Проза.

Когда любишь человека, хочется, чтобы он был самым счастливым. А ему хорошо без меня. И мне надо оторваться от него, перестать звать его у себя в голове. Я ему совершенно не нужна, у него свои дела, свои друзья, свои проекты. И он в своей жизни меня не видит. Мне надо наконец принять эту его волю. Пускай он будет счастлив. Я справлюсь, я обещала быть сильной.
Он тебя не любит. Просто надо с этим смириться. Не любит. Ты этого не сможешь исправить. Никак.
 
А среди ночи на папаню вдруг найдет что-то, и он выскакивает на холод, и носится на воле, и грозит небу кулаками Я как сейчас все помню, хорошо помню, своими ушами слышал, своими глазами видел, он ничуть не боялся, что бог ему всыплет, чего там, пусть-де мне в лапы попадется, то-то перья полетят, всю бороду ему выдеру, и пусть звезды гаснут, и представлению конец, и творению крышка! Эй ты, господи, болван стоеросовый, сколько еще твои тучи будут мочиться на нас, или тебе начхать?
 
За что люблю собак — за умение прощать.

За великодушное превращение чужой вины в собственную.

Тиран жался к моей ноге, изредка поднимая морду и тычась в ладонь. В его взгляде читалось одно: «Хозяин, я прощён? Ты больше не отдашь меня в то место?»

Не отдам, конечно же, не отдам…

Если бы люди умели вот так же притворяться! Если бы не превращали проступок в преступление, делали первый шаг навстречу!

Хотя, наверное, тогда бы мы перестали быть людьми. У всех есть своя сила и своя слабость. У каждого — свои беда и боль. Холодный рассудок Счётчиков, пассивное равнодушие Куалькуа, безжалостность Дженьш — где взять весы, чтобы понять, что хуже?

И если бы всегда, всегда удавалось переломить то, что заложено от природы, вколочено эволюцией, воспитанием, привычкой…

Опираясь на потрескивающий штакетник, я смотрел на соседнюю дачу. Ещё и девяти не было, а там уже возились рабочие. Чуть в стороне от дома сооружалось что-то грандиозное. Я бы сказал, что это вертолётная площадка с ангаром. Работа шла быстро и абсолютно тихо, как во сне. Видимо, использовался звукозащитный полог, который с полгода назад стали ввозить с Андиана-7. Дорогая штука. Хорошо, что поставили — у деда, как ни странно, сон крепче не стал.

Интересно, а скоро ли «новые русские» примутся строить у загородных домов стартовые площадки для межзвёздных яхт?

Наверное, скоро.

Пусть я никогда больше не выйду в космос. Зато смогу любоваться стартующими кораблями. Просыпаться от тихого свиста рассекаемого воздуха.

Если, конечно, домашний арест после недельных допросов не сменится уютным сибирским санаторием…

Хлопнула дверь соседней дачи, и из дома пулей вылетел взъерошенный мальчуган. В шортах и незаправленной футболке, явно боясь опоздать. Увидев меня на прежнем месте, Алёшка замедлил шаг. И всё же направился прямо ко мне, а не кругами, как обычно.

— Привет, — первым поздоровался я. Тиран посмотрел на меня и не стал рычать на Алёшку.

— Здравствуйте… — смущённо протянул мальчик. Помедлил секунду, потом решительно сказал: — А у вас обыск был. Двое суток подряд!

— Угу. — Я кивнул.

Алёшка мялся, явно не решаясь расспрашивать. Потом любопытство пересилило.

— А где вы были?

— Далеко, — сказал я. — Очень далеко.

— На Цитадели? — Глаза Алёшки загорелись. Конечно же, он был в курсе всех космических новостей. О сборе Сильных рас Конклава твердили все — пусть никто и не знал, чем он вызван.

— Дальше, — коротко ответил я.

— Отсюда видно?

Ядро Галактики с Земли, конечно же, видно. Но я не стал расстраивать мальчика.

— Нет.

Он продолжал стоять, ковыряя носком незашнурованных кроссовок землю. Я терпеливо ждал.

— Пётр… а вы мне камешек не подарите?

Если бы он сказал «не привезли?», я покачал бы головой. А так… Я нагнулся, подобрал из-под ног обломок щебёнки. Серый, пыльный, неотличимый от миллиона собратьев.

— Держи.

Мальчишка растерянно взял камешек. Повертел в руке, посмотрел на меня. У него подозрительно заблестели глаза. Не ожидал он такого издевательства от кумира… Ну должен же я хоть для кого-то быть кумиром!

— Это кусочек планеты, Алёшка, — сказал я. — Маленький обломок маленькой планеты, на которой живут люди.

Он молчал.

— Самая обычная планета, парень, — терпеливо продолжал я. — Ничего особенного. Много воды, да и суши немало. Облака плывут как хотят. Дождь идёт именно тогда, когда тебе не хочется. Грязи навалом, а леса чахнут…

Его взгляд вдруг стал твёрже. И губы чуть дрогнули, но не в полудетском плаче, а в робкой улыбке.

— Самая заурядная планета, — повторил я. — Но у нас пока другой нет. Верно?

Мальчик кивнул.

— А самое главное, — переходя на шёпот, сказал я, и Алёшка приблизился на шаг, — мы не обязаны всех любить. И вовсе не должны всех ненавидеть.

— Я понял, — сказал Алёшка, поднимая на ладони камешек. Разглядывая его так пристально, словно это был переливчатый топаз с Аттасси или призрачная обманка с Халдуина-12.

— Это самый главный камешек в твоей коллекции, — сказал я. — Самый-самый.
 
Когда баба прогнётся до такой степени, что хребет её личности треснет, мужчина вышвырнет её из своей жизни, как заплесневелую, сломанную швабру.

И в этой моей метафоре нет ни грамма преувеличения: ценность человека, который прогибался-прогибался и однажды сломал себя, -- не выше, чем ценность сломанной швабры.

Нам неприятно находиться рядом с таким человеком, как неприятно находиться рядом со старой, вонючей шваброй.

Почему?

Да потому, что человек, которого мы сломали, напоминает нам о том, какие мы, по натуре своей, отмороженные твари. А ведь нам нравится считать себя хорошими, милыми, добрыми.

Однако ж быть добрыми у нас никак не выходит, и поэтому мы выкидываем из своей жизни людей, которым мы сделали больно, и приглашаем в неё новых -- тех, кого можно ломать -- ну, в смысле, «любить» -- с чистого листа.

К чему это я?

Ах, да: не прощайте. Никогда никому ничего не прощайте. Будьте злопамятны, как носороги. Ну, или, как я.

Этим вы окажете большую услугу окружающим: вы не дадите им активировать мерзкую сторону своей натуры. Вы позволите им остаться хорошими в своих собственных глазах.

Скажу, как есть: все люди, которые меня окружают, очень хорошие. Но не потому, что они, на самом деле, такие. Все свиньи. Я просто не позволяю им свинячить по отношению ко мне.

Это не они -- хорошие. Это я -- не терпила. И в этом -- та самая деталь, в которой -- дьявол.
 
Зепп в жизни Руди оказался большим камнем, на пути в пропасть. Типа, до этого Рудольф падал без тормозов, а тут в булыжник врезался, сильно разбился, но не убился, и судьба вырулила в другую сторону, и о чудо - всё наладилось, жизнь изменилась к лучшему. А камень, а что камню будет, лежит себе дальше (книжки пишет о внеморальносити искусства), занимается своими каменными делами, пока ещё кто-нибудь случайно об него не стукнется (рукалицо), ему от этого ни холодно, ни жарко.
 
В России мужские штаны -- даже те, под которыми вы найдёте зассанный старческий памперс и неработающий стручок того, что когда-то было членом, -- имеют огромную ценность.

Наша баба побежит замуж за кого угодно: за прадедушку, за уголовника, за алкоголика, за гея. Не говоря уж о простых, ничем не примечательных, тухловатых оладушках без намёка на внутренний стержень.

И вот эта бабья неразборчивость -- это то, что меня больше всего бесит в России.

Да, то эхо Великой Отечественной Войны, выкосившей миллионы наших мужиков, но -- ёлы-палы! -- то закончилось 72 года назад. Пора очухаться!

Но нет! Нашей бабе по-прежнему нужно замуж. Ей жизнь не мила без возможности впендюрить в Инстаграм статус «счастливой жены и матери».

И пусть эта «счастливая» глотает от «лучшего в мире отца и мужа» плохой секс, неуважение, пренебрежение и, как минимум, банальное невнимание, она всё равно хочет быть замужем.

У нашей бабы -- крайне низкие требования к мужчине. Точнее, полное их отсуствие. Как там в песне поётся? «Женское счастье -- был бы милый рядом. Ну, а больше ничего не на-а-адо!»

А вот мне, например, надо. Мне просто женой быть недостаточно.

Я королева собственной жизни со всеми вытекающими. Привыкшая к обожанию, приключениям, сюрпризам, качественному сексу, к тому, что мужчина завоёвывает меня каждый новый день независимо от того, сколько времени мы вместе.

Это, мои дорогие курочки, и означает «быть женщиной».

К сожалению, вы этого не понимаете. Вы сами отрезали себе крылья, чтобы оставшимися на их месте обрубками было легче держаться за мужские штаны. Часто несвежие. Часто рваные. Часто те, из которых на вас ссут.

Просыпайтесь! Жизнь -- слишком единственная штука, чтобы провести её в поисках и удержании в ней каких-то сраных штанов. Это всего лишь штаны, а никак не священный грааль.

Летайте, пока не сдохли, куры! Или вы готовы давать старому пердуну?
 
Если у нее роман с мужчиной, она никогда не ноет по поводу его верности-неверности, подарил-не подарил, водил-не водил, с мамой знакомил – не знакомил.

Она летает на крылышках, вся излучая счастье.

- У него такие руки, и плечи, и стрижка. Он такой молодой, красивый, классный! И все это мое, этот мужчина, его душа, его тело, все такое чудесное! Неужели это все мне!

Она похожа на сумасшедшего мастера, которому дали в руки раритетную скрипку, и можно на ней играть, играть, бесплатно! На ребенка, которому разрешили сколько угодно жрать торт. Для нее мужчина – супер-сокровище. При этом, она, конечно, выбирает, и очень многим отказывает, это не про всеядность. Но вот это восприятие мужчин, как чудесного подарка судьбы, отличает ее от сотен других женщин. Которые лениво сквозь зубы оценивают кандидатов: Бедноват! Староват! Жадноват! Женщины ходят по улицам, наполненным мужским мусором.
 
Объект рассосался во времени, стал чем-то таким, о чем одни слова. Это не тот случай, когда можно сказать "фу! срамота". Иначе, при таком подходе, от искусства не останется ничего вообще. Совсем-совсем. Оно в своей сути и есть Шеле и такие как он, а сиськи там или мертвые котята - не важно. Суть - в поиске нового.
 
У меня в глазах тот кусочек "зеркала троллей", который демонстрирует (может и преувеличенно) убогость большинства людей. Не внешнюю - внутреннюю. Когда я вижу, как они боятся всего, сколько сил тратят на соответствие тому или иному идеальному симулякру, сколько в них несвободы, сколько в них ужаса от желания соответствовать. Это не от пола или положения зависит...
Тоже проблема. Я вижу массу красоты в людях, но что делать, когда видишь еще и вот такое? Я не знаю...
 
Да, да, я прихожу к ужасному выводу, что первичен не мужской обман, а женская потребность заботиться. И эта потребность ничуть не слабее, чем потребность, допустим, сексуальная. Возможно, она даже сильнее, чем голод. И женщины буквально насилуют мужчин своей заботой, своим ожиданием и своей порядочностью.

Нет, вы поймите меня правильно, заботиться о том, кому это нужно – величайший подвиг. Оставаться верной – несомненное достоинство. Но только жертва эта бесполезна, если она делается ради абы-кого. Того, кто не просил. Тогда это не жертва никакая, а самое настоящее изнасилование.

Вы знаете, само по себе это качество не плохое и не хорошее. У кого-то оно развито сильнее, у кого-то слабее. Но кто-то находит ему достойное применение. А кто-то тратит себя на переписку с колониями и опохмеление алкашей.
 
Запертые чувства никуда не деваются. Они гниют и разлагаются ровно там, где вы их оставили. Чем дальше бежишь от них, тем больше они воняют. Воняют месяцами, годами, десятилетиями вашей одной-единственной, драгоценной-предрагоценной жизни.

Я вот к какому выводу пришла: самый верный способ очистить себя от всего тяжёлого и душного, что накопилось внутри, -- это набраться смелости и открыть ту дверь, за которой заперты неприятные или даже болезненные чувства.

А дальше нужно просто их пережить.

Не отпихивать от себя, а сказать: «Ок, я злюсь». Или: «Я обижаюсь». И побыть с этими чувствами. Столько, сколько нужно.

Да, это неприятно.

Но кто сказал, что в этой жизни всё должно быть приятно?

Западная культура с её глуповатыми хэппи-эндами и нервическими улыбками, за которыми стоят оранжевые пузырьки с Кзанаксом или Прозаком?

Так то -- чистый бизнес. Общество потребления, которое загоняет человека в депрессию, стимулируя в нём не прекрашающуюся ни секунду гонкой за успехом, а потом «добренько» предлагает таблеточку. К глубокому удовлетворению фарм-корпораций.

Надеюсь, это не ваш путь, мои хорошие.

Будьте честны перед собой. Позвольте себе спокойно пережить всё, что творится у вас внутри.

Поверьте: это нормально -- не чувствовать себя 24 часа в сутки счастливыми. Сегодня вам плохо, завтра -- хорошо, потом, возможно, опять будет плохо. Это ок. Это не значит, что с вами -- что-то не так.

И ещё одно запомните: если вы испытываете злость, это не значит, что вы и есть злость. Если в моменте вы испытываете страх, это не значит, что вы -- трус.

Вы и ваши чувства -- не одно и тоже. Если вы едите сейчас суп, вы же не суп, ведь правда?
 
И всё ради пресловутого -- «лишь бы милый рядом».

И был бы милый, но ведь -- чмо чмом, твою мать! Денег -- мало, амбиций -- много, в голове -- пусто.

И такое в Росиии -- сплошь и рядом: мужик -- на божничке, он -- царь, бог и воинский начальник, а баба вьётся вокруг него вьюном, ставит себя на последнее место.

Сама ставит.

Сама терпит.

Сама глотает.

Только бы иметь в Инстаграме статус «счастливой жены и матери», а то, что за «счастьем» этим -- вёдра слёз, не считается!

Считается, на самом деле! Ещё как считается!

Девки, любая из вас сама и только сама решает, кем быть: королевой ли, забитой ли овцой, женой, на которую откровенно кладёт болт тот, с которым ты даже не кончаешь, или звездой своей жизни.

Забейте вы уже на этих мужиков. Не в них -- ваше счастье. Далеко не в них.

Счастье -- это просыпаться на удобной кровати в красивой комнате в предвкушением нового дня впереди.

Счастье -- это ощущать, как шёлк скользит вниз по твоим ногам, когда ты снимаешь с себя всё перед душем.

Счастье -- это мята зубной пасты во рту и кофе с шоколадом.

Счастье -- это оргазм, и чтобы получить его, вам вовсе необязательно тратить себя на то, чтобы затащить в ЗАГС мужика средней паршивости.

Счастье -- это плед, кино и вино, если вы его любите. Ну, или имбирный чай, что люблю я.

Счастье -- это ехать утром в субботу завтракать, решая: «Бенедикт» с лососем или scramble и тосты с авокадо.

Счастье -- это выбирать себе новые духи и покупать нижнее бельё.

Счастье -- это когда тренировка закончена, и впереди ещё -- целый вечер, когда ты никому ничего не должна.

Счастье -- это быть собой, быть наедине с собой и ни в ком не нуждаться.

И это -- не путь к одиночеству. Это путь к себе.

И когда вы его пройдёте, когда, наконец, обретёте себя, вы уже никогда не будете чувствовать себя одинокими, независимо от того, сколько у вас зубных щёток в стакане.

Вам станет хорошо. Очень хорошо. Поверьте.
 
- А в чем смысл всего этого? - Разве у всего должен быть смысл? - спросил Бог. - Конечно, - сказал человек. - Тогда предоставляю тебе найти этот смысл! - сказал Бог. И он удалился.
 
Берегись человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их, обнаруживает, что не стал ничуть умнее, – пишет Боконон. – И он начинает смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как он, но никакого труда к этому не приложили.
 
- Но вы только что говорили про Христа. -А-а! - сказал Касл. - Про него! - Он пожал плечами - Нужно же человеку о чем-то говорить, упражнять голосовые связки, чтобы они хорошо работали, когда придется сказать что-то действительно важное.
 
Когда ты растерян, празднуй. В этот момент ты свободен от необходимости знать, свободен от бремени экспертной оценки. Нет никакого шага от растерянности до определенности; ты ясно видишь путаницу, и поэтому определенность уже ближе.

Когда у тебя есть сомнения, празднуй. Ты по-прежнему любопытен, и у тебя нет ни секонд-хэнд ответов, ни заключения. Ты свободен от уверенности, несомненно, великого оружия эго.

Когда ты чувствуешь страх, празднуй. Ты двигаешься в неизвестность, оставляя известный мир, умирающий мир, старый мир. Ты вступаешь в новое. Здесь страх и волнение находятся так близко. Иллюзорная броня отдельного «я» разваливается на куски, и жизнь вливается в тебя. Страх пытается защитить тебя; поклонись ему.

Когда ты чувствуешь гнев, празднуй. Почувствуйте его дикость, силу, крик велоцираптора. Жизнь течет сквозь тебя, сырая, не фильтрованная. Ты находишься на грани поиска своей песни, со страстью борясь за дело, встаешь на защиту тех, у кого нет голоса. Гнев связан с мужеством, с твоей готовностью двигаться по жизни и защищать то, что ты любишь, даже перед лицом опасности.

Когда ты заблудился, празднуй. В каждом великом путешествии герои иногда теряют
свой путь и сомневаются в собственной силе. Потеряйся и найди себя. Обнаружь
присутствие, дыхание, биение сердца. Не зная, какой шаг предпринять, сделай гигантский шаг; идеальный шаг. Доверяй сомнению. И твой путь найдет тебя мгновение за мгновением. Твой истинный путь не может быть потерян, никогда.

Когда ты чувствуешь печаль, празднуй. Ты не онемевший. Ты не закрыл свое сердце для нежелательных вещей. Ты широко открыт для жизни, ты восприимчив к жизни. Печаль – это старая знакомая, пришедшая к тебе за помощью. Она - не ошибка. Она только хочет согреться от огня твоего присутствия, получить место за столом, рядом с радостью.

Когда ты чувствуешь, что не можешь праздновать жизнь, празднуй это. Сейчас ты честен, ты говоришь истину о настоящем моменте, твои глаза открыты.
 
Помимо ума, красоты, секса, рук, ног, глаз, нежности, преданности, целеустремлённости, умения любить и дружить, работоспособности, смелости, переходящей в отчаянность, заботливости, вкуса, умения готовить сырники и рожать невероятных детей это абсолютная невозможность вписать её в какие-то наши (простых смертных) представления о том, как должно быть. Наши нелепые и обречённые (а от того и наше раздражение) попытки уложить её в какую-то знакомую нам концепцию. Ту или иную, но хоть какую-то, которую наш разум может освоить. И мы требуем, чтобы она соблюдала и соответствовала. Потому что иначе мы не понимаем, как так, ёпрст, в конце концов, уже же?! А ей всё малО. Она не соответствует. Она залезает на поля, прислоняется к стёклам, стоит под стрелой, идёт по проходу, которого нет... И всё это одновременно. А нам остаётся только восхищаться и возмущаться. Тут уж каждому своё.
 
Сомневаетесь нравитесь ли вы кому-то? Соберитесь с силами и примите факт, что не нравитесь. Нравились бы, человек протянул бы руку и не оставил места сомнениям. Так что и мучиться нечего.

Все проблемы от иллюзий лишних.
 
О Терезе заботились. Ее глаза превратились в окна, за которыми мелькали тени людей. Иногда их голоса доносились до нее, иногда ей в рот совали ложку, и тогда она глотала еду. Где-то в глубине ее сознания свернулась клубочком маленькая Тереза и прекрасно понимала, что происходит, но ее дальнозоркости не хватало, чтобы большая Тереза увидела все так же отчетливо. Она жила жизнью растения. Она выжидала.

Порой в голове прояснялось, и тогда девочка снова могла думать и чувствовать. Но пустота по-прежнему оставалась проблемой. Тереза больше не помнила, каково это — ощущать себя полной. Прежней стенки из мышц и вен, защищавшей ее от мира, больше не было.

Девочка постоянно пребывала в затмевающем любые другие чувства страхе. Она боялась двигаться, боялась есть, боялась разговаривать. Страх рождался из пустоты, от осознания собственной беззащитности. Если она протянет руку, та треснет, как яичная скорлупа, стоит ей соприкоснуться с внешним миром. Поэтому лучше не шевелиться.



Беседы врачей с Терезой ни к чему не привели, и ей начали давать таблетки. Маленькие овальные таблетки с бороздкой посередине. Дни и недели тянулись, сливаясь в однообразную массу. Тереза не знала, сколько времени провела в больнице к тому моменту, как в окружающую ее темноту пробился лучик света. Она вспомнила ощущение пылающей головы и как на нее набросили пожарное покрывало. Вот теперь краешек покрывала приподняли. Голоса зазвучали четче, контуры обрели резкость.

Несколько дней Тереза провела, заглядывая в образовавшуюся щель и регистрируя происходящее вокруг. Она не чувствовала ни радости, ни печали, но однозначно ощущала себя живой.

Наконец она решилась приподнять покрывало и явиться на свет. Вылупившейся из кокона бабочкой ее, конечно, не назовешь. Она по-прежнему оставалась пустой Терезой, но теперь она обрела свою оболочку и притворялась живой настолько убедительно, что иногда сама в это верила.

Тереза продолжала принимать таблетки под названием фонтекс — то же самое, что прозак, как узнала она, — и ходить на приемы к психотерапевту. Она вспомнила, каково быть прежней Терезой, каково играть прежнюю роль. Опять же ей удавалось быть настолько убедительной, что она сама верила в свою игру.

В конце февраля, почти два месяца спустя после того, как ее положили в больницу, Терезу отпустили домой. Она сидела на заднем сиденье автомобиля и разглядывала свои ладони. Это ее руки, они прикреплены к ее телу и принадлежат ей. Теперь она это понимает.
 
Что требуется для того, чтобы сломить человека?

Специалист по пыткам мог бы дать четкую статистику: столько-то ночей без сна, столько-то вогнанных под ногти иголок, столько-то литров воды, столько-то минут электрического тока под таким-то напряжением.

Сила духа и выносливость у всех разные. Кому-то стоит лишь показать инструмент пытки и объяснить, как его сейчас будут применять, и человек тут же расколется. А кто-то будет стоически выдерживать пытку неделями, и придется спасать его от остановки сердца, чтобы иметь возможность продолжить мучения, хотя даже подобный исход может не принести желаемого результата.

Несмотря на это, наверное, можно вывести усредненные данные: столько-то вырванных ногтей, столько-то ударов по пяткам, и клиент готов на все.

Но как это работает в повседневной жизни?

Ведь на долю обычного человека тоже приходится определенное количество боли и разочарований. Разница лишь в том, что они носят не механический, а эмоциональный характер и гораздо сложнее предсказать, как человек будет реагировать. Иные всё сдюжат, а иные сдаются при малейшем нажиме. Одно и то же событие для кого-то — трагедия всей жизни, а для кого-то — пустяк.

Более того, один и тот же человек может в один момент оказаться стойким, а в другой — уязвимым. Никогда не знаешь, как получится. Бывает, жизненные проблемы доводят человека до предела, и он сдается.

Тереза не свалилась замертво и даже не предприняла ничего, чтобы ее жизнь окончилась. Она дотащила свое неуклюжее тело до вокзала, купила себе билет на поезд и позвонила домой, чтобы ее забрали со станции. Потом она села в зале ожидания и уставилась на табло прибывающих и отправляющихся поездов. Ей не хотелось читать, не хотелось слушать музыку, не хотелось думать.

Если бы посторонний человек посмотрел на нее со стороны, то увидел бы, как обыкновенная девочка заходит в обыкновенный вагон поезда. Если бы на нее посмотрел знакомый, то увидел бы, как Тереза садится на свое место в вагоне поезда.

С точки зрения человечества ничего страшного не произошло, просто одна девочка потеряла последнюю надежду. Об этом даже в газетах не напишут.

По приезде домой Тереза не справилась с привычной ролью, и Йёран, разволновавшись, спросил, принимала ли она таблетки. Да, конечно. Она всегда будет принимать таблетки. Отныне она будет только есть, пить, спать и принимать таблетки.
 
Сверху