Для патриотов

[ansim74]

В Петербурге начался митинг сторонников оппозиции

 

[sami]

а вы уверены?

Этот факт даже записан.

 

[A1e)(]

Этот факт даже записан.

он то записан, но ваше толкование его весьма и весьма односторонне.

 

[sami]

он то записан, но ваше толкование его весьма и весьма односторонне.

Ну как же. Факт записан и он говорит о вашем толковании слова "национальный". Во-всяком случае до тех пор, пока я не докопался до вашего толкования.
Проехали.

 

[sami]

http://www.echo.msk.ru/programs/personalno/1473792-echo/

В.Шендерович― Он снял кино, которое в любом случае вызывает болевую реакцию. Теперь про сам «Левиафан». Я читал то, что выплеснулось на просторы Фейсбука и не только Фейсбука. Опять – ну, можно было ожидать – русофобия. Братцы!Я просто обращаюсь к тем, кто неосторожно употребляет в адрес какого-то произведения, написанного про нашу Родину, вот это вот «русофобия». Почитайте ж вы наконец Чехова, почитайте вы наконец Горького, сказки Горького. Не «Мать», а сказки. «В овраге» почитайте, «Степь» почитайте, Лескова почитайте всего. О Лермонтове я уже не говорю, я уж не говорю про Чаадаева. Вся наша хрестоматия – это все русофобия, это все, так или иначе, вызывало ненависть. «История одного города», я тут цитировал рецензию на «Историю одного города: русофобия, русофобия, презрение к народу, незнание истории, русофобия – все. Только слова такого не было. Все то же самое. Все лучшее, что было создано, все шло под этой маркой. Уже заберите, зашейте себе рот с этим словом. Вы не понимаете, что вы этой плашкой, этим лейблом, пытаясь оскорбить, вы человека ставите в какой ряд? Вот вы его ставите в этот ряд, и дай ему бог соответствовать этому ряду: Лескова, Чехова, Толстого, Горького, Достоевского. Такая русофобия, такие портреты. «Господа Головлевы»… Но почитайте же вы, наконец, русскую классику, загляните в хрестоматиюи пробуйте представить сейчас, что все это проходит сейчас через Мединского. «В овраге». Вот приходит Антон Павлович Чехов к этому перцу и говорит: «Вот я тут написал – почитайте. Инсценировать хотим. Кино сделать. Дадите денег? «В овраге»». Ну так, на секундочку. Я уж не говорю про «Историю одного города». Вот и весь разговор.

И.Воробьева― Самые такие крайние: патриотизм и русофобия. Просто слово «патриотизм» у нас тоже уже не воспринимается нормально.

В.Шендерович― «Патриотизм» от многолетнего пошлого употребления уже невозможно снять кавычки с этого слова. Если возвращать это к корню – всего лишь «любовь к Родине». Всего лишь любовь к Родине. Ну да, откуда у Чехова, у Гоголя, У Толстого любовь к Родине? Это все Победоносцев знает. Победоносцев, граф Уваров знает, как правильно любить Родину. У них там инструкции написаны. А эти все неправильно любят. «Люблю – говорит, - Россию, но странною любовью…» Чего странную? Вот рядом Кукольник – вот люби как он.

И.Воробьева―Слушайте, но нельзя же отрицать что на самом деле, которые – я так скажу: причисляют себя к оппозиции – очень размыто скажу – они же на самом деле… я же многих читаю, я вижу, что даже, когда происходит что-то хорошее, правильное, нужное – я просто по себе сужу – я вижу, как песок на зубах скрипит оттого, что невозможно сказать: да, хорошо, да, правительство – молодцы.

В.Шендерович― Да, очень трудно. В какой-то момент этот раствор очень сложный. Но, ты знаешь, есть старый печальный анекдот: «Что будет, если сложить бочку варенья и бочку дерьма? Будет две бочки дерьма, к сожалению». Это то, что называется общий вкус. Хотя там внутри варенье, но это то, что называется общий вкус. И я по себе знаю, как это отравляет. Главное, чтобы тут истлела душевная основа; главное, чтобы ты не перепутал Родину с государством – это очень тяжело бывает. Когда Родина настолько срастается с государством, то это бывает очень тяжело. И посмотрите, как мучились и у нас, и не только у нас. А легче увидеть, когда не у нас, потому что себя не видишь со стороны, и свой запах не слышишь. Посмотреть Германию ту же 30-х, посмотреть Америку 50-х – маккартизм – посмотреть, как это мучило людей; вот как, с одной стороны, твоя родина, твой пейзаж, твой язык, твоя культура, с другой стороны вот это: «обло, огромно, стозевно и лайа» - и оно срастается, и очень трудно отделить бывает. Да, это проблема.

 

[LIN]

 

[natasha_n_n]

Здорово! ИМХО нарисованный солдат похож на Барака Хусейновича.....Может и в правду,его дед воевал в Красной Армии ?

 

[Egoist]

Обращение литовца к русским

 

[4507015]

Если фашизм - это не считать за людей зверушек, пока он не эволюционируют и не перестанут ссать в тапки, то я фашист, да.

Ваша мысль понятна: если у людей мнение не такое, как у Вас, ну или не как у большинства, даже по причине "недоэволюционированности", то они не люди и даже нелюди. Один нюанс: в первой половине ХХ века в Германии с этого все начиналось, причем уровень "доэволюционированности" определялся субъективно, ну как у нас на форуме.

 

[Egoist]

Мы должны быть спокойными и корректными. Как Путин



Европу продолжают поджигать со всех сторон. Авиакомпания Air France — одна из самых крупных авиакомпаний мира — выкупила 20 тысяч копий журнала Charlie Hebdo, чтобы раздавать его своим пассажирам.

Кому нужен пожар в Европе?

Уж всяко не рядовым европейцам, которые и так досыта наелись за последние годы толерантностью, политикой мультикультурализма и прочими прелестями современной западной цивилизации. Если спросить обычного француза, что он думает о происходящем, он выскажется о президенте Олланде и прочих политиках не иначе как при помощи матерной ругани — дескать, эта американская марионетка ведёт Францию к пропасти.

Разумеется, власть европейских политиков держится не только на американских штыках: огромное влияние на настроения оказывают «независимые СМИ», которые в Европе очень жёстко контролируются Вашингтоном. На это, что характерно, жалуются сами европейские журналисты, которые вынуждены или подчиняться приказам американцев или уходить из профессии.

Немецкий журналист Удо Ульфкотте, например, рассказывал, что его под угрозой увольнения заставляли публиковать под своим именем статьи американских агентов:

http://russian.rt.com/article/54988

Таким образом, жители Европы находятся сейчас в оккупации. Разумеется, можно сказать, что это сытая оккупация, и что европейцам грешно жаловаться на жизнь, покуда они живут лучше большей части населения планеты.

Однако европейская сытость уже несколько лет как сопровождается кризисом и безработицей, которые заставляют простых людей в той же Франции жить от зарплаты до зарплаты, всё глубже увязая в кредитах. Кроме того, сейчас Европу начали уже прямо поджигать — и казавшаяся ещё месяц назад невероятной гражданская война после событий во Франции выглядит уже вполне реальным вариантом развития событий.

Сейчас политики Евросоюза мечутся как шакалы в клетке, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход из ситуации. То они заявляют, что против России надо ввести новые санкции, то, наоборот, слёзно просят Россию снова дать зелёный свет их продуктам.

Что мы должны делать в этой ситуации?

Мы должны помочь европейцам в их борьбе за независимость от США. Европа сейчас делает мучительный выбор: или она подчинится США, подожжёт сама себя и пожертвует своей экономикой ради продления существования доллара. Или, наоборот, она развернётся в сторону России, поможет навести порядок во Франции и на Украине и вернётся в старые добрые времена, когда президент Шарль де Голль проводил сильную и независимую политику.

При этом, разумеется, мы не должны делать Европе никаких подарков. Наоборот: с экономической стороны мы должны вести себя максимально жёстко — так, как это делают наши заатлантические конкуренты. Миллер уже объяснил Евросоюзу, что «Южный поток» нам больше не интересен, и что транзит через Украину мы будем останавливать сразу после окончания контракта. В том же духе и надо продолжать.

Однако при этом мы не должны ни на минуту забывать, что борьба идёт не с европейцами, а за европейцев.

Более конкретно это значит, что такие весёлые термины как «гейропейцы» и так далее следует забыть. Рядовой парижанин любит гей-парады ничуть не больше рядового москвича — просто парижан никто не спрашивает. Нет никакого смысла усложнять работу пророссийским политикам, генерируя ненависть и презрение ко всей Европе оптом.

Особенно это относится к восточной Европе и к республикам бывшей СССР. Позавчера я написал статью «Прибалтийский тупик» о печальных перспективах экономики Прибалтики.

Сколько же ненависти я увидел в комментариях к прибалтам! Многие всерьёз считают, будто каждый литовец согласен с президентом Далей Грибаускайте, и что русским туристам в Прибалтике разве что в спину не плюют…

Господа, Эстония, Латвия и Литва населены замечательными людьми, которые в массе своей отлично к нам относятся — житель соседнего Петербурга я могу засвидетельствовать это лично. Разумеется, прибалтийские политики по большей части ведут себя крайне русофобски: однако надо понимать, что после распада СССР политики не выбираются населением, а практически напрямую назначаются из Вашингтона.

Собственно, в России была аналогичная ситуация в девяностых годах: наша власть была насквозь русофобской и ненавидела Россию ничуть не меньше, чем политики из Риги и Киева.

Сейчас январь месяц — отличное время, чтобы навестить Ригу и убедиться лично, что русофобия не выходит за пределы здания Сейма.

То же самое относится и к Украине. Тысячи американских ботов всячески разжигают в Рунете ненависть к «хохлам» и «москалям». Американский бот пишет «когда хохол родился, еврей заплакал», а через 15 минут уже переключается на мову, чтобы предложить вешать и резать москалей.

Да, Киев сейчас захвачен американцами. Да, государственная пропаганда в Киеве работает на полную катушку, и у многих жителей Украины основательно промыты мозги. Но это не основание считать их врагами: наша задача не победить их, а помочь им протрезветь. И каждое ругательство в адрес «хохлов» осложняет эту задачу.

Если бы проблему можно было решить военной силой, будьте уверены, наши танки давно стояли бы уже на берегу Бискайского залива.

Однако основные сражения в текущей войне ведутся на информационном поле.

Задача США — разжечь пожар в Европе, устроить войну всех против всех. Задача России — потушить пожар. Кто лучше справится с этой задачей, тот и выиграет идущую сейчас войну.

Поэтому мы с вами должны не плясать под дудку врага, оскорбляя всех подряд, а сохранять хладнокровие, облегчая тем самым работу политикам, которые выполняют свою часть работы, находясь с другой стороны баррикад.

 

[Marise]

Ваша мысль понятна: если у людей мнение не такое, как у Вас, ну или не как у большинства, даже по причине "недоэволюционированности", то они не люди и даже нелюди. Один нюанс: в первой половине ХХ века в Германии с этого все начиналось, причем уровень "доэволюционированности" определялся субъективно, ну как у нас на форуме.

Не понятна, эволюционируйте дальше.
Мнение они могу иметь хоть психушки достойное. В звери и нелюди определяют по итогам действий.

Вот у некоего Ахмеда есть мнение, что вас нужно зарэзать только за то, что вы живете не по шариату. Вы будете уважать мнение Ахмеда и считать его доразвившимся человеком? А если он свое мнение воплотит в жизнь?

Еще раз для особо мохнатых: я не предлагаю нелюдей "уничтожать" и т.д. и т.п. Я против животных ничего не имею Всего лишь не нужно воспринимать их как равных, логически мыслящих и нравственных людей. Оценивать их стоит по образу и подобию животных в джунглях или чего-то в этом роде, и прогнозировать их поведение соответственно.

 

[AWR]

 

[LIN]

Действительно, разве крымчане - люди? разве Крым имеет право быть собой?
Нет, это всего лишь надкусанный кусок еды без права на собственное мнение, неодушевленный предмет. Тогда на картинке все правильно. Отражает.

 

[netix]

Волновались за липового распятого мальчика на Донбассе, поговорите про убитого штыком ребенка Армении.

 

[LIN]

Мне понравилось, как вчера Соловьев закончил программу, говоря о случае в Армении.

 

[notacat]

Смерть Варлама Шаламова: https://www.facebook.com/adelaida.sasha/posts/10153038723973470

Смерть Варлама Шаламова

"Крайне бестолков, задаваемых вопросов не осмысливает. Пытался укусить врача".
Последняя запись в истории болезни В.Шаламова

17 января 1982 года в центре страны в столице СССР городе Москве остановилось сердце Варлама Шаламова. Писателя-летописца ада, созданного советскими людьми для своих же - соседей и родственников. По праву человека, сделавшего в 1990 году первый фильм о нем, я стараюсь напоминать о том, что он был. Только что - в то самое время, когда мы были и ходили с ним обними улицами, в один магазин. И не знали... Ни прозы его, ни его самого. Фильм вышел только в 1991 - посла провала августовского путчка ГКЧП.
С тех пор меня не раз спрашивали, как возник интерес к В.Шаламову. И я признаюсь: не было у меня интереса. Не было даже такого слова - «Шаламов». Была Украина, маленький южный город, заросший акацией, август пятьдесят первого. Я появилась на свет в чудом уцелевшей после войны семье, и лет до пяти жила в благости неведения. У меня была самая лучшая бабушка, за которую можно спрятаться, если за тобой гонятся, и которая вылечит от всего, если что-то болит. В соседнем городе был папа, который слал телеграммы на красивых бланках с цветами. И ветром вокруг кружилась самая красивая на свете мама. Такая красивая, что на нее было больно смотреть, как на солнце. Ее было видно издалека, как пожарную каланчу у базара – такая высокая. С вьющимися каштановыми волосами, тонким профилем, горделивой осанкой и царственной походкой. К ней у меня был интерес: где она, куда ушла, когда придет. Мама тоже лечила больных, но не ласково, как бабушка, а строго. И длинные красивые ее пальцы были холодными, а бабины – теплыми даже зимой.
Мир вокруг был понятным, состоял из травы и деревьев, птиц на ветках, кошек под ногами, собак в подворотнях, и лошадей, что цокая копытами, тащили телеги по булыжной мостовой. Когда настало время идти в школу, город зашелестел, как крона акации в дождь, - все зашептались, и два новых слова вторглись в быт: «двадцатый съезд». Кто-то входил в нашу маленькую квартиру, брал какую-то книгу, какую-то оставлял. Бабушка заваривала из муки клейстер, подклеивала рассыпавшуюся газету, в которой все что-то читали. Кто-то всхлипывал, кто-то плакал. Потом бабушка стала дважды проверять, заперла ли дверь. Прислушиваться к маминым шагам, когда та поздно возвращалась домой. А потом и вовсе они стали поднимать тяжелый чугунный болт, висевший в углу в коридоре еще «с погромов», как говорила бабушка, и накидывать его на ночь на крюк, запирая дверь изнутри. А в переулках слева и справа от нашего квартала, появились новые люди. Разные, но с одинаково белесыми лицами и жадными цепкими глазами. Сосед Колюня окликнул меня, когда я шла с маленьким бидончиком к цистерне за молоком, и важно представил «брательнику». Тот придирчиво оглядел меня, спросил, где батя, выслушал, что он с нами не живет, и одобрительно кивнул. А дальше другие пацаны расхвастались другими «брательниками», что «откинулись» с зоны, и улица разделилась: одни обступали брательников, слушали их рассказы, другие, убыстряя шаги, проходили мимо. Пацаны брательниками гордились. Они умели то, чего не умел никто и учили нас: играть пустыми руками в «тюремное «очко», или в «ножичек», когда описывали круг на земле, делили пополам на твое-моё, и так мастерски бросали в кружочек нож, что все «твое» отрезалось по ломтику и становилось «мое». Учили кидать и нас: из положения сидя, потом – с колена, потом – с высоты полного роста. Учили делать финки из осколков пилы, а из цветных зубных щеток - наборные рукоятки. Никогда я не гордилась собой больше, чем в день, когда попала финкой в мишень на заборе, и не было выше похвалы, чем одобрение старого урки. Потом по городу прокатилась волна грабежей и убийств, и брательников с финками, фиксами, татуировками у пацанов не стало. Не стало и многих пацанов. А потом в сумерках кто-то стукнул в наше окно, мама спросила «Кто там?», открыла дверь, вскрикнула и ухватилась за дверной косяк, чтобы устоять. На пороге стояла красивая женщина. Одного с мамой роста и на одно лицо. Только волосы у нее не вились, а лежали гладко, и были белыми. Да сухая бледная кожа на щеках, как у брательников. От нее разило табаком, как от них, а стоило ей улыбнуться, как блеснул во рту железный зуб. Это была мамина довоенная подруга Леля.
Они родились в одном городе в один день одного года. Вместе пошли в школу, вместе закончили ее. На рассвете после выпускного пришли с Днепра, и услыхали «война». Обе остались в городе, обе стали подпольщицами. Моей – «повезло», как сказала Леля: ее арестовало гестапо, а Леле – нет: ее взяли свои, когда освободили город. И обвинили в том, что она выдала подпольщиков. Вместе с полицаями и гестаповцами, осудили по страшной 58-ой статье пункт А - «измена Родине» - и сослали на Колыму. Она выжила там, осталась после освобождения медсестрой в Сусумане, и вот – впервые приехала в отпуск.
Леля не знала, кто помнит ее в Херсоне, кто верит, что не выдавала она никого. Мама и бабушка мои верили, и Леля осталась у нас ночевать. Я смотрела на них и выискивала, что у них разного – словно боялась на утро не узнать, какая из них – моя. А ночью, когда бабушка ушла на дежурство в Военный госпиталь, что был через дорогу напротив нашего дома, меня уложили спать, и мама с Лелей начали шептаться. Сколько им было в том пятьдесят восьмом? Едва перевалило за тридцать. Они тихо рассказывали друг другу, как их убивали. Мама распалялась и жарко шептала, как ее пытали, как полицай спросил на допросе, знакома ли она с Грицем. Она сказала «нет», а он положил перед ней фото, где они с Грицем стояли рядом зимой, и она не узнала себя в детской шапке.
«Соврала», - сказал полицай, ударил кулаком в лицо, она увернулась, он попал по уху, и она оглохла. Кто бил ее дальше – не видела. Не чувствовала, как упала. Пришла в себя, когда на нее вылили ведро воды. Поняла, что слышала, как волокли ее из той комнаты, где допрашивали, туда, где она лежала теперь на цементном полу. Над ней склонилась женщина-врач.
- Я узнала ее! – шептала мама. – Одна до войны бывала у нас в доме. «Ничего, до смерти – доживешь», сказала она.
- Повезло, – спокойно протянула Лёля, затягиваясь папиросой. – Тебя все-таки фрицы пытали, а меня – свои...
- Да какие фрицы? – протестовала мама. – Полицаи...
- А меня – наши. Освободители, – иронично тянула Лёля.

Я боялась дышать: вдруг услышат, что не сплю? Но они забыли о моем существовании. Я, наконец, устала, заснула, но они стали чиркать спичками, а потом вообще зажгли свечу в баночке из-под сметаны, что стоила три копейки, когда я сдавала посуду. Комната озарилась, и они – две красавицы в самодельных ночнушках, принялись стаскивать их то с одного плеча, то с другого, чтоб показать друг другу шрамы, оставшиеся после пыток. У мамы на груди, и у Лели на груди, у мамы – на правой, у Лели – на левой. Они изумленно разглядывая одинаковые шрамы на теле друг друга. И если бы не две черные всклокоченные тени на потолке, можно было подумать, что в комнате сидела одна мама, но перед огромным зеркалом...

Утром с закрытыми глазами я шла в школу. Досыпала там на задней парте, а ночью снова слушала. Новые слова: Колыма, Магадан, Сусуман. В последнем Леля работала в «больничке», как она говорила. Уже «вольняшкой», но хотела реабилитироваться, чтоб вернуться в родной город – на юг, а не гнить там на мерзлоте. Жалко было только людей, которых она встретила там... Ее прокуренный голос мягчел, и она с любовью говорила о начальнице Тосечке, которой надо обязательно купить гипюровую кофточку, и о каком-то медбрате – Лёля нараспев читала его стихи и в них выл ветер. Звали медбрата Шаламов, но я не запомнила это слово.
Леля уехала и через год приехала снова. Снова в отпуск. Снова к нам. Искала свое «Дело» в Херсонском суде, чтобы подать на реабилитацию. Не для себя – для сына старалась. Славик на Колыме страдал от того, что его не приняли в пионеры, как сына врага народа. Леля ходила «по инстанциям». Мы с мамой ждали ее у суда, где, наконец, нашли ее дело. Леля вышла и прошла мимо нас. Я видела ее остановившиеся глаза. Так выглядит циферблат без стрелок: вроде часы, но время не показывают. Лелины ноги вели ее к нам в дом. Там она курила, кашляла, харкала, а ночью сказала, что в деле написано, что ее обвинили «на основании свидетельских показаний подпольщиков».
- Да никаких подпольщиков в ту пору в помине не было, – возмутилась мама. – Нас всех уже взяли к тому времени.
Мне было лет одиннадцать-двенадцать. Я встала утром и сказала им, что я давно подслушиваю, в школу не пойду, а пойду с Лелей к подпольщикам, и каждого попрошу написать на бумажке, что он не говорил, что она его выдала. Мать моя онемела, а у Лели блеснули глаза. В них затикало и они снова стали показывать время. Она закурила, спряталась в облако дыма, а когда вынырнула из него, кивнула: - Пошли.
Мама написала нам адреса. Мы шли пешком по нашему маленькому зеленому городу. Я толкала калитки палисадников, стучала в окно и в двери. И отступала, когда открывали. Смотрела издали, как они впивались друг в друга глазами, узнавали-не узнавали, как восклицали что-то нечленораздельное, дергали кадыками, сглатывая рыдание, всхлипывали, неуклюже обнимались, как безрукие, и одинаково смахивали слезы тыльной стороной ладони.
Все написали, что надо, и Лелю реабилитировали. Не сразу, конечно. Но она вернулась с Колымы, привезла своего Славика, и он успел стать комсомольцем. Меня она называла «дитё», и хвасталась: - Вот оно – дитё, что всё это придумало...
Лёле дали статус участника войны и квартиру в новой многоэтажке на окраине. Она и рассказала мне о Колыме. Я окончила школу, уехала из южного города учиться в Москву. А когда в «Посеве» вышел «Архипелаг ГУЛаг», неделю не ходила на занятия – читала. Потом села в поезд «Москва-Николаев» и через сутки допрашивала Лелю с конспектом в руках: - Это правда?
Леля курила и молча кивала. Последнее, что я спросила – был эпиграф – о том, что на Колыме нашли мамонта и его мясо оказалось съедобным.
- Да, - улыбнулась Леля. - Только варить надо было долго.
- Ты знала людей, что его ели? – недоверчиво уточнила я.
- Я его ела, - ткнула изуродованным артритом пальцем себе в грудь Леля. - А из бивня наши хлопцы, – вспомнила она, и глаза ее весело блеснули. – Смотри, что могли...
Она вскочила и принялась рыться в коробках из-под печенья, где хранила нитки-иголки.
- Вот, – извлекла она кусок бивня мамонта, похожий на брелок для ключа. На нем был вырезан эвенк с рыбиной на руках. – Мы за такую красоту, знаешь, сколько могли хлеба выменять?! – зажмурилась она, вспомнив былое богатство. - Держи, - решительно протянула она мне колымскую нецке.
Я зажала осколок бивня в кулаке. Так он и хранится у меня в коробке с драгоценностями – маленькой печаткой прадеда, где под снопом пшеницы вырезана в сердолике его фамилия с буквой ять на конце; пуговкой с двуглавым орлом с гимназической тужурки деда, и обручальным кольцом мамы.

Вскоре я засела за новый сценарий – о жизни и творчестве Варлама Шаламова. Медленно, словно разматывая клубок из непонятных слов, читала я его рукописи и дневники. И ощущение чего-то знакомого не оставляло. Может, названия – Колыма-Магадан-Сусуман, что звучали у меня над головой, когда я засыпала посреди маленькой комнаты, в которой две девочки сравнивали одинаковые шрамы, полученные в разных - сталинских и гитлеровских - лагерях.
Фильма о Шаламове Леля не увидела: рак. Угасала она, мужественно принимая страдания: худела, таяла, как свеча, но не жаловалась. Радовалась, что умирает в своей постели. Так и отошла. Мама моя умерла от того же рака, пару лет спустя. А я долго не могла понять, зачем Создатель сотворил таких похожих девочек, которым выпало пройти через страшные жернова. Однажды увидела фильм польского режиссера К.Кесьлевского «Двойная жизнь Вероник», в котором юноша, создатель кукольного театра, делал кукол. Каждой – по две, на случай если одна сломается во время спектакля. «Они очень хрупкие», - пояснял он. Думаю, Создатель поступил так же, дав жизнь двум девочкам. Но они не сломались. Обе выстояли, остались людьми. Мир их памяти.

Смерть В.Шаламова.

В 1992 году я решила рассказать о смерти В.Шаламова. Вместе с Артемом Боровиком мы создали телепрограмму «Совершенно секретно», полагая своей задачей снять гриф секретности со всего, к чему дотянется наша камера. В «Хронике текущих событий» это один из самых тяжёлых материалов 64-го выпуска, последнего, из вышедших в Самиздате.
«17 января 1982 года автор "Колымских рассказов" Варлам Тихонович Шаламов скончался в доме-интернате психохроников N 32, куда за три дня до смерти был насильственно перемещен из дома-интерната обычного типа. Весной 1978 г. Шаламов был помещен в дом-интернат для инвалидов и престарелых № 9 Тушинского р-на Москвы. Незадолго перед тем он лежал в невропатологическом отделении больницы, и соседи по квартире, ссылаясь на беспорядок, создаваемый Шаламовым, требовали избавить их от него. В интернате Шаламова поместили в шестиметровую палату на двоих. Ему тогда был 71 год. К весне 1980г. Шаламов ослеп, наступило сильнейшее поражение речи. В это время его начал посещать А.А.Морозов. Он пишет: «Он сразу узнал меня (мы не виделись около 12 лет), вспоминал обстоятельства нашего знакомства в доме Н.Я.Мандельштам, на вопросы же отвечал все, хотя и приходилось мучительно разбирать его речь, многократно переспрашивая. О самочувствии говорил неохотно: чувствует себя здесь прекрасно, кормят здесь хорошо, а что нужно - так это посещать... Вообще мне показалось, что он чувствует себя здесь, как если бы он находился в лучшей тюрьме, откуда ни за что не хочет выходить... С весны 1981 г. В.Т. вместе со мной стали посещать еще Лена Хинкис и - с лета - Таня Уманская (внучка того Уманского, про которого рассказ "Вейсманист"). С этого времени мы взяли весь уход за В.Т. на себя: приносили и меняли одежду, мыли в комнате и т.д. Вокруг В.Т. обстановка была неважной: ему ставили миску, обыкновенно почему-то без ложки, но плохо было с водой - кран отключали, а подносить не трудились, и В.Т. иногда громко кричал на всю больницу. Среди персонала считалось, что к нему подходить опасно - может чем-нибудь бросить, ударить. ...В последних числах июля 1981 г. Хинкис случайно узнала из разговора медсестер о принятом решении перевести Шаламова в специализированный дом для психохроников. Главный врач интерната Б.Л.Катаев подтвердил, что решение принято, обосновав его, во-первых, диагнозом "старческое слабоумие", поставленным Шаламову на бывшей незадолго перед этим консультации, и, во-вторых, заключением санэпидемстанции об антисанитарном состоянии его палаты. Катаев сказал, что Шаламов "социально опасен" и представляет угрозу для персонала, т.к. способен, например, опрокинуть тумбочку или бросить в медсестру кружкой. ...Хинкис просила отсрочить перевод. Пошла к директору интерната Ю.А.Селезневу, который забеспокоился, едва услышал имя Шаламова. Хинкис призвала проявить гуманность и неформальный подход к судьбе Шаламова.
- Я бы рад подойти неформально, - сказал Селезнев. - Мне лично все равно, останется Шаламов или будет переведен, но товарищи из ГБ этим уже заинтересовались.
...Шаламова перевели 14 января 1982 года. О самом переводе узнали так. Шаламов давно просил Хинкис позвонить от его имени И.С.Исаеву, редактору, на помощь которого он рассчитывал, собираясь готовить книгу стихов к своему 75-летию. Хинкис позвонила как раз 14 января. Исаев разговаривал сухо, помощи не обещал и только под конец разговора сообщил: - Его уже перевели. Мне позвонила какая-то женщина. Этой женщиной была работник ЦГАЛИ И.П.Сиротинская, которой, по ее словам, Шаламов завещал свой литературный архив.
17 января утром Хинкис приехала в дом-интернат для психохроников № 32. Дежурный врач сказал ей, что Шаламов "очень тяжелый". Кто такой Шаламов, врач не знал. В палате на восемь человек Шаламов лежал и хрипел; врач предполагал пневмонию. Медсестра сказала: "Его такого и привезли". Он оставался в сознании почти до самого конца. Смерть наступила около шести часов вечера. Последняя запись в истории болезни Шаламова: "Крайне бестолков, задаваемых вопросов не осмысливает. Пытался укусить врача".
21 января утром состоялось отпевание Варлама Шаламова в церкви Николы в Кузнецах и затем похороны на Кунцевском кладбище. Присутствовало около 150 человек. А.Морозов и Ф.Сучков прочитали стихи Шаламова».

Съемка.

Первым собеседником в кадре стала И.Сиротинская. Я сняла ее в рабочем кабинете Центрального Государственного Архива литературы и искусства.
- Варлам Тихонович – как я его увидела, - вспоминала она, – был – сразу можно сказать – крупным человеком. Ещё до того, как вы знали, что он писатель великий, до всего – это просто крупная человеческая личность. Он и внешне был такой сибиряк... северянин, крупный вологжанин. Высокий с такими ярко-голубыми глазами, - и до старости ярко-голубыми остались его глаза. Такой высокий могучий человек. Из семьи священников... Из потомственной священнической семьи. В тридцать шестом году он начинает публиковаться – «Три смерти доктора Аустино», «Возвращение», «Вторая рапсодия Листа» и другие рассказы. Он уже в тридцать седьмом году планирует сборник рассказов выпустить в свет, но – в ночь на 12-тое января 1937-го в его дверь постучали... Он был арестован и осужден Особым совещанием за контрреволюционную троцкистскую деятельность (КРТД) и попадает на Колыму. Знаете, что-то есть в цепи случайностей, что-то судьбоносное в том, как проходит человеческая жизнь: 20 лет он провел в лагерях. 20 лет чистых лагерей, если считать ссылку и ущемление в правах, это будет больше, - и 20 лет он работал над Колымской эпопеей. И то, что он написал, это, конечно, как личность его... Он состоялся, как личность. И он победитель. Я так считаю. Победитель не это государство, а победитель Варлам Тихонович. Огромное государство, армия, КГБ, куча стукачей... Государство единственное, что могло – убить его физически. Ну, вот это – да. Но он все равно победил. Им не удалось раздавить его, не удалось ничего сделать, чтобы он НЕ писал этих рассказов. И вот, чего его лишили, - это дожить ему не дали...

Я хотела понять, КАК система уничтожила писателя в Москве в 1982 году.
Без Дантеса и Мартынова, без декораций Черной речки и Машука, без кибиток, крылаток, дуэльных пистолетов и секундантов. Исследовать, как выглядит пролетарский опрощенный вариант вечного на Руси убийства поэта. Кто вывел Варлама Шаламова из его коммуналки в центре Москвы, где он мешал соседям, - покрыто туманом. Хотя, известно, что это были две женщины из Союза писателей. И даже известна причина: он со-слепу не разглядел, что закапал себе в глаза, а это была зеленка. Он дико кричал. Ненавидящие его соседи, вызвали скорую помощь. Как и когда появились «две женщины из Союза писателей» - установить не удалось, но они привезли его в Пансионат ветеранов труда № 9, как официально назывался Дом престарелых у метро «Планерная».
Я сняла Пансионат снаружи, а внутри - мне удалось найти медсестру, которая принимала Шаламова. Милая женщина, кроткая и сострадательная, она очень смущалась. Мне стыдно, что ее имя не сохранилось на пленке. Но и сегодня можно видеть ее светлое лицо.

- Я помню Шаламова, когда он поступил к нам в интернат. Это было давно уже, я точно даты не могу сказать. Он поступил к нам из дому. Его привезла по-моему, жена. Я теперь уже не могу конкретно сказать. И кто-то из Союза писателей, женщина молодая. Привезли его к нам в очень неухоженном состоянии. На нем было черное пальто. Очень пыльное, грязное. Он был весь обросший, немытый. Его, конечно, обработали. Был у нас несколько дней в карантинном отделении, недели две. Потом его перевели во Второе отделение на 3-тий этаж. В двухместной комнате он у нас жил. Поселили его сначала с соседом, но он был очень... таким... Трудно было понять, что он хочет сказать, потому что речь у него была нарушена. Было такое заболевание... Уже прогрессирующее... И здесь он не мог ни с кем жить. Пришлось нам его перевести из этой палаты с соседом в другую палату. Потому что он своими движениями мог перевернуть тумбочку... Не мог никогда на белье спать, потому что он его так всегда комкал. Потому что у него были такие непроизвольные движения. Он даже не пользовался приборами и компот пил, и суп прямо из миски. Во всяком случае, то, что он такой неопрятный... вот это у меня в памяти стоит – такое пальто черное, как будто все пыльное такое. Такое впечатление, как бомж сейчас поступает, так и он...
- И никаких признаков того, что перед вами стоит великий русский писатель? - спросила я.
- Нет-нет-нет. Об этом даже речи не могло быть...
- Он понимал, что он пришел сюда по доброй воле?
- Нет. Он не понимал, что он пришел в интернат, нет. Ему безразлично было, где он находится в этот момент...

Это правда, но не вся правда. Шаламова нашли друзья в этом страшном «Доме», и навещали до последнего дня. Слава тоже нашла его там: Пен-клуб Франции присудил В.Шаламову премию за его прозу. Иностранные корреспонденты, расквартированные в Москве, ринулись на поиски героя. И нашли его в гадюшнике, пропахшем мочой и преисподней.

Сколько раз я слышу, что что-то сделано «системой», столько стараюсь разглядеть за этим безликим словом лицо. В случае с В. Шаламовым, я встретилась с этим «лицом» системы вплотную – колено в колено, сняла его, и хоть пленку украли из монтажной, и я полагаю, что знаю, кто это сделал, по прошествии лет я помню этого человека. Рука спотыкается писать «человек», но скудость языка не знает синонима для описания человекоподобных чудовищ. В.Шаламов описал их. Откройте «Колымские рассказы», прочтите о вохрах, блатарях и «суках». Это был один из них. Он сидел за столом в кабинете директора Пансионата для ветеранов, и сложенные в замок его крепкие руки с наколкой на каждом пальце притягивали так, что было не оторвать глаз...
- Никакое КГБ за ним не следило, - с презрением сказал мне директор в наколках. – Да кому он был нужен, чтоб следить за ним? Я сам позвонил в КГБ и попросил, чтоб меня оградили от этих посетителей.
Главное, что не понравилось ему в визитерах, что они все! – были «лица еврейской национальности». Действительно, странно, что ложа иностранной прессы в Москве не нашла других знатоков русского языка. Прислали бы француза и, глядишь, пожил бы еще Шаламов какое-то время. Но урка устал. КГБ пришло ему на помощь. Сообща они состряпали дело, соблюдя формальности: освидетельствовали обитателя «Дома ветеранов», признали безумным и предписали перевод в психушку.

Для тех, кто не знает или забыл – напомню, что в любом казенном заведении ты облачен в казенную пижаму, которая на учете у директора. А потому пижаму «Дома ветеранов» с В.Шаламова сняли, а пижаму психушки – надели только, когда привезли. В пути – заплутали: январь, метель. Молодому, здоровому, крепкому поездка нагишом в январе не по силам, а обмороженному старику – верная смерть. Чего и хотела страна с января 1937-го. Даже странно, что он еще прожил целых 72 часа.

Десять лет спустя после кончины В.Шаламова, я разыскала Елену Хинкис и Татьяну Уманскую. Попросила их приехать в последний приют писателя на съемку.
Хрупкая женщина Лена Хинкис-Захарова в 1992-м приехала в этот самый диспансер психохроников и рассказала, как приняла последний выдох В.Шаламова.
- Есть свидетельства, что это происходило не добром, не по доброй воле, - сказала она. - И он относился к пребыванию в интернате, как к пребыванию в тюрьме. Это абсолютно точно и он об этом говорил, и есть масса людей, которые могут это засвидетельствовать. И вел себя соответственно. Он срывал постельное белье, он повязывал на шею полотенце. Он считал себя в тюрьме и вел себя, как он есть в тюрьме.
- Это случайность, что его голого везли по морозу? И он умирает от пневмонии?
Татьяна Уманская, которая была с Еленой, осадила меня.
- Я думаю, что никто намеренно его не простужал, - сказала она. – Я думаю, что об этом просто никто не думал. Им нужно было убрать его с глаз долой. Понимаете, приближалось его 75-летие. Только что в одном из журналов вышла подборка его стихов. Стихов человека, объявленного безумным, и написанных им. Стихов абсолютно нормального человека.
- Администрация этого интерната на «Планерной» хотела от него избавиться... – поддержала ее Елена.
Я кивала. Непреднамеренное убийство отличается от намеренного. Спасибо.
- Какие сохранились свидетельства пребывания Шаламова у вас? – спросила я директора психоневрологического диспансера Беллу Скрынникову.
- Я по вашей просьбе пересмотрела всю документацию и всё, что я обнаружила, это в журнале умерших – регистрация и дата смерти, - сказала она. – Шаламова Варлама Тихоновича 1907 года рождения. Умер 17 января 1982 году в нашем учреждении.
- По вашему счету, сколько дней он был здесь?
- Двое или трое суток.
- И когда вы приехали сюда, что вы здесь нашли?
- Когда я приехала сюда, - рассказала Лена Захарова. - ...сюда было довольно трудно попасть. Был выходной день, администрации не было, был только дежурный врач, с которым мне удалось поговорить, и который, к моему большому удивлению, проявил сочувствие. Я аргументировала это тем, что я сама врач. Короче говоря, нас пустили – меня и Людмилу Аникст, и провели в палату. Была санитарка, которая нас провела, и мы обнаружили его в шестиместной палате. Он был уже в агонии. Без сознания. Какие-то элементы сознания еще были, но это было не ясное сознание безусловно. Уверенности, что он нас узнал, у меня нет. Прожил он на моих глазах несколько часов. По моей просьбе мне был вручен шприц со строфантином – чтобы поддержать сердце - и я сама сделала ему инъекцию. Больше для очистки совести, потому что он был уже в агонии. Уже было очень низкое давление, он погибал и это произошло в течение нескольких часов. Смерть была констатирована, запись об этом была сделана... Дальше я поинтересовалась у доктора, как мне быть... Речь шла о похоронах. Я спросила, как это обычно у них бывает. Доктор сказал, что тела забирают в морг, и на основании его паспорта можно получить свидетельство о смерти на гербовой бумаге... Он был сыном священника, крещеным человеком, и вопрос о том, был ли он верующим и в какой степени, не имел значения. Он не был практикующим христианином, это точно. У него есть богоборческие стихи и есть стихи религиозного человека. Это его личное дело, его и Бога... Главное – он был сын священника, крещен, а значит мог быть отпет. И мы решили, что он будет отпет...
- Если бы вы не пришли, не нашли его в воскресенье, не взяли бы всё это на себя, а он умер бы просто, как обыкновенный одинокий человек, мы бы сегодня нашли его могилу? – спросила я.
- Конечно, не нашли бы, - ответила директор Скрынникова. – Его кремировали бы и похоронили в общей могиле одиноких психохроников.
- Это чудо, что он избежал такой гибели гурьбой и гуртом, - сказала Лена. - Ямы там - на Колыме - и братской могилы здесь. Это просто чудо...
Шаламова предали земле на Кунцевском кладбище. За гробом шли почитатели и стукачи. Мир его памяти, великого страдальца и великого писателя, уничтоженного своей родиной.

ПС.

В этом месте я вспоминаю свидетельство о том, как Владимир Павлович Эфроимсон зимой 1985 года встал у микрофона в Политехническом музее, где научной общественности впервые показали смелый по тем временам фильм "Звезда Вавилова", и сказал то, что до него никто не осмеливался произнести вслух: "Я не обвиняю авторов фильма в том, что они не смогли сказать прав¬ду о гибели Вавилова. Они скромно сказали – погиб в Саратовской тюрь-ме. Он не погиб. Он – сдох! Сдох как собака. Сдох он от пеллагры – это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки. Наверное, многие из вас видели таких собак зимой на канализационных люках. Так вот: великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Ни¬колай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме. И надо, чтобы все, кто собрался здесь, знали и помнили это."

У Шаламова была пеллагра, но он не сдох, а чудом выжил на Колыме. Вернулся в Москву, где его убили. Среди бела дня.

 

[netix]

рамзанка отжигает на 24, всем патриотам смотреть

 

[AWR]

Действительно, разве крымчане - люди? разве Крым имеет право быть собой?

Да как Вы можете, нет конечно! Россия очень быстро и очень вежливо это всем объяснила. Наш- и никаких гвоздей!

 

[LIN]

Dobryаk
Сегодня в 12:24
Тред

Свекольные поля под Ахеном
67 лет
...те, кто мнит себя интеллигенцией, таковой не являются. Когда это слово мутировало и поменяло свой первоначальный смысл? Вот в чем надо было бы разобраться.

Для меня интеллигентом высшей пробы был наш колхозный тракторист Афиноген Лаврентьевич Веселицкий, у кого не было формально и семи классов. Ну так получилось. Его не призвали бы как глухого с детства на одно ухо, и с этим своим образованием он сел в войну еще подростком на трактор с шипованными железными колесами. Когда на рубеже 60-х начали вводить порядок, то он обзавелся удостоверением механизатора.

В 50-е заиметь в деревне индивидуальную подписку на технические журналы было ох как нелегко, но он был единственным, наверное на весь сельский район, подписчиком на "Радио". Как он самостоятельно это все освоил? Потому что он был гений. И в 6-м классе сделал меня радиолюбителем, я бегал к нему раз в неделю-две за почти 3 км --- низкий поклон тебе, мой первый научный руководитель! Я был не один такой, он нес знание людям. И таким же интеллигентом был мой старший комбайнер Мисаил (так в паспорте) Григорьевич Кокушкин, тоже учивший и работе и жизни. Они были интеллигенты, а сегодня это звание присвоили себе шавки.

И уж дополню: в солнечный день 12 апреля 1961-го, семиклассником допаял я свой первый в жизни двухламповый приемник прямого усиления. Это были весенние каникулы --- нас отпускали на них, когда в половодье овраги становились непроходимыми и полкласса приходило с мокрыми ногами. Паяльник --- кусок меди, что свешивался в обрезанное стекло в пламя 7-линейки, хватало на одну мгновенную пайку. Накинул провода питания, крутанул переменный конденсатор с воздушными зазорами (сегодня такие только в музеях) и..... "Гагарин в космосе!". Такие минуты задают твою судьбу!

 

[notacat]

рамзанка отжигает на 24, всем патриотам смотреть

понедельник, рабочий день

Абсолютно измучена ведущая России-24. Ей уже нечего вытягивать из корреспондента в Грозном, который ведет репортаж с митинга в центре города, но нужно же дождаться выступления Рамзана Кадырова, и обязательно дождаться его в прямом эфире, без перебивок на рекламу и пр. Надо тянуть. И она тянет. Сто вопросов про погоду. Двести про численность. Триста про организацию мероприятия. Чего только мы не узнали от корреспондента за эти тягостные полчаса ожидания. "Очень много людей". "Рамзан Кадыров ждет, что будет миллион". "Людей с каждой минутой все больше. Мест на трибуне не хватает (на этих словах корреспондента за его спиной действительно начинают нести табуретки вверх ножками). "План посещаемости нынешнего митинга перевыполняется". "Как только начнет выступать Кадыров, в небо взмоют сотни красных шариков в виде сердец. 20 минут назад они уже взмывали. Видимо, по ошибке. Теперь подвезли новую партию - к его выступлению". "Очень колоритная картина, что горцы и горянки держат надписи на английском. Они может не понимают, что на них написано, но хотят, чтобы их увидели за рубежом". Про цели митинга корреспондент говорит так: "Вместо того, чтобы сплотиться, вместо того, чтобы показать, что терроризм не пройдет, Европа продолжила публикацию карикатур". "Почему Европа ради отмщения нескольким террористам позволила оскорбить чувства верующих?!". Они оба молодцы, сумели продержаться до выступления Рамзана, который еще больше задал перца Европе: "Власти Франции организовали уличные шоу с лозунгами в поддержку вседозволенности, ведущей к кровопролитию, в которых приняли участие президенты, премьеры, короли, что дает ЗАКОННОЕ право говорить, что за этим инцидентом стоят власти и спецслужбы западных стран". Но всем этим супостатам мужественно противостоит Владимир Путин (а там все время показывают плакат с надписью: "Мы любим нашего пророка Мухаммеда", оформленной портретами Путина и Рамзана по обеим сторонам). Путин хотел мира на Украине, а "Европа в ответ объявила санкции всему нашему 146-миллионному народу, среди которого женщины и дети". И хотя все время подчеркивается, что митинг носит мирный характер, выкрики и скандирование звучат вполне угрожающе. Рамзан: "Мы твердо заявляем, что никому и никогда не позволим безнаказанно оскорблять имя Пророка" (крики, бурное выражение поддержки). "Если потребуется, -продолжает глава Чечни, - мы готовы умереть, чтобы остановить любого, кто думает..." Тут уже площадь просто взрывается. Готовы умереть, да. Мне, конечно, интересно, что подразумевается под "не позволим" и "остановить". Боюсь думать, как будут не позволять и как останавливать. Потом запустили шары, как обещали, после чего вышел Муфтий, который разъяснил, что Европа погрязла в гейском пороке, и теперь "они воспитывают детей неизвестно какого пола". Кстати, корреспондент, когда перечислял гостей, сказал, что помимо Муфтия и делегации РПЦ, "с арабского Востока прибыл представитель рода пророка Мухаммеда". Я не в первый раз удивилась, что карикатуры на божество нельзя, а причислять себя к его роду это запросто. Ну, другая культура. Не понять. Не идти же на митинг по этому поводу.

P.S. Отдельная тема митинга - отдельная дань Рамзану Кадырову со стороны гостей. Муфтий: "Сегодня уже наши современники называют Ахмата-Хаджи и Рамзана Ахматовича великими сыновьями чеченского народа, великими сыновьями России". Епископ Махачкалинский и Грозненский Варлаам, представляющий РПЦ, вынес ему "большую благодарность от всех православных": "Мы всегда рядом с вами и поддерживаем вас". И если поначалу мне казалось, что епископу сложно прорываться сквозь крики "Аллах Акбар!", которыми сопровождалось все его выступление, то на этих его словах крики стихли, слышно стало хорошо. Великий примиритель - Рамзан Кадыров, конечно.
https://www.facebook.com/elena.rykovtseva/posts/336656266536523

Так-то шикарно, конечно, в очень дотационном субъекте объявляется выходной день, чтобы всей республикой протестовать против редакционной политики маленького журнала в далекой стране.