Из журнала Life за май 1945 года - зарисовка из Вены.
«Те дни и ночи, когда немцы отходили, а русские продвигались вперёд, к ним, были кошмаром: им приходилось прятаться в лесах и заброшенной шахте, с тысячами других беженцев. Внезапно Оденбург наполнился снующими, ругающимися, смеющимися русскими солдатами, выкрикивающими друг другу приказы и продвигающими свои танки и грузовики вперёд, к Вене.
Нижинский стоял в полном замешательстве среди гомона русских слов. Он был со всех сторон, родной язык, который он слышал впервые с 1911 года, когда покинул Россию. Эффект был ошеломляющим, а затем шокирующим. Нижинский, который за годы безумия произносил только односложные слова и мычал, обратился к первому же русскому, которого смог остановить и поприветствовал на родном языке. Дамбу прорвало. С тех пор он начал говорить, не всегда легко, но больше не было тех недель, когда от него нельзя было вытянуть ни слова. Он говорил на русском и иногда по-французски. И это был не единственный аспект его жизни, который изменили русские.
Несколько дней спустя Нижинский со спутником бродили по лесу и набрели на казармы, где русские солдаты, собравшись, пели под аккомпанемент нескольких балалаек и аккордеона. Нижинский и его спутник подошли ближе и прислушались.
“Глоточек водки, товарищ?”, — спросил один из солдат, предлагая Нижинскому бутылку. Он немного колебался, а затем сказал: “Да, да”, смеясь. Бутылка сделала круг и вернулась обратно. Нижинский сделал ещё глоток могучего зелья. Музыка стала более громкой и дикой. Двое солдат вертелись и скакали в лучах заката. Внезапно промеж них вылетел седовласый незнакомец в твидовом костюме, скача, крутясь и выполняя немыслимые фигуры, настолько превосходящие танец солдат, что они замерли и стали смотреть. Музыканты заулыбались и заиграли сильнее. Солдаты стали звать из казарм своих друзей, чтобы те шли посмотреть на невиданное. Его подбадривали и хлопали. Лишь немногие из этих солдат, из деревень да степей, вообще были хоть раз в Москве, и никто из них не слышал фамилию “Нижинский”. Но они распознали нечто грандиозное в его пируэтах, прыжках и танце человека, который перевёл их родную русскую музыку в закрученные узоры движений, более прекрасные, чем всё, что они до этого видели.
Они раззадоривали его и хлопали, пока он не упал обессиленный. Затем его оживили водкой, и он танцевал снова и снова. Когда тем вечером они привезли Нижинского домой к Ромоле, он был очень пьяным, очень уставшим и очень счастливым.»
