикрыто дымным плащом,
музыкой сонного времени
мой увенчаю дом.
Ухо улицы глухо,
кружится карусель.
Звёзды злые старухи
качают дней колыбель.

Александр Введенский. Май 1920.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Ты сдала, моя девочка. Видеть это немного странно. В твоей матрице Бог не терпел никакого сора. А теперь тебя, сидящую у экрана, уменьшили до размеров его курсора. Управлять тобой – чувствительные тачпады выдают ошибку, стоит ли тратить силы? Если ты обо мне – то мне ничего не надо, я давно уже ни о чем тебя не просила. Ты сдала, моя девочка – карты, пароли, явки, не осталось в руках ни козыря, ни билета. То ли свет теперь нам кажется слишком ярким, то ли лето на этой точке уже не лето. Дело стоило миль, и времени, и заката, что за сутки случился дважды, меняя лица. Ты сейчас обо мне. Но мне ничего не надо.
Это повод попрощаться и обнулиться.

 

[Дoчь*Сaмурая]

Люби свою смерть, она готовит тебе покой. Всю твою жизнь она выбирает удачный день, чтобы обнять тебя, коснуться волос рукой, оградить тебя от безумия в пустоте. Люби свою смерть, она красива и молода в любые сорок, семьдесят - без границ, установленных кем-то в тот самый момент, когда ты появился на свет у неё в тени. Люби свою смерть, она ждёт здесь вернее всех возлюбленных и желанных, вернее пса. Стоять годами на разделительной полосе - больно. Не веришь - попробуй сам. Люби свою смерть и благодари за все. Помни: каждое слово торопится стать ножом. Только смерть твоя оградит тебя и спасет - никогда раньше срока тебя не отдаст чужой.

 

[Часть]

Вот он – спит. Он не ждал
Ни просроченных лет,
Ни газетных дискуссий в миндальности утр.
Чёрный кофе сбежал.
Чёрный тлеет омлет.
Вот он спит. Он во сне восхитительно мудр.
Безмятежно спокоен лохматый мой маг,
Подкупающе добр славный мой человек.
Я смотрю, как он спит. Я курю натощак.
Я завидую спящей его голове,
Одеялу, подушке – горячей, как печь,
И окну, сквозь которое щурится свет,
Отмеряя минуты до лучшей из встреч –
Той, когда он проснётся и скажет: «Привет».