Беспринципная Седовласка
Между прочим, здесь написано: «Вытирайте ноги»
«На один труп нужно собрать сорок бумажек»: как работает Рособрнадзор
Почему Рособрнадзор не видит реальных афер, зачем на одно занятие в медвузе заполнять 40 бумажек, чем опасен избыточный контроль и как исправить его механизмы? Об этом Indicator.Ru поговорил с Кириллом Титаевым, ведущим научным сотрудником Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге.
— Кирилл, вы с коллегами обычно изучаете суды, прокуратуру, полицию, но недавно начали исследовательский проект по сфере, близкой к науке и образованию, а именно о Рособрнадзоре. Что он делает, как он работает? И что такое вообще контрольно-надзорная деятельность?
— В год в России проходят миллионы проверок со стороны самых разных контрольно-надзорных органов. Что мы видим, это количество проверок, число выявленных нарушений и т. п. В целом картина довольно благостная. Но почти никто не занимается содержательным анализом, не выясняет, как работает эта система на практике. Институт проблем правоприменения, где я работаю, как раз специализируется на «расколдовывании» таких вещей. Мы выясняем, что именно кроется за абстрактными юридическими и бюрократическими формулировками: кого и как проверяют, за что наказывают…
Один из наших проектов касается влияния контрольно-надзорной деятельности на жизнь организации. Обычно как бывает: пришел проверяющий, напроверял кого-то, и тот пошел судиться или жаловаться. Если только они не достигли какого-нибудь консенсуса, коррупционного (это мы оставляем за рамками) или содержательного: вы у нас находите мало нарушений, мы спокойно платим штраф и не протестуем.
Но есть огромная группа проверяемых, которые никогда не ходят жаловаться и судиться, и проверки именно у таких становятся все более популярными среди сотрудников контрольно-надзорных органов. Речь идет о бюджетных организациях всех видов. У коммерческих структур есть хоть какие-то стимулы и силы держать баланс: вы к нам пришли первый раз, мы с вами посудились, во второй раз — опять посудились. И так до позеленения.
В случае с бюджетными организациями дело происходит так: вы пришли, мы пошли в суд, а вы начали давить на нас по каналам наших же учредителей. Классическая ситуация: есть вуз, есть Рособрнадзор, и подведомственны они, за редким исключением, одному Минобрнауки. У них общий начальник, грубо говоря. И если вуз пойдет судится, то ничто не мешает Рособрнадзору надавить на вуз через министерство. В результате то, что творится в государственных учреждениях и органах, — это совсем запредельный кошмар, потому что они пытаются исполнить все пожелания потенциального проверяющего до того, как эти пожелания высказаны.
— О каких пожеланиях идет речь? Есть ли в них рациональное зерно?
— Как правило, нет. Как и вся контрольно-надзорная деятельность в России, все упирается в контроль документального оформления. Никого не интересует (в случае школы), ведешь ли ты уроки. Важно, как ты ведешь журнал и тому подобные документы. В моих нынешних наблюдениях есть прекрасный кейс: у вуза, якобы очного, помещений фактически на 200 квадратных метров, на которых якобы происходит обучение по трем специальностям всех четырех курсов бакалавриата, примерно по сто человек на курсе. Я спрашиваю: «Ребята, как вам это удается?» Они мне показывают заполненные ведомости и журналы, из которых следует, что занятия были, студенты, преподаватели там были. Я: «Но этого же нет!» Они: «Как нет, все есть!»
— То есть студентов никаких нет?
— Студенты есть: они платят деньги, получают диплом об очном образовании, просто не учатся. Такая небольшая фабрика по производству дипломов.
— И никто не может их поймать?
— Никто не хочет их ловить! Потому что оптика контрольно-надзорного института не позволяет увидеть мошенничество этого типа. Если бы там завелся студент, который бы пришел и стал жаловаться, они бы сумели что-то увидеть, хотя вряд ли. Но пока студент совершенно доволен. Он пришел в коммерческий вуз получать диплом, не учась, ему на входе все честно объяснили, обещав за четыре года сделать диплом, никак его не утруждая. Мошенничества в смысле обмана студентов там нет. А Рособрнадзор, который туда ходит раз в год или несколько лет, видит, что все в порядке. Без всяких взяток. Документарное обеспечение у людей на высочайшем уровне, все хорошо.
«Школы могут предельно снижать качество продукта, но спрос на него не сократится»
И так устроена любая контрольно-надзорная деятельность в России. Условно говоря, пожарная инспекция не заинтересована в том, чтобы предупреждать пожары. У пресловутой «Хромой лошади» (пермский ночной клуб, где в 2009 году произошел крупнейший в новейшей истории России по числу жертв пожар, — прим. Indicator.Ru) все было с документами отлично: пожарники приходили, проверяли документы и уходили. Какие риски создавало пожароопасное покрытие потолка и стен, никого не интересовало. Даже после инцидента! Тогда прошла волна проверок по общепиту и развлекательным центрам. Я специально ходил по предпринимателям и спрашивал, что проверяли. Проверяли сертификаты пожарной безопасности стройматериалов — если их не было, штрафовали. Конечно, такие сертификаты никто не хранит, особенно арендаторы, всех оштрафовали, и на этом контроль закончился.
Но вернемся к бюджетным учреждениям. В чем их история, их веселье и их печаль? Они производят общественные блага, которые довольно сложно померить и у которых, главное, нет простой рентабельности, поэтому такие организации оказываются в максимально уязвимой позиции. Они могут предельно снижать качество продукта, но спрос на него не сократится.
Все обязаны отдавать детей в школы. Частных школ очень мало, по вполне понятным причинам. Ты можешь сколько угодно сжимать рабочее время учителей, заставляя их заполнять ведомости, но количество учеников у тебя не поменяется.
— Но если эта логика верна, то качество образования в школах должно постоянно падать?
— Да, довольно равномерно.
— Но оно не может бесконечно падать! Рано или поздно появятся недовольные люди, появятся альтернативные формы…
— Да. Так они и появляются. Но пока что — и это будет достаточно долго в силу российского спроса на образование — есть куда портиться. Лет 20 еще есть, по моей оценке. На нормальный региональный центр есть одна-две школы, которые торгуют качественным образованием и как-то борются c бюрократическим гнетом. За счет административного ресурса или за счет большого количества денег. Вот кейс, который я знаю: школа на каждого учителя условно наняла одного педагога-методиста. У тебя есть учитель, вузовский преподаватель по умолчанию, неплохой педагог, который ходит и учит детей, и при нем есть педагог-методист, который детей не учит, но производит все бесконечные бумажки, которые необходимы для документального обеспечения учебного процесса. И все довольны. Потому что у руководства школы очень много денег: частично бюджетных, частично спонсорских. И они на свой регион торгуют этим качеством.
— Расскажи подробнее про университеты. А то пока картина, которую ты рисуешь, получается черно-белая. Плохие госорганы, которые занимаются бессмысленной вредной деятельностью, и страдальцы школы и вузы…
— Чтобы хоть как-то обелить госорганы надзора, начнем с истории. Что у нас есть на границе 1990-2000-х в области высшего образования? Полный трэш, прикрытый сверху гослицензиями и дипломами государственного образца. Поскольку в начале девяностых руководство, министерство образования тогдашнее не решились на либерализацию рынка (чтобы вуз выдавал диплом от имени себя), у нас было огромное количество вузов с дипломами гособразца, за которыми стояло очень разное качество обучения. От, условно говоря, мехмата МГУ до заочного ускоренного менеджмента организаций в филиале Современной гуманитарной академии (самой большой вуз в стране по числу филиалов). Формально — одно и то же высшее образование.
И с трэшем решено было как-то бороться. Все министры, начиная с Владимира Филиппова, ставили это одной из своих целей. Однако инструментом очищения была избрана, как и в целом в рамках административной реформы, проводившейся в начале 2000-х, формальная унификация. То, что сейчас принято называть документарным обеспечением процесса деятельности. Большой вклад в это внесла прекрасная во многих других вещах Высшая школа экономики: она начала создавать стандарты, придумала «учебно-методический комплекс», ее обвиняют (у меня нет уверенности, что это так) в изобретении фондов оценочных средств (такая жуткая штука, когда на каждый экзаменационный билет преподаватель пишет три страницы бюрократического текста).
Условно говоря, люди стали формализовать процесс обучения, придумывать документы, которые изначально были довольно осмысленными. Например, есть мнение, что идею силлабусов (программ курсов, — прим. Indicator.Ru) Вадим Радаев, по мнению многих, отец-основатель учебно-методических комплексов, унес из Европейского университета (вуза, построенного по западным образцам).
Но дальше начался кошмар. Эти прекрасные люди не учли институциональную инерцию организации, что любой контрольно-надзорный орган будет работать по формальным рамкам. В рамках той же козаковской реформы было проведено разделение ведомств, которые задают регуляцию (Минобрнауки) и которые занимаются контрольно-надзорной деятельностью (Рособрнадзор). И дальше, как и любой такой орган, он все увеличивал и ужесточал требования к документальному обеспечению.
В первой волне, года до 2007-го, выдерживался баланс между пользой и вредом. Потом денег стало больше, к этим деньгам все привыкли. А чем больше денег, тем больше проверок.
Поскольку экспертизы для проведения содержательной проверки у Рособрнадзора нет, проверяют документы. И документально нужно подтверждать, что ты соответствуешь каждому пункту требований. То есть это не Рособрнадзор доказывает, что ты плохо учишь, а ты доказываешь, что учишь хорошо. И само по себе отсутствие бумажки является свидетельством того, что ты чего-то не делаешь. Например, если нет стенда с антиалкогольной пропагандой или журнала инструктажей по антиалкогольной пропаганде, значит, она не ведется. И то, что в университете прошел цикл лекций о вреде алкоголя и табака (интересных и посещаемых), никого не интересует.
Причем эта бюрократизация охватывает каждый шаг в жизни университета, а не только лекции и семинары. И чем сложнее твой образовательный процесс, чем он современнее и качественнее, тем сложнее тебе отбрыкаться от проверяющих. Например, медвузы должны давать студентам трупы, чтобы те их резали. Но на один труп де юре нужно собрать 40 бумажек, в частности согласие от всех близких родственников, что технически невозможно, потому что трупы в основном неопознанные. И примерно 30 бумажек на каждого студента на занятии, что тоже технически сложно.
— Ну это же абсурд! Зачем столько бумажек?
— А вдруг студент травмируется? Он должен иметь право держать в руках инструменты, быть психически здоровым. На каждое препарирование должна быть новая бумажка о том, что он по-прежнему пребывает в этом прекрасном состоянии.
Однако значительная часть медвузов об этих требованиях не знает. Я наблюдал два учреждения в одном городе, одно из которых производит всю эту макулатуру (поскольку к ним уже пришел Рособрнадзор) — честно скажем, фальсифицирует, — а в другом даже не знают. Кстати, есть там же третий вуз: там человек выпускается со специализацией «хирургия», но по документам он не резал ни одного мертвого человека. И гордо отправляется резать живых. Конечно, врачебная профессиональная солидарность у нас сохраняется, и реально студенты получают практику, просто дают расписку о том, что они это не делают.
И нарастание регулирования приводит к тому, что у нас разрушаются максимально сложные образовательные программы, вроде медицинской. Чем больше ты делаешь, тем больше ты должен производить бумаг. Эта логика развивается со второй половины 2000-х, и сейчас она достигла тех масштабов, что давит на всех. Если ты выпускаешь юриста-заочника, то тебе гораздо проще, чем если ты, упаси Бог, готовишь врача или инженера-электронщика.
«Люди, которые ведут проверки, сами страшно страдают»
Но! У Рособрнадзора возникла отработанная технология: они научились быстро искать ошибки в тех местах, где их вероятнее всего встретить. Если раньше проводилась масштабная проверка, у которой были шансы увидеть реальные нарушения, то сейчас они знают, что этих и этих бумажек, скорее всего, не будет. Люди пришли, быстро поискали под фонарем, нашли пару нарушений и довольные ушли.
— Получается, что сами проверяющие органы заинтересованы не во вскрытии нарушений, а в том, чтобы процедура прошла гладко?
— Ну, это старая история о логике института. Все проверяющие органы всегда заинтересованы найти максимум нарушений за минимум времени. Во всем мире. Это не российская специфика. Вопрос в том, что регулирование, на котором сидит конкретный орган, бывает разное. Отечественное регулирование, будучи избыточным и низкого качества, позволяет это делать быстро и в наиболее бессмысленных сферах.
Например, есть такое требование: все документы должны отражать текущее название высшего учебного заведения, которое проверяется. Вот есть типовая кафедра, у нее под сто программ дисциплин, и на каждую два десятка документов с «шапкой». И на этой шапке должно быть правильное название вуза: «Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования Иркутский государственный университет».
Учитывая то, что эта форма меняется раз в несколько лет (недавно было «высшего профессионального образования»), возьмите и на каждой кафедре переделайте несколько тысяч титульников. Ежу понятно, что часть этих бумажек пропускается. А дальше приходит проверяющий и с огромной скоростью находит эти неправильно оформленные листы.
Продолжение интервью с ведущим научным сотрудником Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Кириллом Титаевым не менее захватывающее и дающее представление о вакханалии, творящейся в важнейшей сфере деятельности государства по ссылке https://indicator.ru/article/2017/04/05/rosobrnadzor/
Почему Рособрнадзор не видит реальных афер, зачем на одно занятие в медвузе заполнять 40 бумажек, чем опасен избыточный контроль и как исправить его механизмы? Об этом Indicator.Ru поговорил с Кириллом Титаевым, ведущим научным сотрудником Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге.
— Кирилл, вы с коллегами обычно изучаете суды, прокуратуру, полицию, но недавно начали исследовательский проект по сфере, близкой к науке и образованию, а именно о Рособрнадзоре. Что он делает, как он работает? И что такое вообще контрольно-надзорная деятельность?
— В год в России проходят миллионы проверок со стороны самых разных контрольно-надзорных органов. Что мы видим, это количество проверок, число выявленных нарушений и т. п. В целом картина довольно благостная. Но почти никто не занимается содержательным анализом, не выясняет, как работает эта система на практике. Институт проблем правоприменения, где я работаю, как раз специализируется на «расколдовывании» таких вещей. Мы выясняем, что именно кроется за абстрактными юридическими и бюрократическими формулировками: кого и как проверяют, за что наказывают…
Один из наших проектов касается влияния контрольно-надзорной деятельности на жизнь организации. Обычно как бывает: пришел проверяющий, напроверял кого-то, и тот пошел судиться или жаловаться. Если только они не достигли какого-нибудь консенсуса, коррупционного (это мы оставляем за рамками) или содержательного: вы у нас находите мало нарушений, мы спокойно платим штраф и не протестуем.
Но есть огромная группа проверяемых, которые никогда не ходят жаловаться и судиться, и проверки именно у таких становятся все более популярными среди сотрудников контрольно-надзорных органов. Речь идет о бюджетных организациях всех видов. У коммерческих структур есть хоть какие-то стимулы и силы держать баланс: вы к нам пришли первый раз, мы с вами посудились, во второй раз — опять посудились. И так до позеленения.
В случае с бюджетными организациями дело происходит так: вы пришли, мы пошли в суд, а вы начали давить на нас по каналам наших же учредителей. Классическая ситуация: есть вуз, есть Рособрнадзор, и подведомственны они, за редким исключением, одному Минобрнауки. У них общий начальник, грубо говоря. И если вуз пойдет судится, то ничто не мешает Рособрнадзору надавить на вуз через министерство. В результате то, что творится в государственных учреждениях и органах, — это совсем запредельный кошмар, потому что они пытаются исполнить все пожелания потенциального проверяющего до того, как эти пожелания высказаны.
— О каких пожеланиях идет речь? Есть ли в них рациональное зерно?
— Как правило, нет. Как и вся контрольно-надзорная деятельность в России, все упирается в контроль документального оформления. Никого не интересует (в случае школы), ведешь ли ты уроки. Важно, как ты ведешь журнал и тому подобные документы. В моих нынешних наблюдениях есть прекрасный кейс: у вуза, якобы очного, помещений фактически на 200 квадратных метров, на которых якобы происходит обучение по трем специальностям всех четырех курсов бакалавриата, примерно по сто человек на курсе. Я спрашиваю: «Ребята, как вам это удается?» Они мне показывают заполненные ведомости и журналы, из которых следует, что занятия были, студенты, преподаватели там были. Я: «Но этого же нет!» Они: «Как нет, все есть!»
— То есть студентов никаких нет?
— Студенты есть: они платят деньги, получают диплом об очном образовании, просто не учатся. Такая небольшая фабрика по производству дипломов.
— И никто не может их поймать?
— Никто не хочет их ловить! Потому что оптика контрольно-надзорного института не позволяет увидеть мошенничество этого типа. Если бы там завелся студент, который бы пришел и стал жаловаться, они бы сумели что-то увидеть, хотя вряд ли. Но пока студент совершенно доволен. Он пришел в коммерческий вуз получать диплом, не учась, ему на входе все честно объяснили, обещав за четыре года сделать диплом, никак его не утруждая. Мошенничества в смысле обмана студентов там нет. А Рособрнадзор, который туда ходит раз в год или несколько лет, видит, что все в порядке. Без всяких взяток. Документарное обеспечение у людей на высочайшем уровне, все хорошо.
«Школы могут предельно снижать качество продукта, но спрос на него не сократится»
И так устроена любая контрольно-надзорная деятельность в России. Условно говоря, пожарная инспекция не заинтересована в том, чтобы предупреждать пожары. У пресловутой «Хромой лошади» (пермский ночной клуб, где в 2009 году произошел крупнейший в новейшей истории России по числу жертв пожар, — прим. Indicator.Ru) все было с документами отлично: пожарники приходили, проверяли документы и уходили. Какие риски создавало пожароопасное покрытие потолка и стен, никого не интересовало. Даже после инцидента! Тогда прошла волна проверок по общепиту и развлекательным центрам. Я специально ходил по предпринимателям и спрашивал, что проверяли. Проверяли сертификаты пожарной безопасности стройматериалов — если их не было, штрафовали. Конечно, такие сертификаты никто не хранит, особенно арендаторы, всех оштрафовали, и на этом контроль закончился.
Но вернемся к бюджетным учреждениям. В чем их история, их веселье и их печаль? Они производят общественные блага, которые довольно сложно померить и у которых, главное, нет простой рентабельности, поэтому такие организации оказываются в максимально уязвимой позиции. Они могут предельно снижать качество продукта, но спрос на него не сократится.
Все обязаны отдавать детей в школы. Частных школ очень мало, по вполне понятным причинам. Ты можешь сколько угодно сжимать рабочее время учителей, заставляя их заполнять ведомости, но количество учеников у тебя не поменяется.
— Но если эта логика верна, то качество образования в школах должно постоянно падать?
— Да, довольно равномерно.
— Но оно не может бесконечно падать! Рано или поздно появятся недовольные люди, появятся альтернативные формы…
— Да. Так они и появляются. Но пока что — и это будет достаточно долго в силу российского спроса на образование — есть куда портиться. Лет 20 еще есть, по моей оценке. На нормальный региональный центр есть одна-две школы, которые торгуют качественным образованием и как-то борются c бюрократическим гнетом. За счет административного ресурса или за счет большого количества денег. Вот кейс, который я знаю: школа на каждого учителя условно наняла одного педагога-методиста. У тебя есть учитель, вузовский преподаватель по умолчанию, неплохой педагог, который ходит и учит детей, и при нем есть педагог-методист, который детей не учит, но производит все бесконечные бумажки, которые необходимы для документального обеспечения учебного процесса. И все довольны. Потому что у руководства школы очень много денег: частично бюджетных, частично спонсорских. И они на свой регион торгуют этим качеством.
— Расскажи подробнее про университеты. А то пока картина, которую ты рисуешь, получается черно-белая. Плохие госорганы, которые занимаются бессмысленной вредной деятельностью, и страдальцы школы и вузы…
— Чтобы хоть как-то обелить госорганы надзора, начнем с истории. Что у нас есть на границе 1990-2000-х в области высшего образования? Полный трэш, прикрытый сверху гослицензиями и дипломами государственного образца. Поскольку в начале девяностых руководство, министерство образования тогдашнее не решились на либерализацию рынка (чтобы вуз выдавал диплом от имени себя), у нас было огромное количество вузов с дипломами гособразца, за которыми стояло очень разное качество обучения. От, условно говоря, мехмата МГУ до заочного ускоренного менеджмента организаций в филиале Современной гуманитарной академии (самой большой вуз в стране по числу филиалов). Формально — одно и то же высшее образование.
И с трэшем решено было как-то бороться. Все министры, начиная с Владимира Филиппова, ставили это одной из своих целей. Однако инструментом очищения была избрана, как и в целом в рамках административной реформы, проводившейся в начале 2000-х, формальная унификация. То, что сейчас принято называть документарным обеспечением процесса деятельности. Большой вклад в это внесла прекрасная во многих других вещах Высшая школа экономики: она начала создавать стандарты, придумала «учебно-методический комплекс», ее обвиняют (у меня нет уверенности, что это так) в изобретении фондов оценочных средств (такая жуткая штука, когда на каждый экзаменационный билет преподаватель пишет три страницы бюрократического текста).
Условно говоря, люди стали формализовать процесс обучения, придумывать документы, которые изначально были довольно осмысленными. Например, есть мнение, что идею силлабусов (программ курсов, — прим. Indicator.Ru) Вадим Радаев, по мнению многих, отец-основатель учебно-методических комплексов, унес из Европейского университета (вуза, построенного по западным образцам).
Но дальше начался кошмар. Эти прекрасные люди не учли институциональную инерцию организации, что любой контрольно-надзорный орган будет работать по формальным рамкам. В рамках той же козаковской реформы было проведено разделение ведомств, которые задают регуляцию (Минобрнауки) и которые занимаются контрольно-надзорной деятельностью (Рособрнадзор). И дальше, как и любой такой орган, он все увеличивал и ужесточал требования к документальному обеспечению.
В первой волне, года до 2007-го, выдерживался баланс между пользой и вредом. Потом денег стало больше, к этим деньгам все привыкли. А чем больше денег, тем больше проверок.
Поскольку экспертизы для проведения содержательной проверки у Рособрнадзора нет, проверяют документы. И документально нужно подтверждать, что ты соответствуешь каждому пункту требований. То есть это не Рособрнадзор доказывает, что ты плохо учишь, а ты доказываешь, что учишь хорошо. И само по себе отсутствие бумажки является свидетельством того, что ты чего-то не делаешь. Например, если нет стенда с антиалкогольной пропагандой или журнала инструктажей по антиалкогольной пропаганде, значит, она не ведется. И то, что в университете прошел цикл лекций о вреде алкоголя и табака (интересных и посещаемых), никого не интересует.
Причем эта бюрократизация охватывает каждый шаг в жизни университета, а не только лекции и семинары. И чем сложнее твой образовательный процесс, чем он современнее и качественнее, тем сложнее тебе отбрыкаться от проверяющих. Например, медвузы должны давать студентам трупы, чтобы те их резали. Но на один труп де юре нужно собрать 40 бумажек, в частности согласие от всех близких родственников, что технически невозможно, потому что трупы в основном неопознанные. И примерно 30 бумажек на каждого студента на занятии, что тоже технически сложно.
— Ну это же абсурд! Зачем столько бумажек?
— А вдруг студент травмируется? Он должен иметь право держать в руках инструменты, быть психически здоровым. На каждое препарирование должна быть новая бумажка о том, что он по-прежнему пребывает в этом прекрасном состоянии.
Однако значительная часть медвузов об этих требованиях не знает. Я наблюдал два учреждения в одном городе, одно из которых производит всю эту макулатуру (поскольку к ним уже пришел Рособрнадзор) — честно скажем, фальсифицирует, — а в другом даже не знают. Кстати, есть там же третий вуз: там человек выпускается со специализацией «хирургия», но по документам он не резал ни одного мертвого человека. И гордо отправляется резать живых. Конечно, врачебная профессиональная солидарность у нас сохраняется, и реально студенты получают практику, просто дают расписку о том, что они это не делают.
И нарастание регулирования приводит к тому, что у нас разрушаются максимально сложные образовательные программы, вроде медицинской. Чем больше ты делаешь, тем больше ты должен производить бумаг. Эта логика развивается со второй половины 2000-х, и сейчас она достигла тех масштабов, что давит на всех. Если ты выпускаешь юриста-заочника, то тебе гораздо проще, чем если ты, упаси Бог, готовишь врача или инженера-электронщика.
«Люди, которые ведут проверки, сами страшно страдают»
Но! У Рособрнадзора возникла отработанная технология: они научились быстро искать ошибки в тех местах, где их вероятнее всего встретить. Если раньше проводилась масштабная проверка, у которой были шансы увидеть реальные нарушения, то сейчас они знают, что этих и этих бумажек, скорее всего, не будет. Люди пришли, быстро поискали под фонарем, нашли пару нарушений и довольные ушли.
— Получается, что сами проверяющие органы заинтересованы не во вскрытии нарушений, а в том, чтобы процедура прошла гладко?
— Ну, это старая история о логике института. Все проверяющие органы всегда заинтересованы найти максимум нарушений за минимум времени. Во всем мире. Это не российская специфика. Вопрос в том, что регулирование, на котором сидит конкретный орган, бывает разное. Отечественное регулирование, будучи избыточным и низкого качества, позволяет это делать быстро и в наиболее бессмысленных сферах.
Например, есть такое требование: все документы должны отражать текущее название высшего учебного заведения, которое проверяется. Вот есть типовая кафедра, у нее под сто программ дисциплин, и на каждую два десятка документов с «шапкой». И на этой шапке должно быть правильное название вуза: «Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования Иркутский государственный университет».
Учитывая то, что эта форма меняется раз в несколько лет (недавно было «высшего профессионального образования»), возьмите и на каждой кафедре переделайте несколько тысяч титульников. Ежу понятно, что часть этих бумажек пропускается. А дальше приходит проверяющий и с огромной скоростью находит эти неправильно оформленные листы.
Продолжение интервью с ведущим научным сотрудником Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Кириллом Титаевым не менее захватывающее и дающее представление о вакханалии, творящейся в важнейшей сфере деятельности государства по ссылке https://indicator.ru/article/2017/04/05/rosobrnadzor/