Стихи

[Hel]

Сало, ну жуть какая. Разве не чувствуешь?
СтОило ль ВУЗ кончать....

она всегда знает, какая чему цена,
она хранит мелочь в особенном кошельке.
а еще родила симпатичного пацана
и спит теперь спокойно. щекой - к щеке.
она часто спорит на рынке до хрипоты,
обожает смотреть сериалы, не бреет ног.
а еще у нее в подъезде живут коты
и, когда она входит, вьются веретеном.
она жарит очень вкусные беляши -
побольше начинки, чтоб тесто почти рвалось.
она любит смеяться громко и шить. и жить.
а еще в ней, прямо по центру, земная ось.

 

[Hel]

хочу стать крупицей всех любовников мира.
пахнуть то мускусом, то молоком, то миррой.
задыхаться, хрипеть, стиснув зубы, стонать, метаться
по постелям, подстилкам, набитым трухой матрасам.
хочу стать нежной чешуйкой кожи, частицей
всех любовников мира. десятки раз воплотиться:
в поцелуи до боли; в ароматные капли пота;
в схватки бешеной ревности, когда довольно любого
взгляда вниз для бессонницы, полной сигарного пепла;
в ожерелье кровоподтеков, губами оставленных; в пекло
рук, не знающих удержу, от предплечий и до ладоней
воспаленных желаньем; в тоску, чей точёный сосуд бездонней
с каждой встречей; в пощечину; в брошенную перчатку;
в незаметные посторонним прозрачные отпечатки
тонких пальцев на потемневших клавишах пианино;
в сон полуденный послелюбовный, текущий мимо
часовых и минутных; в опиум будуаров;
в декольте из шелка, бархата и муара;
в тёплый воск свечи, которая не погасла...
хочу быть каждым и каждой в момент оргазма,
на себе замыкая звериный экстаз планеты.
и прошу, чтобы ты со мной ощутила это.

 

[Salo]

Кто гить подскажет мне, откуда эти строчки третий день у меня в голове вертятся:

Я убегаю, уезжаю, ухожу,


От (....) (тихого) и тихого уюта.
Я город спящий криком разбужу,
И по сырым камням пройду разутым.

...

Гугль не рулит в этом случае...

 

[Salo]

Гладиаторы

Простимся.
До встреч в могиле.
Близится наше время.
Ну, что ж?
Мы не победили.
Мы умрем на арене.
Тем лучше.
Не облысеем
От женщин, от перепоя.
...А небо над Колизеем
такое же голубое,
как над родиной нашей,
которую зря покинул
ради истин,
а также
ради богатства римлян.
Впрочем,
нам не обидно.
Разве это обида?
Просто такая,
видно,
выпала нам
планида...
Близится наше время.
Люди уже расселись.
Мы умрем на арене.

Людям хочется зрелищ.

Бродский.

 

[Salo]

Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите -- дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать -- и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:
к окошку запотевшему приникну
и над рекой, которую любил,
я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
я к берегу пологому причалю.


Бродский.

 

[Hel]

Когда кончается чай, ты переходишь на ты.
Я заглотила твой крючок. Твои слова эффективны.
Кончается час. Если ты проснешься раньше, то не буди меня.
Кончается год и что-то чует она. Но у тебя проверенное алиби - Псков.
А у меня все тип-топ. Я отдыхаю одна.
Читаю книги, жую рулеты, жду твоих звонков.

Я ж вида не подам, не бойся не выдам тебя,
Забытых удовольствий, разбитых колен.
Я буду Backstreet boys тебе. Верности пояс к черту.
Ни стыда ни совести не надо со мной.

Потом кончается время и начинается бег.
Я понимаю все твои крамольные фразы.
Потом кончаются деньги и появляется чек.
Потом кончается чай и с ним кончается кофе.
Затем кончается нежность и стартует работа.
Меня не будет неделю. Я тоже в Псков, не скучай.
И у кого-то чай, рулеты, новые боты...

Я ж вида не подам, не бойся не выдам тебя,
Забытых удовольствий, разбитых колен.
Я буду Backstreet boys тебе. Верности пояс к черту.
Ни стыда ни совести не надо со мной.

Знаете, почему я не ставлю копирайтов?

 

[Salo]

Знаете, почему я не ставлю копирайтов?

А шоб заинтересовать?

...
Все теперь война,
И это моя вина
Да ради бога говори, говори, говори
Как нам жить теперь?
Надо было перетерпеть
Да ради бога говори, говори, говори
Ну чем я думала?
И зря я тогда пила
Да ради бога говори, говори, говори
Но ты-то, ты-то кто, чтобы тыкать этим мне в лицо?
Ты-то, ты-то кто?
А ты-то, ты-то кто?

 

[Hel]

Таки нет. Шото опять много думаете на себя и за других.
Наверное, у стайных оно неизлечимо.

Для объективности, милОй.
И незамутненности казенными штампами эстетического впечатленья.

В глазах его - горечь вчерашнего чая,
и сам он скручен,
как чайный лист;
смотрю - и душа моя молочает,
мой гитарист,
плывет разводами
белыми, чалыми -
талыми водами,
водами талыми.
Он гладит пальцами заскорузлыми
и говорит: не грусти, малыш,
нам никогда не должно быть грустно,
что ты молчишь? -
а в сердце вырос розовый куст,
и я не боюсь разомкнуть уста,
просто горло мое
разорвано
шипами розового куста.
Он шепчет,
мол, он чудовище,
жить с таким невозможно,
и на теле его давно
не осталось живого места,
а я потихоньку целую
и трогаю осторожно,
а потом звонит телефон,
и он
говорит с невестой.
А я стараюсь держаться,
и я пытаюсь прижаться,
будут другие ночи,
будет с другими жарко,
но я же всегда мечтала
зарабатывать много очень,
чтобы хватало денег
на вкусное и на подарки,
а всё разлетелось в клочья
остывшей спитой заварки,
рассыпалось черными хлопьями,
зернами кукурузными,
где ты, мой мальчик-опиум?..
Пальцами заскорузлыми
гладит: не надо плакать,
мол, ты такая красивая
в этом платье.

 

[Salo]

Таки нет. Шото опять много думаете на себя и за других.
Наверное, у стайных оно неизлечимо.

Для объективности, милОй.
И незамутненности казенными штампами эстетического впечатленья.

Ну дык пошол я тогда до той стаи... ardon: туманной и не эстэтичной. Шо делать? Судьба.
Оревуар.

Кто б ни был ты,
Из комнаты своей
Ты выйди до прихода темноты.
Пространство ляжет у твоих дверей, кто б ни был ты.

И вместо стен знакомых
Взгляд найдет на горизонте – дерево.
Оно как в раму неба встанет и замрет,
Высокое, далекое, одно.

И вот ты создал мир
И он велик.
Так слово зреет,
Разрывая грудь.

Теперь пойми его и вникни в суть.
И ты глаза опустишь в этот миг.

Райнер Мария Рильке

 

[Hel]

Ты как будто у меня в гостях тут?
Бгыгыгы.

За последние три дня посмотрела три фильма Кроненберга. Он совершенен. Он умеет снимать абсолютно уравновешенные картины про конченных психов. Психи действуют в элегантной обстановке отрешенной надмирности. Даже интерьеры у Кроненберга - с особенной благородной прип..дью. Так вот, в "Голом завтраке", например, - вся правда не только о наркоманах. Там - вся правда о писателях. Они и есть агенты, шлющие отчеты изо всяких странных мест типа Интерзоны или Аннексии, граничащих с реальным миром всей своей площадью. Они - настолько тайные агенты, что об их действительных миссии и местонахождении, кроме них, неизвестно никому. А порою и им самим неизвестно. И для писателя вполне естественен тот жест, который воспроизводит в фильме главный герой: пробежать свой текст глазами, отбросить страницу небрежно и сказать: я не знаю, кто это написал. То ли ради конспирации, то ли потому, что передатчику сложно отождествить себя с автором текста ретранслируемого сообщения.

(У талантливых стихов авторов нет. Тип того.)

Любви моей ты боялся зря —

Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.

И если ты уходил к другой
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.

Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.

Теченье дней, шелестенье лет,
Туман, ветер и дождь.
А в доме событье — страшнее нет:
Из стенки вынули гвоздь.

Туман, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет,
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.

Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра,
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.

Любви моей ты боялся зря.
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.

И в тёплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь…
А что я с этого буду иметь,
Того тебе не понять.

 

[Falco_DaVV]

Стихи - сплошная вата, рифмовка слабовата,
Читать их трудновато, жалею вас, как брата.
Стихи рациональны, не эмоциональны,
Отнюдь не гениальны, а выводы печальны.
Шепну вам осторожно: печатать их не можно,
Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий.
Творить вы не бросайте, но классиков читайте...
Шефнер

 

[Hel]

Это не стихи, а рифмованный доклад, как у классиков говорилось.

Я заборные дразнилки больше люблю. Ты глубоко анален, малыш, смирись.

Бабка-вьюга мне пела бессловный, больной напев, в узких ставнях свистела, грозила клюкой во мгле. Мать бранилась с отцом, заливала слезами гнев, я лежала одна, одинёшенька на земле. Ножки мелко плясали, спелёнутые платком, и немножко тошнило от сладкого молока, тень от свечки, кусаясь, металась под потолком, сказка в мыслях текла, невозвратная, как река.

Я ждала, что однажды меня украдут Они, деревянные духи и тысяча тысяч рук, понесут через лес, вознесут до небес - и вниз; разорвав, залатают мне тело, и впустят в круг. Там, где синие птицы примёрзли навек к ветвям, где пытливые лисы в сугробах нашли приют, я услышу свой голос, которого не отдам, Они пляшут по кругу, и вьются, а я пою.

Ночь совиным крылом раскрывалась над головой, разноцветною явью ложился под ноги день. Пела я свои песни, да слышался волчий вой; люди шли стороною, чужие к чужой беде. И когда леденела гортань, и за душу страх крепко брал и держал, синим духом дыша в лицо, мать, за свечкой зайдя, уносила огонь в руках, знала - нет ничего драгоценней, чем детский сон...

 

[Falco_DaVV]

Оскорбленная на голову.
К чему ты долбишь пяткой грудь?
Низка и мелка сущность полая,
Вот и вали во что-нибудь...

 

[Hel]

Рядом с парадной дверью
Надо вкопать скамейку,
А перед ней тенистый пруд,
Чтобы присев однажды,
Мог бы подумать каждый,
Нужен ли он кому-то тут

 

[Gertruda]

Не бродяги, не пропойцы,
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните,
как в спасение свое,
вы сравните, вы сравните
с близким берегом ее.

Мы земных земней.
И вовсе
к черту сказки о богах!
Просто
мы на крыльях носим
то, что носят на руках.
Просто
нужно очень верить
этим синим маякам,
и тогда нежданный берег
из тумана выйдет к вам.

Б.Ш. Окуджава

 

[Hel]

Я сейчас расскажу вам короткий рассказ про семью, что совсем не похожа на нас, что живёт вдалеке от назойливых глаз - там, где тихо, и некому даже молиться. Мать считает во всём виноватым отца. Дочь крестом по канве вышивает тельца. Сын заходит внезапно - на нём нет лица, лишь отчаянным светом лучатся глазницы. Говорит: я хотел просто с ними дружить, почему они вслед мне кричали "держи!", почему они в след мне втыкали ножи?.. Мама плачет: сынок, нужно просто смириться. Не узнал бы отец - разозлится, беда. Умывайся скорей, скипятилась вода.

От касания пальцев по коже озноб, брат целует сестру в перламутровый лоб, и клянется: спасу нас, чтоб умер я, чтоб никому из уродов таких не родиться. Но сестра уже знает - с пути не свернуть, я одна тебе буду зализывать грудь, мы с тобой одной крови. О людях забудь. Обнимает его, опуская ресницы.

Пятаком неразменным на небе луна, мать, ссутулившись, молча сидит у окна. Муж твердит ей с постели: не наша вина. Мы с тобой невиновны, сестрица.

 

[Gertruda]

Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шел — и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь черные лучистые ресницы.

На ней был креп,— прозрачный легкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на лице и в ярком свете глаз
Я уловил былое оживленье.

И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра наклонила
И скрылась за углом... Была весна...
Она меня простила — и забыла.

И. Бунин

 

[Hel]

Будем безжалостны! Ведь мы — только женщины.
По правде сказать — больше делать нам нечего.
Одним ударом больше, одним ударом меньше…
Так красива кровь осеннего вечера!
Ведь мы — только женщины! Каждый смеет
дотронуться,
В каждом взгляде — пощёчины пьянящая боль…
Мы — королевы, ждущие трона,
Но — убит король.
Ни слова о нём… Смежая веки,
Отдавая губы, — тайны не нарушим…
Знаешь, так забавно ударить стэком
Чью-нибудь орхидейно раскрывшуюся душу!

 

[Gertruda]

Не знает вечность ни родства, ни племени,
Чужда ей боль рождений и смертей.
А у меньшой сестры ее - у времени -
Бесчисленное множество детей.

Столетья разрешаются от бремени.
Плоды приносят год, и день, и час.
Пока в руках у нас частица времени,
Пускай оно работает для нас!

Пусть мерит нам стихи стопою четкою,
Работу, пляску, плаванье, полет
И - долгое оно или короткое -
Пусть вместе с нами что-то создает.

Бегущая минута незаметная
Рождает миру подвиг или стих.
Глядишь - и вечность, старая, бездетная,
Усыновит племянников своих.

С.Я . Маршак

 

[Репейка]

Давайте, девочки, жалеть своих мужчин.
На это, девочки, есть множество причин.
Им не легко и, видно жребий их таков -
Представьте, девочки, - не носят каблуков!

А если вдруг хандра, когда не мил весь свет?
Но мы-то знаем, есть один секрет -
Достать из шкафа обалденные чулки,
Потом надеть как можно выше каблуки.

Они ж не ведают как лечится хандра,
Когда легко свободным шагом от бедра!
Они ж не знают, словно слепы и глухи,
Есть панацея - это новые духи!


А если крах, кругом долги и не везёт?
Им даже в голову, представьте, не придёт,
Им не додуматься, вас уверяю я,
Занять ещё и накупить себе белья.

Но мы-то знаем - что такое этот "крах"?
Когда с иголочки бюстгальтер в кружевах!
Ведь этот лучше, чем все средства от морщин!
Давайте ж, девочки, жалеть своих мужчин.