как больно
- Автор темы Хельга
- Дата начала
Хельга
Уже освоился
"КОТОПЕС" ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ НА ДОМАШНЕЙ ПЕРЕДЕРЖКЕ
час назад
Действия
Люди...знаете...
Порою,у самых искренних друзей - четыре лапки и хвост.
Жизнь сложна и непредсказуема.В жизни каждого человека бывают периоды,когда ему не нужны советы,не нужны нравоучения или чей то строгий суд...А нужна-поддержка.Нужно ощущение,что он любим...Любим таким,какой есть.Без каких либо корректировок и переделываний...Без условий.
В такие периоды, очень часто ,с вами оказываются четыре лапки и хвост...И мягкая шерстка. И всепонимающие глаза,говорящие о полном приятии вас.
Это и есть Любовь.Цените ее.Не предавайте своих ,верных вам, пушистых друзей.Прощайте им их недостатки:поцарапанную мебель или порванные провода...Это всего лишь вещи,которые можно купить за деньги.
Есть нечто гораздо более ценное,чем вещи-поверьте мне.
Это преданные глаза, спасающие вас в непостоянном ,бушующем, мире предательств и сомнений...Это-Любовь.
Алексей Прокурор.
https://vk.com/wall285991087_6678
час назад
Действия
Люди...знаете...
Порою,у самых искренних друзей - четыре лапки и хвост.
Жизнь сложна и непредсказуема.В жизни каждого человека бывают периоды,когда ему не нужны советы,не нужны нравоучения или чей то строгий суд...А нужна-поддержка.Нужно ощущение,что он любим...Любим таким,какой есть.Без каких либо корректировок и переделываний...Без условий.
В такие периоды, очень часто ,с вами оказываются четыре лапки и хвост...И мягкая шерстка. И всепонимающие глаза,говорящие о полном приятии вас.
Это и есть Любовь.Цените ее.Не предавайте своих ,верных вам, пушистых друзей.Прощайте им их недостатки:поцарапанную мебель или порванные провода...Это всего лишь вещи,которые можно купить за деньги.
Есть нечто гораздо более ценное,чем вещи-поверьте мне.
Это преданные глаза, спасающие вас в непостоянном ,бушующем, мире предательств и сомнений...Это-Любовь.
Алексей Прокурор.
https://vk.com/wall285991087_6678
Хельга
Уже освоился
Звoнoк раздалcя, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — кocтюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
боже как это страшно,но разве сейчас не начало этого? бездуховность,мат,безразличие ко всему,злоба и отсутствие интереса к чему-либо...
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — кocтюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
боже как это страшно,но разве сейчас не начало этого? бездуховность,мат,безразличие ко всему,злоба и отсутствие интереса к чему-либо...
Хельга
Уже освоился
Им вынесли приговор! Они имеют право на жизнь!
три минуты назад
Собака настолько преданна человеку, что порой даже не верится, что человек достоин такой любви...
Хельга
Уже освоился
Им вынесли приговор! Они имеют право на жизнь!
сегодня в 5:37
Ещё один ушедший день,
И снова мы ничьи...
Одна другую сменит тень,
А нет у нас семьи.
Все люди заняты собой,
Им вечно не до нас.
Я так мечтаю, чтоб с тобой,
Нас тихо кто-то спас...
Хельга
Уже освоился
Им вынесли приговор! Они имеют право на жизнь!
сегодня в 5:37
Животные любят жизнь, любят радоваться мелочам, когда они в безопасности! Помогите им наслаждаться жизнью, а не выживать...
Хельга
Уже освоился
Соцреклама о гуманном отношении к животным
вчера в 15:37
Письмо бездомного кота умершей хозяйке
Я письмо это отправить не сумею,
Ты письмо это не сможешь прочитать…
Это мысли, что тобой в морозы греют, это чувства беспризорного кота.
Это глаз моих искрящихся сиянье,
То, с которым у двери, крутясь, встречал. Если наше бесконечно расставание — Значит, ближе я к тебе за часом час?..
Я теперь живу на улице, так вышло,
В доме нашем не нашлось мне уголка
И частенько со двора, с деревьев, с крыши обездоленно смотрю на облака.
Ведь покажется, что вдруг тебя замечу, разгляжу, не проморгаю в небесах. Помнишь, как мы коротали вместе вечер, а сегодня коротаю вечер сам…
От помойки до помойки тенью шарясь, прозябаю обитателем трущоб. Обзовут меня блохастым попрошайкой, есть слова и пообиднее ещё.
Только я не попрошайничаю вовсе,
К человекам из отчаянья тянусь
И бывает, что покушать даже бросят,
За кусочек благодарно в ноги ткнусь.
Говорят, бездомных кошек подбирают, забирают иногда к себе домой и тогда они о прошлом забывают, обретая новый кров над головой.
Из меня бы друг хороший получился,
Отощал я, да пока не одичал,
Но твой образ никогда бы не забылся
И во снах бы ясным солнцем навещал.
Убеждён, была бы ты, конечно, рада,
Если это бы со мной произошло,
Где-то в небе улыбнулась бы, как рядом, излучив земное прежнее тепло.
Впрочем, вряд ли я кому-то буду нужен — Подзаборнику дорога под забор, где опять о нашем прошлом занедужу, безвозвратно разлучившийся с тобой.
Здесь, наверное, пора поставить точку — сердце рвётся, что не сможешь прочитать.
Расстояние до Рая не для почты,
Но, пожалуйста, услышь меня хоть так…
#соцреклама#Челябинск#мы_нужны_друг_другу
Автор: Богдан Филатов
Хельга
Уже освоился
БУДЬ ДРУГОМ.
19 минут назад
"Я всегда сопереживала судьбе бездомных собак. Голодные, истощенные, гонимые, лишенные тепла и крова – что может быть ужаснее такой собачьей доли? Но увидев жизнь сельских дворовых собак, обнаружила, что зачастую и их положение не менее печально.
В большинстве случаев такие собаки проводят ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ на короткой (подчас не больше метра!) привязи, без какого-либо выгула или иной физической активности, без внимания и даже какой-то минимальной ласки со стороны хозяина, а в худшем случае еще и с регулярно получаемыми пинками.
Да и питание этих собак подчас ничуть не лучше, чем у бездомных, и находится оно где-то на уровне минимального физического выживания. Даже если это малюсенькая, безобидная собачонка, а дворовая территория полностью огорожена забором, бедолага все равно зачем-то постоянно привязана.
Я доподлинно не знаю, чем руководствуются такие хозяева, но могу предположить, что в большинстве случаев на вопрос зачем, такие люди ответят что-то вроде: «Это же собака! Пускай сидит, нечего бегать!». Хотя они вообще вряд ли задумываются над этим вопросом. Для них такая ситуация – это что-то само собой разумеющееся. Представить, что у собаки тоже есть какие-то потребности, желания, эмоции и чувства – это выше их уровня восприятия действительности.
Есть вопиющие случаи жестокости, как нашумевшее дело хабаровских живодерок, но есть и иные, скрытые на первый взгляд, каждодневные страдания тысяч и тысяч дворовых собак, ставших заложниками своих собственных хозяев. И как это изменить, я совершенно не представляю…"
Для справки: в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии и некоторых других странах содержание собак на цепи признано жестоким обращением с животными и влечёт за собой наказание для владельцев. Ещё множество стран стоят на пороге аналогичного запрета.
Президент Федерации по защите животных и окружающей среды (FPAM) Мариус Маринеску, призывая к отказу от цепей, объяснил, что плохое обращение в первую очередь означает плохое обеспечение кормами, отказ от оказания медицинской помощи и отказ на свободу передвижения. Он также сказал, что нужно менять сельский менталитет: «Животных, которые не дают молоко, сыр, яйца и мясо, убивают: лошадь под кнут, собака на цепи. Это неправильно».
Мариус Маринеску заметил, что, если власти государства обеспечат соблюдение закона, люди будут боятся его нарушать и будут более уважительно относиться к животным. Жаль только, что не все государства это слышат и горят желанием обеспечивать выполнение норм закона...
Естественные права животных, закреплённые в Всемирной декларации прав животных (1977) и Европейской конвенции по защите домашних животных (1987), предполагают за животными право на свободное передвижение и право на надлежащее содержание согласно особенностям биологического вида. Держать собаку на цепи означает грубо нарушить эти права.
К сожалению, в России этот вид издевательства над собаками весьма распространён. Пожалуйста, не отдавайте своих подопечных для содержания на цепи и рассказывайте своим друзьям и соседям о жестокости этого метода содержания.
А для примера предложите им самим пожить хотя бы сутки с железкой на шее на площади в 3 квадрата, практически не передвигаясь. А вежт деревенская собака живёт в этой тюрьме всю жизнь. Летом металл цепи переохлаждается и может вызвать обморожения в тем местах, где он соприкасается с телом собаки, летом он перегревается и может вызвать ожоги. За что?..
Надеемся, что и мы доживём до того момента, когда содержание собаки на цепи будет признано в России жестоким и незаконным. Жаль только, что тысячи цепных собак до этого прекрасного момента не доживут...
Елизавета Баранова
Хельга
Уже освоился
Группа зооволонтера и поэта Алексея Прокурора
час назад
. Алексей Прокурор
сегодня в 21:32
На лапках нету линий жизни...
Бездомные щенки попадают к нам ,почти всегда,больными...Энтерит,демодекоз,глисты,врожденные пороки,лишай,сорванный кишечник,нелюбимость.Самая страшная и трудноизлечимая болезнь-врожденная,хроническая нелюбимость...
От нее очень тяжело болеют.От нее умирают.
...если хиленький комочек трясется при виде человека...
...если кутенок отказывается брать еду их моих рук...
...если он кричит ,оказавшись на ручках...
...если он грозно ррррькает,в наивной попытке прогнать кормящего человека...
...если он трясется и у него непонятный диагноз при включении люстры-солнца...
Значит у бездомного существа Хроническая Нелюбимость.
Это страшная болезнь,дорогие коллеги-зооволонтеры!
И если вы не спасли кого то в ночи,пожимая напоследок холодную недоверчивую лапку...И теперь стоите перед ,наспех заброшенным землей, холмиком...
Помните-малыш болел Нелюбимостью до вас!Он теперь радостно бежит туда,где царствует Любовь...
На лапках нету линий жизни! Не угадать,увы,финала!
Но вы пытались!Вы спасали!Смерть от малютки отгоняя...
Диагноз страшный-Нелюбимость,ненужностью он осложнен
На сердце одиноком прежде,он выжжен голода огнем...
Он выжжен холода метелью...И зимними ночами -болью...
Не может тот малыш печальный ,остаться здесь,сейчас,с тобою!
Не угадать,увы,финала...На лапках нету линий жизни...
Но не забудет то сердечко,как вместе ночью той вы были...
Последней ночью на Земле...
Поверил тот щенок тебе...
Алексей Прокурор-щенку Пальмочке,что умерла вчера...
Я люблю тебя,малышка!Прости...
Хельга
Уже освоился
Хельга
Уже освоился
Соцреклама о гуманном отношении к животным
вчера в 10:56
Забота о слабых - удел сильных!
Только истинно мудрый и сильный человек, ради сострадания к животным, может стать вегетарианцем, отказаться от натурального меха, не посещать мероприятия эксплуатирующие животных, такие как цирк, зоопарк, дельфинарий.
Ты живешь в этом мире в постоянном стремлении к удовольствию? Приятная вечеринка, вкусная еда, любимая музыка... А в это время на планете каждый день идет война. Война против самых беззащитных, которых мы, люди, каждый день убиваем ради мяса, мехов, опытов и развлечений.
Посмотри на мир глазами других существ, для кого-то ты — один из заказчиков их страданий.
Не хочешь быть причиной чьих-то мучений и смерти? Измени свое отношение к животным и не оплачивай их смерть!
#соцреклама#Челябинск#мы_нужны_друг_другу
Хельга
Уже освоился
Им вынесли приговор! Они имеют право на жизнь!
вчера в 10:37
Сегодня я увидела событие, потрясшее меня до глубины души...
Суровый, брутальный парень, если внешне описать (высокий, мускулистый, с бородой и ооочень грозным лицом), разговаривал по телефону и объяснял кому-то "за жизнь". Его голос отдавался низким басом и от этого даже мурашки по спине бегали. И тут, мимо него проходит маленький, бездомный щеночек с раненой лапкой. Парень же резко обрывает свой разговор и с глазами, полными доброты и счастья, взяв животное на руки и со словами "Пойдем, теперь у тебя будет дом", удаляется в закат...
Как же это замечательно, когда у мужчины есть Сердце...
Доброта, нежность, ласка, забота, мягкое Сердце - это проявление внутренней силы, а не слабости...
Мужчины, не стесняйтесь своей внутренней силы!
Источник: https://vk.com/wall-56533711_47836
Хельга
Уже освоился
С чего же начинается жестокость?
Быть может с кошки, брошенной на даче!
Когда ей очень холодно, и страшно одиноко,
Она сидит, мяукает и по-кошачьи плачет!
Как много тех, кто любит философствовать,
О том, что много так людей страдает,
К чему жалеть бездомное животное,
Пускай голодное в подвале умирает!
Держать ответ за тех, кто был приручен,
Мы будем не сейчас, а перед Богом!
И каждый боль Души свою получит,
За всех, оставленных на дачах, за порогом!!!
Быть может с кошки, брошенной на даче!
Когда ей очень холодно, и страшно одиноко,
Она сидит, мяукает и по-кошачьи плачет!
Как много тех, кто любит философствовать,
О том, что много так людей страдает,
К чему жалеть бездомное животное,
Пускай голодное в подвале умирает!
Держать ответ за тех, кто был приручен,
Мы будем не сейчас, а перед Богом!
И каждый боль Души свою получит,
За всех, оставленных на дачах, за порогом!!!
Хельга
Уже освоился
Им вынесли приговор! Они имеют право на жизнь!
20 минут назад
Делая больно им, мы убиваем в себе Человека.
Хельга
Уже освоился
32 минуты назад
. Алексей Прокурор
сегодня в 15:27
Немного юмора.
Пока мы,россияне,выбрасываем шевелящиеся пакеты с новорожденными котятами в мусорки,убиваем подручными средствами бродячих животных ,режем свиней ножами,терзаем все живое в лабораториях-вивисекциях,только только начиная задумываться-"А может и у животных есть душа?"-где то там,за рубежом (читаем -в другом мире) люди(настоящие люди,не русские)спасают раненых ежиков,исследуют вес души у цветов и наличие разума у птичьих яиц и муравьев...
Хаха?Ну да.Смешная и слабая психология у этих "настоящих людей"...
Всех то им жалко,все то они считают живым...Создали какие то странные общества защиты животных,придумали дурацкие законы ,наказывающие живодеров(и работающие!О,диво дивное!Не для пунктика,а для жизни!)
Хаха.
Посмеемся вместе?
Именно такая "слабая" психология жителей развитых стран(не России)дарит чувство защищенности и достойную жизнь не только животным,а всему живому...
Представляете,пенсионеры там получают пенсию!(не путать с подачкой копеек пожилым людям в Рашке)
Удивительно,но не имеющие жилья люди(бомжи,да)получают достойное пособие!На которое они могут купить и еду и одежду.(в отличии от некоторых людей в России,работающих с утра до ночи)
Странно и хаха,но быть учителем или врачом за рубежом,не синоним фразы "жить впроголодь".
На пешеходных переходах не едут по пяткам детей и не сигналят старикам!
Есть общества защиты женщин от домашнего насилия!Что это такое,вообще,да?Бьет-значит любит?
Медицина-не этап пути в морг!
Образование-не пустой непонятный звук-пук!
Еда в школьных столовых-съедобна!Вааау.
Общественный транспорт-не синоним хамства!
Вот вам и хаха.А начали мы с издевки над "Обществом спасения ежиков"...
Хотите,чтобы Россия стала такой же?Ничего не получится.Потому что мы,россияне,выносим робко шевелящиеся полиэтиленовые пакеты на помойку и режем подвешенных за ноги свиней,ножами,наблюдая всей деревней их долгую агонию и суем иголки в мясо для бездомных животных...
Гуманизм?А что это такое?Блюдо из свежей собачатины?
Алексей Прокурор.
фото с интернета.На нем-обычный русский мусор.
