То ли благодаря общению с новым психологом, то ли из-за своего внезапного протрезвления — а может, совпало сразу несколько обстоятельств, она еще и резко повзрослела, — О. начала относиться ко мне как-то иначе. Спокойнее, с одной стороны, и критичнее, с другой.
— Мама, — однажды сказала она, — я раньше думала, что ты какой-то особенный человек. Что ты мама моя! А ведь это не так.
— Ну… я тебя, конечно, не рожала, но с тех пор, как я забрала тебя из детдома, я ведь и есть твоя мама?
— Ну как бы да. Но я-то думала, что я ждала именно тебя! Что только ты могла меня забрать! А ведь это не так. Меня могла забрать любая женщина. Кто угодно.
— Как это — кто угодно?
— Ты почему меня забрала?
— Хм. Ну, я увидела про тебя ролик, ты мне понравилась, я позвонила в вашу опеку, расспросила про тебя, приехала…
— Вот именно! Это мог сделать кто угодно! Любая женщина! Любая подружка твоя! Они все добрые. Много у кого есть приемные дети. Просто они забрали кого-то еще, а не меня, понимаешь? А могли бы забрать меня.
— Ну…
— Ведь правда?
— В целом — да, правда.
— И я могла оказаться не в твоей семье, а в другой. У меня были бы другие братья и сестры. У меня могло вообще не быть никаких братьев и сестер! Я могла бы быть одна! Ведь так могло быть?
— Да, О. Могло.
— То есть это была случайность? Ты забрала меня случайно?
Фото: Annie Spratt/Unsplash
Эти разговоры давались мне трудно, я не понимала, чего О. от меня хочет. Психолог считала, что ей нужно подтвердить, как она для меня важна. Что никакой случайности тут нет. Что я хотела забрать именно ее и приехала именно за ней. И я подтверждала! Именно ее, именно за ней, прилетела на другой конец страны, в страшный мороз, только за ней, только для нее.
Но эти подтверждения не давали О. успокоения — даже наоборот, они вызывали у нее досаду.
— Я поняла! — сердито говорила она. — Ты мне это уже сто раз сказала. Но ведь мой ролик могла увидеть другая женщина, правда? И она точно так же бы за мной прилетела, да?
— Да, — отвечала я. — Странно, что тебя не забрали раньше. Такая милая девочка. Не понимаю, почему ты столько лет просидела в детдоме.
— Но и потом это могло быть. Ты бы, например, не прилетела. А через неделю прилетела бы другая женщина. И она могла бы быть какой угодно. Она могла бы быть молодой, красивой. У нее могло бы не быть своих детей. Могло быть так: у нее нет детей, она посмотрела ролик, полюбила меня. И я ее единственный ребенок.
О. мечтала, и у нее становился счастливый вид. Получалось, что словами о том, как она мне важна, я ее вовсе не поддерживаю, а спускаю с небес на землю.
— Ох, ну конечно, могло быть как угодно! Но случилось то, что случилось, тебя взяла именно я и теперь ты с нами, — упорно повторяла я.
— Я вижу, — уныло отвечала О. И вздыхала.
Да, у нашей О. появились способности к здравомыслию. И она принялась обдумывать свое положение. Но чем дольше она его обдумывала, тем меньше оно ей нравилось. Вот она, О. Вот семья, в которую она попала. Выбирала ли она эту семью? Если за шесть лет жизни О. в детдоме к ней пришла только я — какой же тут выбор? Хватаешься за любую возможность. А что, если мы ей ну совсем не близки? Прилетели из своего параллельного мира, привезли ее в чуждую ей реальность. И давай встраивайся. Она, может, ждала, что ее приведут в королевский дворец, как это бывает в сказках, а тут какая-то захламленная малогабаритная квартира, куча детей, каждый со своим характером. А от тебя еще и ждут, что ты будешь всем довольна. При том что на тебя навешивают кучу обязательств. Одно обязательство учиться чего стоит — в детдоме всем было начхать, а тут уж взялись так взялись. Но ладно бы учиться, это еще можно вытерпеть, так надо ценить вот эту семью, вот этих случайных людей, которые далеко не всегда так уж с тобой любезны и постоянно чего-то требуют. С какой стати-то? Еще и слушайся их! А если они все тебя бесят?
Еще недавно О. гордилась тем, какая она особенная, раз ее всюду водят за руку, а теперь она начала скандалить и про это
Примерно через месяц размышлений О. пришла к тому, что нынешняя жизнь ее совершенно не устраивает. Нужна другая. Она заметила, что меня расстраивают эти обсуждения, и перестала со мной об этом разговаривать.
А потом поставила меня перед фактом, что переезжает к соседке Вике.
— Это как? — спросила я.
— Ну… я тебя люблю, мамочка! — сказала О. — Сильно-сильно! Но мне не нравится жить с детьми. Я хочу одна быть у мамы.
— Но Вика вовсе не одна живет, — сказала я. — У нее там полно народа, дядьки всякие. Тебя это не смущает?
— Нет, — сказала О. — Я только детей не люблю, а дядьки — это нормально.
Выяснилось, однако, что соседка Вика совсем не в курсе планов нашей О. и ни малейшей готовности поселить ее в своей квартире и стать ей мамой у нее нет.
Узнав об этом, О. распсиховалась и принялась орать, как прежде, матом и с ненавистью. Потом она вроде бы успокоилась и даже извинилась, но в себя уже не пришла — как если бы крик снес всю ее трезвость. Точнее, то, что от нее оставалось. О. и так уже не разговаривала со мной рассудительно и миролюбиво, но казалось, что эта опция сохраняется, просто у нее нет настроения или повода. А тут стало очевидно, что миролюбие и рассудительность утратились напрочь, О. опять куда-то понесло. Вдобавок теперь ею завладела новая затея — О. принялась искать себе другую семью. Мы же раздражали ее все сильнее.
То, что ее не оставляют без присмотра, стало ее злить. Еще недавно О. гордилась тем, какая она особенная, раз ее всюду водят за руку, а теперь она начала скандалить и про это. Почему А. ходит в музыкалку сама, а ее на танцы отводят? Ну хоть из школы-то можно самой добежать, тут же рядом? Нет?! Издеваетесь надо мной, достали, ненавижу! Оставьте меня в покое!
При этом покой стал для нее и подавно невыносим. Когда ее никуда не вели и ничем не занимали, О. слонялась из угла в угол и разбрасывала вещи. Возьмет книжку, откроет на середине — а через секунду уже бросает книжку на пол. Берет другую — кидает туда же. Решает переодеться — и вот на полу уже весь шкаф.
— О., ты зачем все раскидала?
— А тебе какое дело?
— Ну я тоже тут живу.
— Надоела мне уже ты!
— Может, уберешься?
— Сама и убирайся, если тебе не нравится!
О. переключилась в режим, когда она все время чего-то ждала. Как если бы она сидела в аэропорту и должны были вот-вот объявить, куда же нужно бежать на посадку. Ее совершенно перестала занимать текучка.
— Мне скучно, — повторяла она.
Уроки, прогулки, игры, мультики, танцы — скучным стало все. Из интересов осталась только еда, О. постоянно заходила на кухню и хватала все подряд. Взгляд ее стал мутным, реакции дергаными. Волшебные таблетки уже не помогали. Я позвонила нашему психиатру, она порекомендовала увеличить дозу. Мы увеличили, но эффекта не заметили.
Формально О. ждала Нового года и поездки с танцевальным коллективом в другой город, они должны были выступить на каком-то фестивале и вернуться. Она постоянно спрашивала: когда же? И считала дни.
Я боялась ее отпускать, советовалась с тренером. Но он дорожил О., танец с ее участием был ударным, он был хорошо поставлен и отрепетирован. Тренер убеждал меня, что все будет в порядке, О. его слушается, пляшет она в любом своем состоянии бойко и весело. Для самой О. эта поездка обрела какое-то особенное значение. По ее репликам я поняла, что она надеется обрести счастье в семье самого тренера — он ей очень нравился. Собственно, в то время казалось, что ей нравятся абсолютно все, кроме нас.
— Милая, но у твоего тренера тоже есть дети, — сказала я. — Причем маленькие, он их в садик водит, я его с ними встречала.
— Ну и что? — говорила она. — Может, они хорошие?
— Да мне и наши дети кажутся хорошими.
— А мне нет, — сердито говорила О. — Ненавижу их всех. Бесят!
(с)
Ничего не напоминает?
В итоге что? Шиза обрела счастье в королевской семье? Нет. Она вернулась в свой нищий детдом, выйдя откуда будет никому не нужна со своим диагнозом. И года через два умрёт засраной дорожной проституткой в канаве от передоза. Но у неё ещё есть характер и воля совершать поступки.
У тебя нет этого.
Ты просто сгниешь в своём болоте.
Не переставая врать себе.