Афоризмы и цитаты известных людей.
- Автор темы neja
- Дата начала
Capricious
Новичок
Я не злопамятная...
Но я злая и память у меня хорошая!)
Всё, что ни делается - всё к лучшему!
Но я злая и память у меня хорошая!)
Всё, что ни делается - всё к лучшему!
Kamilla
Пользователь
Величае рождает зависть - зависть рождает злобу - злоба плодит ложь.
Главное срежаться - снова и снова, только тогда можно остановить зло, пусть даже истребить его доконца никогда не удастся.
Из Гарри Поттра.
Не должность приносит человеку власть, а человек наделяет властью должность.
Тери Гудкайнд (Первое правило волшебника)
Главное срежаться - снова и снова, только тогда можно остановить зло, пусть даже истребить его доконца никогда не удастся.
Из Гарри Поттра.
Не должность приносит человеку власть, а человек наделяет властью должность.
Тери Гудкайнд (Первое правило волшебника)
Swampy
Новичок
Фраза на ту же тему...
"А мир пожалуй стоит изменить
Пусть станем мы добрей и старомодней
Доверчивей, наивнее любить
И искренней, а стало быть свободней..."
(С) Воскресение
AlexxA
Голограмма:)
В представлениях не было нужды, и не было нужды в
приветственных речах. Они сели за инкрустированный столик, у
Андрея оказались черные, а у пожилого партнера -- белые, не
белые, собственно, а желтоватые, и человек с изрытым лицом
протянул маленькую безволосую руку, взял двумя пальцами пешку и
сделал первый ход. Андрей сейчас же двинул навстречу свою
пешку, тихого надежного Вана, который всегда хотел только
одного -- чтобы его оставили в покое, -- и здесь ему будет
обеспечен некоторый, впрочем, весьма сомнительный и
относительный, покой, здесь, в самом центре событий, которые
развернутся, конечно, которые неизбежны, и Вану придется туго,
но именно здесь его можно будет подпирать, прикрывать, защищать
-- долго, а при желании -- бесконечно долго.
Две пешки стояли друг напротив друга, лоб в лоб, они могли
коснуться друг друга, могли обменяться ничего не значащими
словами, могли просто тихо гордиться собой, гордиться тем, что
вот они, простые пешки, обозначили собою ту главную ось, вокруг
которой будет теперь разворачиваться вся игра. По они ничего не
могли сделать друг другу, они были нейтральны друг к другу, они
были в разных боевых измерениях -- маленький желтый
бесформенный Ван с головой, привычно втянутой в плечи, и
плотный, по-кавалерийски кривоногий мужичок в бурке и в папахе,
с чудовищными пушистыми усами, со скуластым лицом и жесткими,
слегка раскосыми главами.
...
Нет, этому человеку нельзя было отдавать ни Вана, ни
центра. И Андрей быстро двинул вперед пешку, стоявшую на
подхвате, не глядя, кто это, и думая только об одном: прикрыть,
подпереть Вана, защитить его хотя бы со спины, показать
великому танкисту, что Ван, конечно, в его власти, но дальше
Вана ему не пройти. И великий танкист понял это, и заблестевшие
было глаза его снова сонно прикрылись красивыми тяжелыми
веками, но он забыл, видимо, как точно так же забыл и вдруг
каким-то страшным внутренним озарением понял Андрей, что здесь
все решают не они -- не пешки и слоны, и даже не ладьи и не
ферзи. И чуть только маленькая безволосая рука медленно
поднялась над доской, как Андрей, уже понявший, что сейчас
произойдет, сипло каркнул: "Поправляю..." в соответствии с
благородным кодексом игры и так поспешно, что даже пальцы свело
судорогой, поменял местами Вана и того, кто его подпирал. Удача
бледно улыбнулась ему: подпирал Вана, а теперь заменил Вана
Валька Сойфертис, с которым Андрей шесть лет просидел на одной
парте и который все равно уже умер в сорок девятом году во
время операции по поводу язвы желудка.
...
Великий стратег был более, чем стратегом. Стратег всегда
крутится в рамках своей стратегии. Великий стратег отказался от
всяких рамок. Стратегия была лишь ничтожным элементом его игры,
она была для него так же случайна, как для Андрея --
какой-нибудь случайный, по прихоти сделанный ход. Великий
стратег стал великим именно потому, что понял (а может быть,
знал от рождения): выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по
всем правилам; выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный
момент от всех правил, навязать игре свои правила, неизвестные
противнику, а когда понадобится -- отказаться и от них. Кто
сказал, что свои фигуры менее опасны, чем фигуры противника?
Вздор, свои фигуры гораздо более опасны, чем фигуры противника.
Кто сказал, что короля надо беречь и уводить из-под шаха?
Вздор, нет таких королей, которых нельзя было бы при
необходимости заменить каким-нибудь конем или даже пешкой. Кто
сказал, что пешка, прорвавшаяся на последнюю горизонталь,
обязательно становится фигурой? Ерунда, иногда бывает гораздо
полезнее оставить ее пешкой -- пусть постоит на краю пропасти в
назидание другим пешкам...
...
И Андрей все мучительно пытался понять, что же это за
игра, в которую он играет, какая цель ее, каковы правила, и
зачем все это происходит, и до самых глубин души продирал его
вопрос: как же это он попал в противники великого стратега, он,
верный солдат его армии, готовый в любую минуту умереть за
него, готовый убивать за него, не знающий никаких иных целей,
кроме его целей, не верящий ни в какие средства, кроме
указанных им средств, не отличающий замыслов великого стратега
от замыслов Вселенной. Он жадно, не ощутивши никакого вкуса,
вылакал шампанское, и тогда вдруг ослепительное озарение
обрушилось на него. Ну конечно же, он никакой не противник
великого стратега! Ну конечно же, вот в чем дело! Он его
союзник, верный его помощник, вот оно -- главное правило этой
игры! Играют не соперники, играют именно партнеры, союзники,
игра идет в одни-единственные ворота, никто не проигрывает, все
только выигрывают... кроме тех, конечно, кто не доживет по
победы...
Братья Стругацкие "Град обреченный"
приветственных речах. Они сели за инкрустированный столик, у
Андрея оказались черные, а у пожилого партнера -- белые, не
белые, собственно, а желтоватые, и человек с изрытым лицом
протянул маленькую безволосую руку, взял двумя пальцами пешку и
сделал первый ход. Андрей сейчас же двинул навстречу свою
пешку, тихого надежного Вана, который всегда хотел только
одного -- чтобы его оставили в покое, -- и здесь ему будет
обеспечен некоторый, впрочем, весьма сомнительный и
относительный, покой, здесь, в самом центре событий, которые
развернутся, конечно, которые неизбежны, и Вану придется туго,
но именно здесь его можно будет подпирать, прикрывать, защищать
-- долго, а при желании -- бесконечно долго.
Две пешки стояли друг напротив друга, лоб в лоб, они могли
коснуться друг друга, могли обменяться ничего не значащими
словами, могли просто тихо гордиться собой, гордиться тем, что
вот они, простые пешки, обозначили собою ту главную ось, вокруг
которой будет теперь разворачиваться вся игра. По они ничего не
могли сделать друг другу, они были нейтральны друг к другу, они
были в разных боевых измерениях -- маленький желтый
бесформенный Ван с головой, привычно втянутой в плечи, и
плотный, по-кавалерийски кривоногий мужичок в бурке и в папахе,
с чудовищными пушистыми усами, со скуластым лицом и жесткими,
слегка раскосыми главами.
...
Нет, этому человеку нельзя было отдавать ни Вана, ни
центра. И Андрей быстро двинул вперед пешку, стоявшую на
подхвате, не глядя, кто это, и думая только об одном: прикрыть,
подпереть Вана, защитить его хотя бы со спины, показать
великому танкисту, что Ван, конечно, в его власти, но дальше
Вана ему не пройти. И великий танкист понял это, и заблестевшие
было глаза его снова сонно прикрылись красивыми тяжелыми
веками, но он забыл, видимо, как точно так же забыл и вдруг
каким-то страшным внутренним озарением понял Андрей, что здесь
все решают не они -- не пешки и слоны, и даже не ладьи и не
ферзи. И чуть только маленькая безволосая рука медленно
поднялась над доской, как Андрей, уже понявший, что сейчас
произойдет, сипло каркнул: "Поправляю..." в соответствии с
благородным кодексом игры и так поспешно, что даже пальцы свело
судорогой, поменял местами Вана и того, кто его подпирал. Удача
бледно улыбнулась ему: подпирал Вана, а теперь заменил Вана
Валька Сойфертис, с которым Андрей шесть лет просидел на одной
парте и который все равно уже умер в сорок девятом году во
время операции по поводу язвы желудка.
...
Великий стратег был более, чем стратегом. Стратег всегда
крутится в рамках своей стратегии. Великий стратег отказался от
всяких рамок. Стратегия была лишь ничтожным элементом его игры,
она была для него так же случайна, как для Андрея --
какой-нибудь случайный, по прихоти сделанный ход. Великий
стратег стал великим именно потому, что понял (а может быть,
знал от рождения): выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по
всем правилам; выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный
момент от всех правил, навязать игре свои правила, неизвестные
противнику, а когда понадобится -- отказаться и от них. Кто
сказал, что свои фигуры менее опасны, чем фигуры противника?
Вздор, свои фигуры гораздо более опасны, чем фигуры противника.
Кто сказал, что короля надо беречь и уводить из-под шаха?
Вздор, нет таких королей, которых нельзя было бы при
необходимости заменить каким-нибудь конем или даже пешкой. Кто
сказал, что пешка, прорвавшаяся на последнюю горизонталь,
обязательно становится фигурой? Ерунда, иногда бывает гораздо
полезнее оставить ее пешкой -- пусть постоит на краю пропасти в
назидание другим пешкам...
...
И Андрей все мучительно пытался понять, что же это за
игра, в которую он играет, какая цель ее, каковы правила, и
зачем все это происходит, и до самых глубин души продирал его
вопрос: как же это он попал в противники великого стратега, он,
верный солдат его армии, готовый в любую минуту умереть за
него, готовый убивать за него, не знающий никаких иных целей,
кроме его целей, не верящий ни в какие средства, кроме
указанных им средств, не отличающий замыслов великого стратега
от замыслов Вселенной. Он жадно, не ощутивши никакого вкуса,
вылакал шампанское, и тогда вдруг ослепительное озарение
обрушилось на него. Ну конечно же, он никакой не противник
великого стратега! Ну конечно же, вот в чем дело! Он его
союзник, верный его помощник, вот оно -- главное правило этой
игры! Играют не соперники, играют именно партнеры, союзники,
игра идет в одни-единственные ворота, никто не проигрывает, все
только выигрывают... кроме тех, конечно, кто не доживет по
победы...
Братья Стругацкие "Град обреченный"
...Неужели же, черт возьми, гадко все, что в человеке от животного? Даже материнство, даже улыбка мадонны, ее ласковые мягкие руки, подносящие младенцу грудь... Да, конечно, инстинкт и целая религия, построенная на инстинкте... наверное, вся беда том, что эту религию пытаются распространить и дальше, на воспитание, где никакие инстинкты уже не работают, а если работают, то только во вред... Потому что волчица говорит своим волчатам: "Кусайте как я", и этого достаточно, и зайчиха учит зайчат: "Удирайте как я", и этого тоже достаточно, но человек-то учит детеныша: "Думай, как я", а это уже преступление... Ну а эти-то как - мокрецы, заразы, гады, кто угодно, только не люди, по меньшей мере сверхлюди, эти-то как? Сначала: "Посмотри, как думали до тебя, посмотри, что из этого получилось, это плохо, потому, что то-то и то-то, а получилось так-то и так-то". Только я не знаю, что это за то-то и что это за так-то, и вообще, все это уже было, все это уже пробовали, получались отдельные хорошие люди, но главная масса перла по старой дороге, никуда не сворачивала, по-нашему, по-простому. Да как ему воспитывать своего детеныша, когда отец его не воспитывал, а натаскивал: "Кусай, как я, и прячься, как я", и так же натаскивал его отца его дед, а деда - прадед, и так до глубины пещер, до волосатых копьеносцев, пожирателей мамонтов. Я-то их жалею, этих безволосых потомков, жалею их, потому что жалею самого себя, но им-то - им-то наплевать, им мы вообще не нужны, и не собираются они нас перевоспитывать, не собираются даже взрывать старый мир, нет им дела до старого мира, и от старого мира они требуют только одного - чтобы к ним не лезли. Теперь это стало возможно, теперь можно торговать идеями, теперь есть могущественные покупатели идей, и они будут охранять тебя, весь мир загонят за колючую проволоку, чтобы не мешал тебе старый мир, будут кормить тебя, будут тебя холить... будут самым предупредительным образом точить топор, которым ты рубишь тот самый сук, на котором они восседают, сверкая шитьем и орденами...
...И, черт возьми, это по-своему грандиозно - все уже пробовали, только этого не пробовали: холодное воспитание без всяких соплей, без слез... хотя что это я мелю, откуда я знаю, что у них там за воспитание... но все равно, жестокость, презрение, это же видно... Ничего у них там не получится, потому что, ну ладно, разум, думайте, учитесь, анализируйте, а как же руки матери, ласковые руки, которые снимают боль и делают мир теплым? И колючая щетина отца, который играет в войну и тигра, и учит боксу, и самый сильный, и знает больше всех на свете? Ведь это же тоже было! Не только визгливые (или тихие) свары родителей, не только ремень и пьяное бормотание, не только же беспорядочное обрывание ушей, сменяющееся внезапно и непонятно судорожным одарением конфетами и медью на кино... Да откуда я знаю - быть может у них есть эквивалент всему хорошему, что существует в материнстве и отцовстве... как Ирма смотрела на того мокреца!.. Каким же это нужно быть, чтобы на тебя так смотрели... и уж во всяком случае, ни Бол-Кунац, ни Ирма, ни прыщавый нигилист-обличитель никогда не наденут золотых рубашек, а разве этого мало? Да черт возьми - мне от людей больше ничего не надо!...
...Подожди, сказал он себе. Найти главное. Ты за них или против? Бывает еще третий выход: наплевать, но мне не наплевать. Ах, как бы я хотел быть циником, как легко, просто и роскошно жить циником! Ведь надо же - всю жизнь из меня делают циника, стараются, тратят гигантские средства, тратят пули, цветы красноречия, бумагу, не жалеют кулаков, не жалеют людей, ничего не жалеют, только бы я стал циником, - а я никак... Ну, хорошо, хорошо. Все-таки: за или против? Конечно, против, потому что не терплю пренебрежения, ненавижу всяческую элиту, ненавижу всяческую нетерпимость и не люблю, ох, как не люблю, когда меня бьют по морде и прогоняют вон. И я - за, потому что люблю людей умных, талантливых, и ненавижу дураков, ненавижу тупиц, ненавижу золотых рубашек, фашистов ненавижу, и ясно, конечно, что так я ничего не определю, я слишком мало знаю их, а из того, что знаю, из того, что в дел сам, в глаза бросается скорее плохое - жестокость, презрительность, физическое уродство, наконец... И вот что получается: за них Диана, которую я люблю, и Голем, которого я люблю, и Ирма, которую я люблю, и Бол-Кунац, и прыщавый нигилист... а кто против? Бургомистр против, старая сволочь, фашист и демагог, и полицмейстер, продажная шкура, и Росшепер Нант, и дура Лола, и шайка золотых рубашек, и Павор... Правда, с другой стороны за них - долговязый профессионал, а также некий генерал Пферд - не терплю генералов, а против Тэдди и, наверное, еще много таких, как Тэдди... Да, тут большинством голосов ничего не решишь. Это что-то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь...
© АБС. "Гадкие лебеди"
...И, черт возьми, это по-своему грандиозно - все уже пробовали, только этого не пробовали: холодное воспитание без всяких соплей, без слез... хотя что это я мелю, откуда я знаю, что у них там за воспитание... но все равно, жестокость, презрение, это же видно... Ничего у них там не получится, потому что, ну ладно, разум, думайте, учитесь, анализируйте, а как же руки матери, ласковые руки, которые снимают боль и делают мир теплым? И колючая щетина отца, который играет в войну и тигра, и учит боксу, и самый сильный, и знает больше всех на свете? Ведь это же тоже было! Не только визгливые (или тихие) свары родителей, не только ремень и пьяное бормотание, не только же беспорядочное обрывание ушей, сменяющееся внезапно и непонятно судорожным одарением конфетами и медью на кино... Да откуда я знаю - быть может у них есть эквивалент всему хорошему, что существует в материнстве и отцовстве... как Ирма смотрела на того мокреца!.. Каким же это нужно быть, чтобы на тебя так смотрели... и уж во всяком случае, ни Бол-Кунац, ни Ирма, ни прыщавый нигилист-обличитель никогда не наденут золотых рубашек, а разве этого мало? Да черт возьми - мне от людей больше ничего не надо!...
...Подожди, сказал он себе. Найти главное. Ты за них или против? Бывает еще третий выход: наплевать, но мне не наплевать. Ах, как бы я хотел быть циником, как легко, просто и роскошно жить циником! Ведь надо же - всю жизнь из меня делают циника, стараются, тратят гигантские средства, тратят пули, цветы красноречия, бумагу, не жалеют кулаков, не жалеют людей, ничего не жалеют, только бы я стал циником, - а я никак... Ну, хорошо, хорошо. Все-таки: за или против? Конечно, против, потому что не терплю пренебрежения, ненавижу всяческую элиту, ненавижу всяческую нетерпимость и не люблю, ох, как не люблю, когда меня бьют по морде и прогоняют вон. И я - за, потому что люблю людей умных, талантливых, и ненавижу дураков, ненавижу тупиц, ненавижу золотых рубашек, фашистов ненавижу, и ясно, конечно, что так я ничего не определю, я слишком мало знаю их, а из того, что знаю, из того, что в дел сам, в глаза бросается скорее плохое - жестокость, презрительность, физическое уродство, наконец... И вот что получается: за них Диана, которую я люблю, и Голем, которого я люблю, и Ирма, которую я люблю, и Бол-Кунац, и прыщавый нигилист... а кто против? Бургомистр против, старая сволочь, фашист и демагог, и полицмейстер, продажная шкура, и Росшепер Нант, и дура Лола, и шайка золотых рубашек, и Павор... Правда, с другой стороны за них - долговязый профессионал, а также некий генерал Пферд - не терплю генералов, а против Тэдди и, наверное, еще много таких, как Тэдди... Да, тут большинством голосов ничего не решишь. Это что-то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь...
© АБС. "Гадкие лебеди"