Проза.

[Дoчь*Cамурая]

Девушка, совершенно обессилев, легла на бок, подтянула колени к животу и обхватила их руками. Мразь присел рядом, осторожно касаясь бледной лапищей со звериными когтями ее худенького плеча:

— Мелкая, ты как? Что ты видела?

— Ну, скорее слышала… Ар Раджим готовит самый большой теракт в новейшей истории… Если у них выйдет, Кёниг превратится в город-призрак, совсем без людей.

— А как? Бомбу взорвать? Поджечь что-то?

— Нет, вода, много воды и старые керамические трубы, кирпичи, не знаю точно. Странные картинки. Только эмблема какая-то постоянно мелькает. Не могу прочесть. Эм-Пэ, Кэ-Ха… Какая-то башня, то ли в поле, то ли на волнах...

— Водоканал! — воскликнул Гарик, радуясь догадке, — Это ж местный водоканал! Песец. Они хотят устроить то же, что было в Краснодаре? Ну, слушай, там же менты, чекисты, ГУП Очистки опять же не лаптем щи хлебают. Как они это провернут?

— Жопой об косяк!.. У меня у самой сейчас башка как жопа, скоро на две половинки расколется...

— Оль ты не напрягайся так, но… тебе надо научиться с этим жить.

— Да уж, выполнить откат обновлений видимо уже не получится. Точки восстановления у меня нет.

— Ну так что, а по Матвею есть что-нибудь? — с надеждой спросил Гарик неожиданно для себя.

— Слышь, Бледный, ты меня плохо слышал? Они весь город траванут. Сегодня. Возможно даже сейчас.

— Слушай, мелкая, ну не думаешь же ты, что местные власти все это пустят на самотек? А вот нашего самурая даже менты сейчас не спасут.

— Ты не понял, Гарик. На этот раз все серьезно. Это не сделка в порту. То, что я видела… Их теперь трое. И от этого третьего пахнет… смертью. Смерть сопровождает его повсюду, за ним тянется такая ниточка, что у меня жесткого диска, — Ольга постучала себе по лбу пальцем, — не хватит все прочесть. Этот Иблис… Я не знаю, кто он, но человек, Гарик. Монстр.

— И что, значит, никто кроме нас, да? Эх, мля, как я во все это влез?

— По уши, Гарик, по уши! – девушка криво усмехнулась, – Пойдем, мой рыцарь, бледного и печального образа. Снова спасать мир… Ну или хотя бы Горводоканал. Звучит уже не так круто, а?

Дойдя до шоссе, Ольга и Мразь остановились у обочины, и девушка скептически оглядела бывшего едока. Тот, как всегда, походил на очищенного и облагороженного утопленника.
— Знаешь…Гарик Бледный, извини, но иди-ка ты, схоронись в кустиках, а то мы сегодня никуда не уедем. Ну, не дуйся, — Ольга, явно воодушевленная азартом от предстоящей операции, игриво потрепала его по белой щеке, — Для меня ты всегда останешься самым няшным бледным пельмешком.

Мразь смущенно усмехнулся и с треском скрылся в каком-то лысом малиннике. Ольга же, мельком оглядев себя в карманное зеркальце и задорно подмигнув своему отражению, расстегнула олимпийку, натянула майку на спине, выпятив свои небольшие грудки, и шагнула на обочину, ловить попутку до города.

 

[Дoчь*Cамурая]

— Да, госпожа.

Старуха откладывает спицы.

— Нет, это от тебя потом вообще никакого проку не будет. Скажу гостям, что ты глухая. Только не подведи меня, девочка. А сейчас подай платье, а потом на кухню Паучихе помогать.

Алька кивает. Вот только руки предательски трясутся, когда она завязывает Старухе бант.

Порядок в доме такой. Иногда приходят гости. Господин Долгоног, Чёрная Молчунья, Сёстры-без-лиц и Шипящий. Слуг оставляют в особой комнате, а сами ужинают пару часов. Тогда-то Алька и встречает тех, кого можно было назвать друзьями, и узнаёт последние новости. Господину Долгоногу прислуживает Воробей, бойкий мальчишка со шрамом на щеке. Чёрной Молчунье — Тетёха, полная девочка, которой хозяйка отрезала язык. Сёстрам-без-лиц — Близнецы. А Шипящему — Рыжая. Никогда дети не присутствуют на ужине. Но это возможность поговорить. Прошлый раз Воробей все уши прожужжал про Грачей. Вроде бы есть дети, которые не служат Чудовищам, но и от Худых умудряются прятаться. Близнецы кивали головами, говорили, что чуть ли с Грачами за ручку не здороваются. Алька только недоверчиво дула губы: где это видано, чтобы дети по Темноградью без присмотра бегали. А если, как Воробей говорит, они в Гнилом лесу обитают, то их если не Худые, то Мокрицы либо Прозрачные сожрут. Да мало ли погани в чащобе живёт? Говорят, там даже Чеморов-двоедушников можно встретить.

Настаёт время ужина. Гости съезжаются с дальних концов, по обыкновению отправляют детей в комнату, а сами поднимаются наверх. Вот только Алька помогает Паучихе и её детям накрывать на стол. Варёные крысы, вороны, целиком запечённые и обмазанные кошачьим жиром, даже паучий сироп. Паучиха расстаралась на славу. То-то довольная, потирает мохнатые лапки и почёсывает брюшко.

— Что-то ты, матушка, свою служанку не оставила? — хором поют Сёстры-без-лиц.

— Захворала я, помощь нужна. Но так глухая она.

Долгоног щёлкает своими длинными пальцами прямо у уха Альки и качает головой. Девочка чудом не вздрагивает.

Паучихины дети, белёсые и влажные, подают подносы, разливают подогретый трупный ром по чашкам. Алька стирает слизь с лица старухи, её рук и ног и полощет тряпку в мутной воде.

— Со слугами нынче аккуратнее надо быть, — Долгоног снова смотрит на девочку, а потом стучит длинным пальцем по своей чашке. — Я вот своему позволял много, вот он и осмелел. Сбежал.

Все, кроме Молчуньи, сочувственно кудахтают, а та складывает пальцы в знак скорби. Молчунья для Альки, пожалуй, самая страшная. Как смолистая капля, из которой высовываются руки и лица.

— Опять эти Граччччи? — спрашивает Шипящий, макая кончик языка в тарелку и выискивая там что повкуснее. Больше всего он напоминает ящерицу.

Долгоног кривится. Он у них негласный лидер, похожий на пугало или причудливое насекомое.

— Никто их найти не может. Худые патрули усиливают. Поговаривают, что Грачи напали на Тифозную Лакомку. Вот только я вам не говорил.

Все опять бормочут, а Чёрная Молчунья отращивает себе второе лицо, искажённое печалью и страхом.

— Держать всё в тайне надо. Грачи знают про маски, если остальные дети узнают, то… Я даже боюсь представить, — Долгоног хмурит брови.

Маски? Рука Альки дрожит, а старуха косится жёлтым глазом. И сразу понятно, что жить Альке осталось до ухода гостей. И никакое старание не поможет. Старуха её даже к Худым отправлять не станет — сожрёт и всё. И щемит так больно-больно. Старое имя, кот на подоконнике, шум за окном и тиканье часов.

(с) Гриндак, "Чудовища".

 

[Дoчь*Cамурая]

«Значит я получила благословение, милый? Не для этого ли ты меня привёз сюда? Вряд ли. Я и сама не знала о таких чрезвычайных способностях. Воля к победе, говоришь, мама?»

Лика методично добила всех, кто подавал признаки жизни, и отправилась искать остальных. Дорожки кровавых следов вели в первую очередь к лифту, а потом разбегались в разные стороны.

«Не пустили вас, девочки, в пентхаус к шейху под крылышко? То-то же».

Чувствуя себя следопытом, идущим по следу раненого зверя, Королева выслеживала наложниц одну за другой. После оранжереи, спален и кухни, где осталось по безжизненному телу, Лика отправилась прямиком в кладовку при прачечной. Не найдя заклятую подругу среди трупов, она знала, чувствовала кожей, что встретит её здесь. И действительно. Первое, что Лика увидела, войдя в кладовку — бездонная чернота в недрах вечно ощеренной Галиной «двустволки».

— Поговорим? — красивый рот, словно живущий отдельно от обгрызенного носа, сложился в жалкую, заискивающую улыбку.

— Раньше надо было говорить, — Лика сделала шаг вперёд, занося руку.

 

[Дoчь*Cамурая]

- А ты веришь, что раньше все было по-другому? - вдруг спросила Ева, словно и не слышала меня, - Что мы возделывали землю, расплачивались металлом, а не кровью?

- Кто это "мы"? - хоть я и привык к ее фантазиям, они все же каждый раз вызывали недоумение. Странная она, эта Малышка Ева.

- Ну, все мы. Не аристократы. Там, где я жила раньше есть легенда, - куртизанка мечтательно смотрела куда-то в потолок, поглаживая живот, - В ней говорится, что в чернейший день из глубин возникнет Зверь, с кровью столь грязной, что содрогнутся боги и захлопнутся пасти Султана Демонов. Возгорится яркое пламя и поглотит тех, кто правит, а Зверь с грязной кровью станет отцом тем, кого уничтожили и изгнали…

- Что за бред? - я помотал головой, - Понаберешься всяких россказней в подворотнях, потом работать нормально не можешь. Иди к себе! И смотри, чтоб завтра без фокусов, пусть придет хоть сам Великий Снящий!
(с) Великая Блудница

 

[Дoчь*Cамурая]

Мюллер ждал всех в Общем Зале. Сейчас акт героизма нужен был Спецотделу как никогда. В череде бесконечных поражений от Стеклянного им нужна была хотя бы одна победа. Созвав всех оставшихся сотрудников, Хорст ждал появления группы Вальтера. В его взгляде сквозила досада, когда он обводил взглядом поредевшие ряды своих подопечных. Информатики, лаборанты, несколько Дворняг, пара Ротвейлеров, одинокий, потерянный Волкодав с рукой в гипсе и с десяток едоков — теперь самая многочисленная фракция в его организации. Самая ненадежная и недолговечная. Самым старым был Клещ, теперь это Лодырь. Если он вернется с самоубийственной миссии, то станет следующим казненным. Второго Андалузского Пса Мюллер допускать не собирался.

- Знаете, в чем разница между Феррари и кучей расчлененных тел?

Ну вот. Легок на помине.

- Феррари у меня нет! - пророкотал Лупеску, взрываясь громогласным смехом, а из-за его спины вползали в Общий Зал бывшие сотрудники Спецотдела, покинувшие это помещение еще людьми.

Как хорошо, что финальный фейерверк Каниля не видел почти никто из присутствующих. Доги, к счастью, были заняты делами у себя в офисах, поэтому большинство просто брезгливо кривились при виде жутких слуг-ампутантов. Мюллер виновато кивал в ответ на вопросительные взгляды сотрудников — да, мол, время крайних мер. Следом за Лупеску вошел Вальтер, тяжело отдуваясь и утирая пот со лба: он на пару с Каргой толкал перед собой тележку с огромным гробом из черного пластика. Следом шла Авицена, спокойная, уравновешенная. Замыкал компанию приплясывающий на ходу от нетерпения Лодырь.

- Куда вы приперлись? - раздавленной змеей шипел Мюллер, - А если у него здесь шпионы?

- Не если, - бросил Каниль, отодвигая начальника в сторону, - Мне со своими перетереть надо. Клещ жив еще, говноед старый?

- Я за него, - выступил из группы едоков мальчонка лет двадцати. Тот выглядел даже младше Стефана, но специальность уже оставила на его лице свои следы — бледная кожа, злые темные глаза и вечно напряженная, сильная челюсть.

- Мелкий ты, - огромная ладонь Пса легла на голову парнишки, накрыв ее полностью, пальцы сжались, словно пробуя — раздавят ли, - Слушай, короче, как тебя?

- Гнида, - гнусаво ответил едок.

- Гнида. Хорошее имя. Боевое, - на лице Лупеску раной расползлась улыбка, - Слушай, Гнида. Я вернулся. Все в силе. Передай остальным.

Хлопнув по плечу парня так, что тот чуть не повалился на пол, Андалузский Пес пошел к выходу из зала, за ним черно-багровым потоком устремились ампутанты.

- Труба зовет, - пропел он зычно, махнув рукой остальным.

(с) Цикл Кошмаров, ч.13. Цирк.

 

[Дoчь*Cамурая]

Когда мы, наконец, получаем то, чего желали, нам этого мало. «Больше, я хочу больше», — говорим мы. Если мы теряем то, что делало нашу жизнь невыносимой, мы сразу же хотим это назад, иначе будем несчастны. Мы такие: бедные, обманутые дети, которые вчера плакали о том, что презираем сегодня и будем желать завтра, бедные обманутые существа, кружащие по жизни на крыльях каприза .

 

[Дoчь*Cамурая]

Кромка острой волны нет-нет, да щекотала пятки Олави, но старый шаман знал наверняка: соблюдаешь правила — Манала тебя не тронет. Он неторопливо брёл, уверенный в собственной неуязвимости. На том берегу его поджидало жуткое чудовище: голый по пояс здоровяк, лысый, как гладь озера, он не мог сомкнуть челюсти — мешали длинные железные зубы. Человек (?) с полным ртом острых кинжалов правой рукой удерживал трёх здоровенных псов, каждый в холке выше Олави.

— Уввв-мвмв-выв! — Монстр приветливо замахал ладонью-лопатой.

— Здравствуй, Талонмиес!

— Вым-бым-бым!!! — Талонмиес сложил пальцы кольцом и щёлкнул себя по шее.

— Хо-хе-хе! С собой, с собой. На клюкве настаивал. На стаканчик-другой время есть.

Талонмиес привязал псов к исполинской сосне, и, хлопая в ладоши, поманил за собой Олави.

В сторожке пахло сосновой смолой и свежим снегом. На столе лежала туша оленя, закопчённая целиком. Кинжалозубый Талонмиес достал стаканы, Олави разлил настойки. Выпили-закусили, потом ещё и ещё, пока бутыль не оказалась пуста.

— Хороший ты сторож, Талонмиес, — хохотнул Олави. — Пьёшь на работе! Ладно, посидели-отдохнули, а теперь идти пора. Будь бдителен, здоровяк!

Талонмиес пожал плечами и одним щелчком откусил от оленьей туши добрую треть.

Олави вышел из сторожки и неторопливо побрёл к воротам, а те стояли чёрные, тяжёлые и неподвижные. Шаман положил ладонь на одну из дверей, отпечаток широкой пятерни загорелся синим в глубокой обсидиановой черноте, ворота задрожали и раскрылись. По ту сторону сосны кривились над тропинкой, сплетаясь причудливым тоннелем. Пронизывающий, нездешний мороз пробирался сквозь швы и щели одежды. Шаман набил трубку и закурил; с живым огнём здесь как-то легче дышалось.

Снег хрустит под ногами, непуганые зайцы то и дело пересекают тропинку, сова сердито ухает откуда-то из глубины чащи. За это и любил шаман Маналу: сколько не ходи, ничего не меняется в стране мёртвых. Это там, на поверхности, люди множатся, воюют друг с другом, строят высокие дома, заводы, верфи… Среди мёртвых… спокойнее что-ли?

 

[Дoчь*Cамурая]

Что бы ты ни сказал Монолиту, он все равно выполнит не то, чего ты просишь, а то, что ты прячешь в сердце, чаще всего даже от себя самого. Самое заветное. А если даже это заветное совпадает с идеей осчастливить человечество… Говорят, один ученый, пламенный пацифист, пришел к Монолиту именно с этим — со страстным желанием осчастливить всякую живую тварь. Теперь он Звериный Доктор на Болоте.

 

[Дoчь*Cамурая]

Но каждый год, в ночь на первое августа, во тьме, озираясь по сторонам, чтобы не быть замеченным любопытным людом, юный Си взбирался на вершину горы, в которой находилась его пещера. И тогда, ровно в полночь, из небесного мрака, спускалась к нему прекрасная яшмовая дева Ол. Взявшись за руки, стояли они на вершине, охваченные невиданным единением, и их обращённое друг к другу молчание говорило о том, о чём не могла бы рассказать сама Сюэ Баочай. И каждая такая ночь помогала юному Си пережить новый тяжёлый год. В седьмой год дева Ол заговорила. — Всё прекрасное в жизни человека заканчивается, возлюбленный Си. Заканчиваются и испытания на его пути Дао, чтобы уступить место новым испытаниям. Вступай в Коммунистическую партию Китая, становись секретарём деревенской парторганизации, поступай в Университет Цинхуа и навсегда забудь об этих местах. Забудь и обо мне: люди и духи не могут долго пребывать вместе. Наше время истекло.

 

[Дoчь*Cамурая]

Однажды самка синего кита влюбилась в Луну. Когда другие киты уплывали за косяками планктона, она поднималась на поверхность и любовалась Луной. Она грустила. Она смотрела на неё каждую ночь, но не могла дотронуться до неё. Она была просто точкой в море, Луна не видела её, и она плакала. А однажды она решила заплыть в самую тёмную часть моря и выпрыгнуть из воды выше, чем все остальные, но Луна всё равно была очень высоко, до нее нельзя было дотянуться. Тогда она послала ей поцелуй. В этом поцелуе было столько любви, что на следующую ночь в воде появилась еще одна Луна ...

 

[Дoчь*Cамурая]

Студенты, всяческие студенты, в Петербурге знали блоковскую «Незнакомку» наизусть. И «девочка» Ванда, что прогуливалась у входа в ресторан «Квисисана», шептала юным прохожим:
— Я уесь Незнакоумка. Хотите ознакоумиться?
«Девочка» Мурка из «Яра», что на Большом проспекте, клянчила:
— Карандашик, угостите Незнакомочку. Я прозябла.
Две «девочки» от одной хозяйки с Подьяческой улицы Сонька и Лайка, одетые как сестры, блуждали по Невскому, прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья.
— Мы пара Незнакомок, — улыбались они, — можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете, миленький-усатенький (или хорошенький-бритенький, или огурчик с бородкой)…

 

[Дoчь*Cамурая]

И под чем автор писал этот «шедевр»?
- Взял страницу из твоего анамнеза, аккуратно сложил и оторвал четверть листа, затем согнул и бережно, стараясь не просыпать, положил хорошо высушенную на тепле полыхающих праведным гневом комментариев и мелко искрошенную банальность, добавил изрядную щепотку тупости, пару крупинок имбецильности и едко зелёные семена мизантропии. Затем, для аромата, немного детских комплексов и сушёной желчи и только потом ловко свернул оставив небольшую часть по которой прошёлся языком, ощутив горький, неприятный привкус дешевых больничных чернил. А ты замечал когда нибудь, что если написать слова «шизофазия» и «дебил» в одном предложении, а потом лизнуть чернила, то они начинают горчить? Будто химический состав вещества меняется под воздействием таких серьёзных определений... Затем, чиркнув спичкой подпалил получившуюся самокрутку, щурясь слезящимися то ли от едкого дыма, то ли от жалости к тебе глазами. Натужно закашлялся и рассеянно уставился в темноту за незашторенным окном, в густом и чёрном, словно отработанное машинное масло веществе которой начинали рождаться новые образы...

 

[Дoчь*Cамурая]

Витька неприятно ухмыльнулся и спросил, а как же поступают порядочные
люди. Он, Витька, очень интересуется узнать, что в такой ситуации обычно
делают порядочные люди. Он, Витька, уже полмесяца ждет каких-нибудь
порядочных результатов от действий порядочных людей. Может быть,
порядочные люди все-таки снизойдут и просветят его, темного уголовного
Витьку, как надлежит им, порядочным людям, поступать. Может быть, они даже
поступят как-нибудь, наконец?
Эдик ответил, что да, порядочным человеком быть гораздо труднее, чем
темным и уголовным. Действия порядочных людей всегда направлены на
улучшение окружающего мира. Порядочные люди не могут испытывать
удовлетворения, если им удалось достигнуть пусть даже самой благородной
цели неблагородными средствами. Тем и труднее положение порядочного
человека в сравнении с положением темного и уголовного, но порядочный
человек вынужден тщательно и придирчиво отбирать средства для достижения
целей в каждом частном конкретном случае.
Витька ответил, что, по его наблюдениям, так называемые порядочные
люди были всегда чрезвычайно сильны в теории. Но его, Витьку, сейчас
меньше всего интересует теория, его интересует практическая деятельность
порядочных людей. Уж не принуждают ли его, Витьку, рассматривать в
качестве образца такой деятельности жалкий благотворительный спектакль,
разыгранный товарищем Амперяном на вчерашнем вечернем заседании? ("...Если
уж взялся, так и довел бы до конца, чистоплюй; прикончили бы насильственно
облагороженные стервятники насильственно облагороженного дурака Эдельвейса
- было бы дело, а то один пшик и розовые сопли...")

 

[Дoчь*Cамурая]

..Кровь всегда была на наших руках: нам было дано дозволение на это. Раны и убийства казались призрачными, настолько краткой и болезненной была наша жизнь. В сравнении с горечью такой жизни горечь наказания должна была стать беспощадной. Мы жили одним днем и так же умирали. Когда была причина и желание, мы вписывали свой урок пистолетом или кнутом непосредственно в угрюмую плоть страдальца, и дело закрывалось без апелляций. Пустыня не позволяла затевать тонкие и медленные разбирательства с судами и тюрьмами...

 

[Дoчь*Cамурая]

- Вот это упала, так упала! - подумала Алиса. - Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая. Да свались я хоть с крыши, я бы и то не пикнула

 

[Дoчь*Cамурая]

После стольких ночей, проведенных вместе, у тебя душа замирает всякий раз, когда ты вспомнишь, как она разорвала тебе ворот, так? Да, так. Ни с кем другим она так бы не поступила, потому что ты ее избранник – ты. Ты, мандинга, дьявол, симаррон, китайское отродье, – потому что ты любишь ее так, что заставил ее выбрать тебя и полюбить тебя, – не сомневайся, что она тебя любит. Даже если она выбрала тебя орудием наказания за несуществующие грехи – она не взяла в свою постель любого из своих негров, она столько лет ждала тебя, бродяга. Почему?

Подумай и скажи. Не хочешь? Потому что в тебе есть Сила, – против нее не устоит ни одна женщина, потому что у нее нет этой силы, и она жива твоей. Ей нужно, чтобы ее любили так, как ты любишь, и это как отрава, как хмель, как соль – если ты пропадешь, брат, ей соль не будет солона и солнце светить перестанет.

 

[Дoчь*Cамурая]

– Главное, мэм, это не испугаться, – отвечала я, – владыка сражений Огун не терпит трусливых, а Йемоо всегда прикрывает краем своей одежды тех, кто не ленится помочь себе сам.

У доброй старушки вытянулось лицо, и упавшим голосом он спросила:

– Касса, детка, разве ты не слышала ничего о господе нашем Иисусе Христе?

– Как же нет! Когда поваренок Майк на кухне что-то врет горничным, он всегда приговаривает: "Христом-богом клянусь!" – И все?!! – с невыразимым ужасом спросила экономка.

– И все, – отвечала я чистосердечно.

 

[Дoчь*Cамурая]

Я шла не оборачиваясь, но знала, что он смотрит мне вслед. Голова у меня кружилась, а перед глазами плавали видения могучих мускулов под полинялой тканью, мощная шея, открытая распахнутым воротом, белозубая улыбка и яркие искорки в глубине глаз. Ах, я пропала, я пропала с первого его слова, с одного взгляда! Я почувствовала в нем силу – ту, что не зависит от ширины плеч и тяжести кулаков, спокойную, уверенную силу, что переливалась в этом великане через край. Я пропала бы так же точно, будь он хоть на голову ниже ростом и на четверть уже в плечах.

 

[Дoчь*Cамурая]

И рассмеялась дробно, глядя в мои от страха помертвелые глаза. Можете смеяться, кто не знает. Или кто владеет Силой. Или кто ничего на свете не боится. Я же чего не боюсь, так это признаться в том, что ужас мой был огромен.

Древней жутью веяло от этих слов. Настолько древней, что двухтысячелетний Иисус казался рядом с нею новорожденным младенцем. Древнее старых богов, древнее Адама и Люцифера. Эта жуть была ровесницей сотворения мира, не менее. Она была и тогда, когда мира не было. Потому что в начале было Слово. То, которое творило и повелевало.

 

[Дoчь*Cамурая]

– А? Что? Нет, никого я там не варила. Даже по молодости лет не опускалась я до такой дешевки: за счет чужих мучений облегчить собственные. Это может помочь один раз и два раза, но в конечном счете окажешься в проигрыше. Подобные вещи нарушают равновесие справедливости, великие весы Гран Мета. Нет, деточка, там не вареный заживо кот. Там зелье куда как злее. Если дать ему волю – гору снесет, разрушит целый город. Но я тебе честно скажу, коль скоро ты не удрала без оглядки: полвека эта вещь со мной, и ни разу я не пустила ее в ход. Хотя соблазны бывали. Да… Попозже как-нибудь расскажу подробнее.

В дальнем углу на возвышении стояло множество разных размеров фигурок: святого Лазаря с костылями, святого Стефана, пронзенного стрелами, мадонна, распятие. И здесь же – тряпичное изображение Черной Мамы, набитое стружками, Йемоо с кувшином и рыбой, каменный молот Шанго, а также крест, утыканный гвоздями и звучащая раковина, лук в две ладони длиной, выструганный и выгнутый со всей тщательностью боевого оружия, каменные и глиняные горшочки со снадобьями, маски, раскрашенные камушки. Что-то из этого было мне знакомо, что-то удивляло, а больше всего – мирное существование в одном капище богов и божков как белого, так и черного мира, а также равно почтительное отношение ко всем со стороны унганы.

– Как бы они ни звались, их сила – одна и та же сила; потому-то я не делаю для них различий.