Стихи

[1234567890]

Оставайся, мальчик, с нами. Здесь красиво и привольно,
Здесь болтается рыбешка на взлохмаченной веревке,
А у деда подбородок до смешного треугольный,
Все соседи – побирушки, дембеля и полукровки.

Зеленеющим колечком в кружке стал глоток кефира,
Без тебя в потешном войске процветает беспорядок.
Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим командиром,
Ты найдешь нас, где оставил, – на качелях, среди грядок.
Будем в ножичка и штандер, в поддавки и подкидного,
Речка будет пахнуть медью, речка будет цвета меди,
Будут жариться на солнце бородавки остановок,
А под ними – ждать трамваев белозубые соседи.

Ты найдешь нас – оловянных, полувыцветших, незрячих,
Инвалидов-футболистов, размозженного солдата.
Оставайся, мальчик, с нами, снова – с нами, снова – мальчик.
Потому что это честно, потому что так и надо.

 

[Gertruda]

Не обещай мне новых слов,—
Не хочет сердце их.
Еще хранит моя любовь
Свет старых слов твоих.

Они рождались под грозой
Тяжелых наших дней,
И горькой выжжены слезой
Они в душе моей.

Оставь их мне...И тихий свет
Отжившим не зови,
Ведь ничего прекрасней нет
Тех старых слов любви!..

©Г. Галина

 

[Gertruda]

...
О зимний ливень - снегопад!
Мороза крепкий хмель.
Пора потерь, пора утрат,
Последняя метель...

Ю. Друнина

 

[Touareg]

Что тебе рассказать? Не город, а богадельня.
Всякий носит себя, кудахтая и кривясь.
Спорит ежеутренне, запивает еженедельно,
Наживает долги за свет, интернет и связь.
Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно,
И не думаю, что мне стоит знакомить вас.

В моих девочках испаряется спесь и придурь,
Появляется чувство сытости и вины.
Мои мальчики пьют, воюют и делят прибыль –
А всё были мальчишки, выдумщики, вруны;
Мое сердце решает, где ему жить, и выбор,
Как всегда, не в пользу твоей страны.

Мне досталась модель оптического девайса,
Что вживляешь в зрачок – и видишь, что впереди.
Я душа молодого выскочки-самозванца,
Что приходит на суд нагая, с дырой в груди,
«нет, не надо все снова, Господи, Господиии».
Бог дает ей другое тело – мол, одевайся,
Подбирай свои сопли и уходи.

Вера Полозкова

 

[1234567890]

Я хожу на свежие доски
Заколоченного окна
Как к хорошему другу в гости
Со своим пузырём вина.

Никаких сравнений с погостом!
И без повода пью я вино, но...
Как же вбито гвоздёво - просто:
"Оказание ... прекращено"

 

[1234567890]

И молятся Богу в угоду
Отшельники снова и вновь
За вашу и нашу свободу,
За вашу и нашу любовь.

Светясь на локаторах NASA,
Молитвы летят к небесам,
Их Бог получает и сразу
К чертям удаляет как спам.

 

[Беспринципная Седовласка]

Рыжая вышла в мать.
Видно уж так бывает:
Рыжая эта масть
Прочую забивает.
Только весна к концу,
Солнышко на опушке,
Как по всему лицу
Яростные веснушки.
Нету других таких!
В прихоти неустанной
Долго сводила их
Сливками да сметаной.
Не пропадает знак –
Жгучих лучей награда.
Плюнула – мол, и так
Влюбится, если надо.
Ох, а язык остер!
Девка она такая,
Рыжих волос костер
Мечется, полыхая.
В этом костре дотла
Можешь сгореть, мальчишка.
Будет одна зола
От твоего сердишка.
Рыжая благодать!
Что ж это впрямь за диво?
И ведь нельзя сказать
Чтобы была красива.
Встретится на пути,
Сердце заставит биться.
Можно с ума сойти,
Если в неё влюбиться.
Константин Ваншенкин

 

[SNZme]

Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.

Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева в пустые рукава.

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой, и крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

Вот так скрутило нас и крепко завязало
Красивый алый бант окропленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.

Усатое "ура" чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра, как белку в колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой - Енисей.

Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! - и мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.

Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог и пили из него.
Все пили за него - и мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх. За всех за тех, кого

Слизнула языком шершавая блокада.
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.

Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой осенний самогон.
Мой друг "Отечество" твердит как "Отче наш",
Но что-то от себя послав ему вдогон.

За окнами - салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.

Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши.
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

Башлачёв А.

 

[1234567890]

Известное дело – чтоб черти не грызли кору на деревьях, их мажут известкой,
А к веткам привязывают колокольцы, чтоб школьный учитель не вешался снова.
Попомнив моих упокоенных братьев, меня нарекли при рождении тёзкой,
И бабка клянется: с тех пор среди ночи, с терпением опытного птицелова,
Являлся под окнами некто. Таился, как тать,
И вслух называл имена, но не мог угадать.

С приходом весны и дышалось легко мне, и думалось, что умереть стариком мне,
Звеня оберегами, в омут небесный ныряли с утра ледяные деревья,
Уютно посвистывал чайник в каморке со всеми задатками каменоломни,
А он все ходил. Нехорошее что-то глядело на мир сквозь седые отрепья,
Глядело мне в душу, пытало: «Да как тебя звать?»
Гадало-гадало, никак не могло угадать.

Чем дальше, тем реже я мог не смущаясь его полоснуть безответной улыбкой.
Однажды он выпрямил черную спину, и в ней оказалась казенная сажень.
Вошел не стучась и уселся напротив. Со старой клеенки, размокшей и липкой,
Смахнул горстку крошек, а вместо насыпал дорожку дремучей, зияющей сажи.
И брызнул слюной через стол: «Не мели чепуху.
Сейчас ты мне скажешь, сейчас ты мне как на духу».

Тогда я назвался, а он засмеялся с фальшивой чувствительностью камертона
И вздрогнул, как будто нечаянный кто-то сейчас помочился ему на могилу.
«Допустим, – и снова смеется, – допустим, коль скоро мы тёзки, то ты – абаддона».
И больше не смог засмеяться, поскольку увидел мой взгляд, и немедленно сгинул.
Я сажу развею, а сам удавлюсь дотемна,
Чтоб больше никто не давал мне свои имена.

 

[Gertruda]

Ну что тебе надо еще от меня?
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Я музыка горя, ты музыка лада,
ты яблоко ада, да не про меня!

На всех континентах твои имена
прославил. Такие отгрохал лампады!
Ты музыка счастья, я нота разлада.
Ну что тебе надо еще от меня?

Смеялась: "Ты ангел?" - я лгал, как змея.
Сказала: "Будь смел" - не вылазил из спален.
Сказала: "Будь первым" - я стал гениален,
ну что тебе надо еще от меня?

Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда,
ну что тебе надо еще от меня?

Но и под лопатой спою, не виня:
"Пусть я удобренье для божьего сада,
ты - музыка чуда, но больше не надо!
Ты случай досады. Играй без меня".

И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?"

А. Вознесенский

 

[Touareg]

Дай мне новых слов, чтобы я налила им форм,
покажи слова, чтобы я подбирала цвет им.
Что мне этот нагретый лофт, утепленный дом,
если есть зима, между ребер которой - лето.

Никаких обид, недовольства или простуд,
столько лет прошло: началось и кончилось потепление.
Всем машинам времени я предпочла бы ту,
что вернула б меня туда - в постмиллениум.

Подари мне слова, чтобы я их с собой взяла,
чтобы мне хватило запала на откровения:
мои руки заряжены, вместо ключей - стрела,
и теплеет в районе солнечного сплетения

Ксен Буржская

 

[1234567890]

Никого в списке, мама
одни пропуски
никакой речи, мама
кроме горечи
из-под ботинок зияют пропасти
из-под ладоней уходят поручни

вот как шелестит моя тишина, как гюрза, вползая
вырастает, инеем намерзая
нервная и чуткая, как борзая
многоглазая
вся от дыма сизая, будто газовая
это только казалось, что всё звучит из тебя, ни к чему тебя не обязывая
а теперь твоя музыка – это язва,
что грызёт твое горло розовое,
ты стоишь, только рот беспомощно разевая
тишина сгущается грозовая

никакой речи, мама, кроме горечи
чья это ночь навстречу,
город чей
что ж тебе нигде не поётся,
только ропщется
только тишина над тобой смеется,
как дрессировщица

музыка свивалась над головой у тебя как смерч, она
была вечная
и звучала с утра до вечера
к людям льнула, доверчивая
вся просвечивала
радуги над городом поднимала
круги вычерчивала
никакого толка в ней
кроме силы тока в ней
только в ней
ты глядел счастливей,
дышал ровней
не оставила ни намёка, ни звука, ни знака
сдёрнули с языка
погасили свет в тебе
кончилась
музыка

ни одной ноты, мама
ну, чего ещё
никакой речи, мама
кроме горечи
тишина подъезжает, сигналит воюще
вяжет ручки да и пускает с горочки

«ладно, - говоришь ты себе, - кошелёк, чемодан, вокзал
я и не такое видал, я из худшего вылезал
бог меня наказал
меня предал мой полный зал
но я все доказал
я все уже доказал»

знаю, знаю, дружище, куда ты катишься
повседневность резко теряет в качестве
жизнь была подруга, стала заказчица
все истории всемогущества так заканчиваются
по стаканчику
и сквозь столики пробираться к роялю, идти-раскачиваться
делать нечего,
обесточенный
варишь хрючево
ищешь торчево
ставишь подписи неразборчиво
деньги скомканы, кровь испорчена
даже барменша морду скорчила

«как же ты меня бросила, музыка дорогая
шарю по карманам, как идиот, и ящики выдвигаю
все пытаюсь напеть тебя, мыщцу каждую напрягая,
но выходит другая
жуткая и другая

знала бы ты, музыка, как в ночи тишина сидит по углам
и глядит, проклятая,
не мигая»

 

[Gertruda]

Не исчезай... Исчезнув из меня,
развоплотясь, ты из себя исчезнешь,
себе самой навеки изменя,
и это будет низшая нечестность.

Не исчезай... Исчезнуть — так легко.
Воскреснуть друг для друга невозможно.
Смерть втягивает слишком глубоко.
Стать мертвым хоть на миг — неосторожно.

Не исчезай... Забудь про третью тень.
В любви есть только двое. Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
когда нас трубы призовут к ответу.

Не исчезай... Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.

Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник
и мой двойник? Лишь только в наших детях.

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я — я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.

Е. Евтушенко

 

[Gertruda]

В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.

А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, -
Во тьме я солнце бы нашел
С тобой вдвоем,
С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.

Р. Бёрнс

P.S. Много лет каждую зиму постоянно невольно декламирую или напеваю про себя, прежде в ритм шагов рано утром, спеша по снегу.)))

 

[1234567890]

Так бесполезно – хвалы возносить,
Мрамор объяв твоего пьедестала…
Отче, я правда ужасно устала.
Мне тебя не о чем даже просить.

Город, задумав себя растерзать,
Смотрит всклокоченной старой кликушей…
Отче, тебе всё равно, но послушай –
Больше мне некому это сказать.

Очи пустынны – до самого дна.
Холодно. Жизнь – это по существу лишь…
Отче! А если. Ты. Не существуешь… –
Значит, я правда осталась одна.

 

[SNZme]

А не скосит крейза, не вылетят тормоза –
Поневоле придется вырасти Ихтиандром.
Я реальность свою натягиваю скафандром
Каждый день, едва приоткрыв глаза.

Она русифицирована; к ней спичек дают и пойла.
Снизу слякоть кладут, наверх – листовую жесть.
В ней зима сейчас – как замедленное, тупое
Утро после больших торжеств.

И модель у меня простейшая: сумки, сырость,
Рынки, кошки, бомжи, метро; иногда – весна.
Мне дарили ее с чужого плеча, на вырост,
И теперь вот она становится мне тесна.

Натирает до красноты; чертыхаясь, ранясь,
Уставая от курток, затхлости и соплей,
Страшно хочется бросить все и найти реальность
Подобротнее, подороже и потеплей.

Чтоб надеть – а она второй облегает кожей.
Не растить к ней сантиметровый защитный слой.
Чтоб оттаять в ней, перестать быть угрюмой, злой,
И - поспеть, распрямиться, стать на себя похожей.

Посмуглеть, посмешливеть, быстро освоить помесь,
Европейского с местным; сделаться звонче, но…

Но ведь только в моей, задрипанной, есть окно,
За которым – бабах – Вселенная. Невесомость.

Только в этих – составе воздухе, тьме, углу
Я могу отыскать такой рычажок, оттенок,
Что реальность сползает, дрогнув, с дверей и стенок
И уходит винтом в отверстие на полу.

Полозкова Вера

 

[Gertruda]

Пусть я и жил, не любя,
Пусть я и клятвы нарушу,—
Все ты волнуешь мне душу,
Где бы ни встретил тебя!

О, эти дальние руки!
В тусклое это житье
Очарованье свое
Вносишь ты, даже в разлуке!

И в одиноком моем Доме,
пустом и холодном В сне,
никогда не свободном,
Снится мне брошенный дом.

Старые снятся минуты,
Старые снятся года...
Видно, уж так навсегда
Думы тобою замкнуты!

Кто бы ни звал — не хочу
На суетливую нежность
Я променять безнадежность —
И, замыкаясь, молчу.

А. Блок

 

[Gertruda]

Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.

Ранил я и сам — совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.

Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других?

Е. Евтушенко

 

[SNZme]

Где твое счастье,
что рисует себе в блокноте в порядке бреда?
Какого слушает Ллойда Уэббера,
Дэйва Мэтьюса,
Симпли Рэда?

Что говорит, распахнув телефонный слайдер,
о толстой тетке, разулыбавшейся за прилавком,
о дате вылета,
об отце?
Кто ему отвечает на том конце?

Чем запивает горчащий июньский вечер,
нефильтрованным темным,
виски с вишневым соком,
мохито, в котором толченый лед (обязательно чтоб шуршал как морская мокрая галька и чтоб, как она, сверкал)
Что за бармен ему ополаскивает бокал?

На каком языке он думает? Мучительнейший транслит?
Почему ты его не слышишь, на линии скрип и скрежет,
Почему даже он тебя уже здесь не держит,
А только злит?

Почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,
не взъерошит ладонью челку
и не захочет остаться впредь?
Почему не откупит тебя у страха,
не внесет за тебя задаток?
Почему не спросит:
- Тебе всегда так
сильно
хочется
умереть?

 

[Беспринципная Седовласка]

Мне жаль потерь и больно от разлук,
но я не сожалею, оглянувшись,
о том далёком прошлом,
где, споткнувшись, я будущее выронил из рук.
Губерман И.