Проза.

[Morrigan]

Тиффани обнаружила, что Петулия терпеть не могла спорить о чем бы то ни было.
Поэтому беседа происходила следующим образом:
Тиффани сказала: - Я живу на Мелу.
Петулия ответила: - О, это у вас там разводят всех этих овец? Не очень-то я люблю овец, они такие... мешковатые.
На что Тиффани сказала: - Вообще то, мы очень гордимся своими овцами.
И затем, можно было молчать, пока Петулия неуклюже давала задний ход, словно разворачивала тележку в узком проходе: - Ну, я не хотела сказать, что прямо так их ненавижу. По моему, бывают очень даже хорошие овечки. Мы ведь тоже держим овец. Они лучше, чем козы и шерсти у них больше. На самом деле, они мне даже нравятся, правда. Овцы такие замечательные.
Петулия тратила много времени, пытаясь угадать, что люди думают по тому или иному поводу, чтобы ее мнение совпало с их мнением. Никому бы не удалось поссориться с ней. Тиффани приходилось сдерживаться, чтобы не заявить - "Небо - зеленое", только чтобы проверить, как скоро она с этим согласится.

 

[Fames..]

— Но ведь есть великие дела, за которые стоит отдать жизнь, — возразила Бабочка
— Нет, нет таких дел! Потому что жизнь у тебя только одна, а великих дел как собак нерезаных!
— О боги, да как же можно жить с такой философией?
Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха.
— Долго!

 

[Morrigan]

И под самую Пасху она в ужасе призналась батюшке, что каждый вечер желает китаянке смерти и ничего не может с собой поделать. Желает — и все.

 

[Fames..]

А я понимаю, подумала Тиффани. Ты ведешь себя как пастушья собака, которая все время досаждает овцам. Ты не даешь им время подчиниться и ты не позволяешь им понять, когда они сделали что-то правильно. Ты просто продолжаешь лаять на них.
(с)Т.Пратчетт

 

[Fames..]

Марта представила ее всем приглашенным. Среди них был молодой семинарист. Марта упоминала когда то, что познакомилась с ним, когда писала репортаж, – она была журналисткой в одном из общепольских еженедельников – и что он был «забавный». Семинарист не отходил от нее ни на шаг. И он вовсе не был забавным. Ни единой минуты. Был он самонадеянным, поверхностно интеллигентным, и на губах у него постоянно вскипала пена, оттого что он без умолку говорил о себе и о том, что «привело его к истине и Богу». Ей никак не удавалось отвязаться от него. Даже бегство в туалет не помогло: он дожидался под дверью. Только она вышла, и он сразу же начал говорить. С того самого места, на котором она прервала его, сбежав в туалет.
Когда же он заговорил о «жуткой бессмысленности религиозной войны на Балканах», она поняла, что пора уходить домой. Она нервно искала взглядом Марту, чтобы попрощаться. Внезапно она услышала невероятную фразу, произнесенную театральным, модулированным голосом причетника:
– Мы не утратили Анджея. Мы лишь обрели нового ангела. Ты тоже должна так думать.
Она резко обернулась. Увидела его сложенные, как для молитвы, ладони, взгляд всеведущего ментора и омерзительную пену в уголках губ. И не выдержала. Выпустила бокал, и тот упал на пол, наклонилась к нему и сказала:
– Что ты, кретин, знаешь об утратах? Что? Ты хотя бы раз видел Анджея?
Она кричала. Истерически кричала. Все в комнате замолчали. И смотрели на них.
– Знаешь ли ты, что я отдала бы всех твоих сраных ангелов за один час с ним? За один единственный час? Чтобы сказать ему то, что я не успела сказать. Ты, кретин, знаешь, что я сказала бы ему первым делом? А сказала бы я ему в первую очередь, что больше всего жалею о тех грехах, которые не успела с ним совершить. Нет? Не знаешь? Ты, пророк с незаконченным образованием и мессия любитель, не знаешь этого? Но знаешь, что я должна думать?!
Она умолкла. Спрятала лицо в ладонях. Дрожала, как эпилептик. В комнате стояла абсолютная тишина. Внезапно она взяла себя в руки, раскрыла сумочку, вытащила бумажный платок, одним движением провела по губам парализованного семинариста. С отвращением отбросила белый прямоугольник платка на пол, развернулась и, ступая по обломкам разбитого бокала, торопливо вышла.

 

[Fames..]

Когда она была маленькой, мать читала ей эти сказки, а потом Тиффани читала сама. Во всех сказках так или сяк была ведьма. Злая старая ведьма.
И Тиффани подумала: где доказательства?
В сказаках никогда не говорилось, почему непременно злая. Говорилось только — старуха, живет одиноко, выглядит как-то не так, потому что беззубая — этого достаточно. Этого достаточно для того, чтобы тебя звали ведьмой.
Если на то пошло, в книге сказок не приводились доказательства ничему. Там говорилось «прекрасный принц»… он правда такой, или его называли прекрасным только за то, что принц? Или «девушка, чья краса светла как день»… какой именно день? В середине зимы дни — солнца почти не увидишь. Когда читаете сказки, от вас не требуется думать. А только верить в то, что вам говорят.
И говорят вам: старая ведьма живет одна в странном пряничном доме, либо в доме, который ходит-бродит на курьих ножках. Она разговаривает со зверем и птицей и умеет колдовать.
Тиффани в жизни знала лишь одну старуху, что жила одиноко в странном доме…
Хотя нет. Не совсем так. Точнее сказать — она знала лишь одну старуху, что жила одиноко в странном доме, который двигался с места на место — и это была Бабушка. И она умела колдовать колдовство для овец, и говорила со зверем и птицей, и ничего злого в ней не было. Это — доказательство, что сказкам верить нельзя.
И еще была другая старуха, которую все звали ведьмой. И то, что произошло с ней, заставило Тиффани… много думать.
В любом случае, ведьмы ей нравились больше очень довольных собою прекрасных принцев и уж всяко больше принцесс, что красой поспорят с ясным днем, а умом — с божьей коровкой. И еще у них были дивные золотые волосы, а у Тиффани — нет. У нее волосы были коричневые, скучно коричневые. Мать о них говорила: каштановые или порой «шатеновые», но Тиффани знала: коричневые, коричневые, коричневые, точно так же, как и глаза. Коричневого цвета земли. Так что же — найдутся в книге какие-нибудь приключения для коричневых волос и глаз? Нет и нет. Златовласые голубые очи либо зеленоглазые рыжие кудри заполучат все истории. С коричневыми волосами ты можешь быть прислугой или дровосеком или в этом духе. Или молочницей. Ну так вот — этого не будет, хотя сыры у нее получаются хорошо. Принцем ей не быть никак, а принцессой — ни за что, и дровосеком не по душе, поэтому она будет ведьмой, она будет знать, как знала Бабушка.

 

[Fames..]

— Хорошо. Итак. Если ты веришь в себя…
— М?
— И в свои мечты…
— М?
— И следуешь своей путеводной звезде…
— М?
— Ты все равно проиграешь тем, кто до седьмого пота работал и учился и не надеялся на авось. Всего хорошего.

 

[Fames..]

Через пять минут у Тиффани все было готово. Мало что можно спрятать от ребенка, который не ведет себя шумно и не страдает плохим зрением, поэтому она знала, где бутылки хранятся, и добыла одну. Пробка вбита через тряпку, но это была старая пробка, и ее можно подковырнуть и вытащить концом ножа. От Наружного духа у Тиффани слезились глаза. Она собралась налить золотисто-коричневой жидкости в блюдце.
— Нет! Нас обоих затопчут насмерть, — сказал жаба. — Просто подержи бутылку открытой.
Дух поднимался из горлышка, и было видно прозрачное колыхание, словно в летний зной над камнями.
Тиффани чувствовала, как в прохладной полутьме маслодельни ощущается прикованное к одной точке внимание.
Она села на доильную табуретку и сказала:
— Ну ладно. Выходите.
Их были сотни. Они высовывались поверх бадей. Спускались на веревочках с потолочных балок. Бочком выбирались из-за сыров на полках. Выползали из-под мойки. Появлялись из мест, где в жизни не подумаешь мог бы прятаться тот, у кого волосы как взрыв оранжевой сверхновой.
Они все были примерно шести дюймов ростом и синие, хотя не поймешь — цвет кожи у них такой или это из-за татуировок, что были у каждого везде, где не росли волосы. Одеждой им служили короткие кильты, иногда еще кое-что — кожаные жилеты и вроде того. У некоторых были надеты на голову, как шлемы, крысиные или кроличьи черепа. И все как один — с висящими за спиной мечами длиной почти в собственный рост.
Но что сильнее всего бросилось Тиффани в глаза — они ее явно побаивались. Почти все упорно разглядывали свои ноги, а это было зрелище не для слабого сердца, потому что ноги у них были большие, грязные, и частично в обмотках из чьих-то шкурок, вместо обуви. Ни один из них не хотел встретиться с ней взглядом.
— Это вы тут наносили воды в бадьи? — спросила она.
Шорох, с которым шаркали, переминаясь, множество ног, покашливания, и недружный хор: «Айе».
— И дрова в ящик?
Опять недружный хор «Айе».
Тиффани одарила их гневным взглядом.
— А барана помните?
Тут они все стали смотреть себе под ноги.
— Почему хотели украсть у нас барана?
Бормотание и подталкивание друг друга локтями, наконец один человечек снял свой шлем из кроличьего черепа и стал нервно крутить в руках.
— Хотелося нам ести, мистрис, — пробормотал он. — Но как стало нам ведомо, что это твое, то в загон возвернули мы бестию единым духом.
У всех был такой убитый вид, что Тиффани сжалилась над ними.
— Ну что ж. Я полагаю, вы не стали бы красть, если бы не были такими голодными, — сказала она.
В ответ она получила несколько сотен изумленных взглядов.
— Ой стали бы, мистрис, — ответил крутильщик шлема.
— Стали бы?
В голосе Тиффани было такое удивление, что крутильщик оглянулся на ряды соратников за поддержкой. Они все закивали.
— Да, мистрис. Нам пристало. Мы славный хитный народ. Так, парни? Что есть наша слава?
— Хити! — крикнули синие человечки.
— А что еще, парни?
— Пити!
— А что еще?
— Лупити!

 

[Morrigan]

Смотрел недавно я какой-то фильм. Там по сюжету погибает положительный герой. Смерть шла к нему надрывно и долго. Камера скользила по его красивому и горестно запрокинутому лицу, закадровая музыка добавляла трагизма, в его устремлённых к небу глазах застыли слёзы и немая обида на несправедливость этого мира. Затем его лицо медленно-медленно растворилось в красивых и торжественных видах природы - летящие птицы, качающиеся деревья, туманные горы, и музыка перешла к крещендо. Таким образом, не показывая финальных конвульсий, аудитории дали понять, что душа отлетела. Сердца зрителей сжались от горя, сопереживая человеку в такой роковой момент его жизни.

Кинематограф - крайне лживая штука. В действительности человек умирает не так. Человек умирает в затянувшейся старости. Никто ему не сопереживает, никому он уже не нужен, всех он уже задолбал, и себя в том числе. Все мы видели этих стариков, они сидят с безучастным видом, и смотрят перед собой в никуда, они даже не тратят силы на то, чтобы сфокусировать свой взгляд. Они мало двигаются, потому что понимают полную бесполезность любого движения. Вблизи от них можно почувствовать безнадёжный старческий запах, синтез телесной грязи, мочи и спёртой затхлости. Они не чувствуют этого запаха, они в нём живут. Нам неприятно на них смотреть, мы понимаем, что в будущем многих из нас ждёт то же самое. Угасание мыслей, угасание желаний, полная никчёмность, и нет никого, кто мог бы пристрелить нас из жалости.

 

[Fames..]

ДАО ПЕСДЫН

Сто восемь. О музыке.

Те, кто долго жил среди п...сов, говорят, что они втайне стыдятся своего греха и стараются поразить всякими фокусами. Думают про себя так: «Да, я п...рас. Так уж вышло — что теперь делать… Но может быть, я гениальный п...рас! Вдруг я напишу удивительную музыку! Разве посмеют плохо говорить о гениальном музыканте…» И поэтому все время стараются придумать новую музыку, чтобы не стыдно было и дальше харить друг друга в дупло. И если б делали тихо, в специальном обитом пробкой месте, то всем было бы так же безразлично, как и то, что долбятся в сраку. Но их музыку приходится слушать каждый день, ибо заводят ее повсеместно. И потому не слышим ни ветра, ни моря, ни шороха листьев, ни пения птиц. А только один и тот же пустой и мертвый звук, которым хотят удивить, запуская его в небо под разными углами.

Бывает, правда, что у п...асов ломается музыкальная установка. В такие минуты спеши слушать тишину.

 

[Fames..]

"Барсук среди всех животных - самый пи....с. Самый в лесу подонок и ворюга. Подлец редкостный. Крадёт именно то, что тебе больше всего нужно. Конфеты на столе оставишь или там ещё что по мелочи - никогда не позарится. Нет, он залезет в твой заветный схрончик.Разорит твою муку, обоссыт её обязательно. И ведь как обоссыт. Сядет сверху на мешок и так нассыт, чтобы насквозь, до самого дна, через весь мешок просочилось. Соль твою рассыплет, весь хлеб понадкусывает. Именно не сожрёт, а понадкусывает. И обязательно весь. В общем испортит всё, чего в лесу не достать, всё, за чем в посёлок придётся идти. А украдёт? Да чёрт его знает, что он украдёт. Посмотришь и не поймёшь - а чего он с собой-то унёс? Может, и ничего не унёс, но всё испортил.
И ведь какая сволочь. Отойдёт метров на пятьдесят, сядет за муравейник и наблюдает чего ты делать будешь. И при этом ещё муравьями лакомится..."

 

[Fames..]

Народ Королевы похищал не только еду. Иногда пропадали люди, например…
— …музыканты, — сказал Вильям гоннагл. — Феи музыку делать не умеют. Она забирает человека ради музыки его.
— И дети, — сказала Тиффани.
— Айе, твой мальца братик не первый, — ответил Роб. — В тутошнем краю не богато смеха-радости, видишь. А думает она, что умеет с детишками ладить.
— Старая келда говорила мне, что Королева не будет обращаться с ним плохо, — сказала Тиффани. — Это ведь правда?
Фигглов можно читать, как открытую книгу. Притом это книга с крупными буквами, на каждой странице большая цветная картинка: «Где тут песик?» или «Большой красный мяч» — и всего несколько слов. Мысли Фигглов тут же отражались у них на лице, и сейчас на всех лицах дружно отразилось: «Кривенс, хоть бы не спросила она про то, чего не хочется нам говорити…»
— Это правда или нет? — спросила Тиффани.
— О, айе, — медленно проговорил Роб. — Келда не солгала тебе. Кралева добра ему желает, хоть как энто сделать — не знает. Она эльф. Не шибко умеют эльфы о других думати.

 

[Morrigan]

— Ты решила познакомить детей с оккультным?
— О да.
— Что? Зачем?
— Чтобы избавить их от потрясений в будущем, — спокойным тоном ответила Сьюзен.
— Но госпожа Робертсон сообщила мне, что ее Эмма постоянно бродит по дому в поисках прячущихся в шкафах чудовищ! А раньше она ужасно их боялась!
— Бродит с палкой? — уточнила Сьюзен.
— С отцовским мечом!

 

[Morrigan]

— Да и х..й с ним! — так он сказал, справедливый подземный крот, старый и вшивый, слепой и грязный, но справедливый и подземный. — Да и х..й с ним, бояре! В смысле, бабы. Ну, то есть, курвы. То бишь... Ну, вы поняли.

 

[Yuggoth]

Девочки уселись в углу, возле очага. Они принялись тормошить куклу, укладывали ее то у одной, то у другой на коленях и весело щебетали. Время от времени Козетта поднимала глаза от вязанья и печально глядела на них.
Эпонина и Азельма не замечали Козетту. Она была для них чем-то вроде собачонки. Этим трем девочкам вместе не было и двадцати четырех лет, но они уже олицетворяли собой человеческое общество: с одной стороны - зависть, с другой - пренебрежение.

Кукла у сестер Тенардье была полинявшая, старая, поломанная, но Козетте она казалась восхитительной- ведь у нее за всю жизнь не было куклы, настоящей куклы, - это выражение понятно всем детям.
...Эпонина и Азельма не обращали никакого внимания на происходившее вокруг. Они только что успешно завершили ответственную операцию - завладели котенком. Бросив на пол куклу, Эпонина, которая была постарше, пеленала котенка в голубые и красные лоскутья, невзирая на его мяуканье н судорожные движения. Поглощенная этой важной и трудной работой, она болтала с сестрой на том нежном, очаровательном детском языке, обаяние которого, как и великолепие крыльев бабочки, исчезает, как только ты попытаешься запечатлеть его.
- Знаешь, сестричка, вот эта кукла смешнее той. Смотри, она шевелится, пищит, она тепленькая. Знаешь, сестричка, давай с ней играть. Она будет моей дочкой. Я буду мама. Я приду к тебе в гости, а ты на нее посмотришь. Потом ты увидишь ее усики и удивишься. А потом увидишь ее ушки, а потом хвостик, и ты очень удивишься. И ты мне скажешь; "Боже мой!" А я тебе скажу: "Да, сударыня, это у меня такая маленькая дочка. Теперь все маленькие дочки такие".
Азельма с восхищением слушала Эпонину.
Как птицы из всего строят гнезда, так дети из всего мастерят себе куклу. Пока Азельма и Эпонина пеленали котенка, Козетта пеленала саблю. Потом она взяла ее на руки и, тихо напевая, стала ее убаюкивать.
Кукла - одна из самых настоятельных потребностей и вместе с тем воплощение одного из самых очаровательных женских инстинктов у девочек. Лелеять, наряжать, украшать, одевать, раздевать, переодевать, учить, слегка журить, баюкать, ласкать, укачивать, воображать, что нечто есть некто, - в этом все будущее женщины. Мечтая и болтая, готовя игрушечное приданое и маленькие пеленки, нашивая платьица, лифчики и крошечные кофточки, дитя превращается в девочку, девочка - в девушку, девушка - в женщину. Первый ребенок - последняя кукла.
Маленькая девочка без куклы почти так же несчастна и точно так же немыслима, как женщина без детей.
Козетта сделала себе куклу из сабли.
Пьяницы продолжали петь свою песню, а ребенок под столом продолжал петь свою.
Вдруг Козетта умолкла: обернувшись, она заметила куклу, которую девочки Тенардье позабыли, занявшись котенком, и бросили в нескольких шагах от кухонного стола.
Она выпустила из рук запеленутую саблю, которая не могла удовлетворить ее вполне, затем медленно обвела глазами комнату. Тетка Тенардье шепталась с мужем и пересчитывала деньги; Эпонина и Азельма играли с котенком; посетители кто ужинал, кто пил вино, кто пел, - на нее никто не обращал внимания. Каждая минута была дорога. Она на четвереньках выбралась из-под стола, еще раз удостоверилась в том, что за ней не следят, затем быстро подползла к кукле и схватила ее. Мгновение спустя она снова была на своем месте и сидела неподвижно, но повернувшись таким образом, чтобы кукла, которую она держала в объятиях, оставалась в тени. Счастье поиграть куклой было редким для нее - оно таило в себе неистовство наслаждения.
Никто ничего не заметил, кроме незнакомца, медленно жевавшего хлеб с сыром - из этого состоял весь его скудный ужин.
Это блаженство длилось с четверть часа.
Но как осторожна ни была Козетта, она не заметила, что одна нога куклы выступила из мрака, и теперь ее освещал яркий огонь очага. Эта розовая, блестящая нога поразила взгляд Азельмы, и она сказала Эпонине:
- Гляди-ка, сестрица!
Девочки остолбенели. Козетта осмелилась взять куклу!
Эпонина встала и, не отпуская котенка, подошла к матери и стала дергать ее за юбку.
Кукла у сестер Тенардье была полинявшая, старая, поломанная, но Козетте она казалась восхитительной- ведь у нее за всю жизнь не было куклы, настоящей куклы, - это выражение понятно всем детям.
- Да оставь ты меня в покое! Ну! Что тебе надо? - спросила мать.
- Мама! - сказала девочка. - Посмотри!
Она показала пальцем на Козетту.
А Козетта, в порыве восторга, ничего не видела и не слышала.
"Наверно, нищий", - решила тетка Тенардье.
Лицо кабатчицы приняло то особенное выражение, которое возникает по пустякам и за которое такие женщины получают прозвище "мегеры".
На этот раз уязвленная гордость еще сильнее разожгла ее гнев. Козетта преступила все границы, Козетта совершила покушение на куклу "барышень"! Русская царица, которая увидела бы, что мужик примеряет голубую орденскую ленту ее августейшего сына, была бы разгневана не больше.
Охрипшим от возмущения голосом она крикнула:
- Козетта!
Козетта вздрогнула, словно под ней заколебалась земля. Она обернулась.
- Козетта! - повторила кабатчица.
Козетта взяла куклу и со смешанным чувством благоговения и отчаяния осторожно положила ее на пол. Потом, не сводя с куклы глаз, она сжала ручки и - страшно было видеть этот жест у восьмилетнего ребенка! -заломила их. Наконец пришло то, чего не вызвало у Козетты ни путешествие в лес, ни тяжесть полного ведра, ни потеря денег, ни плетка, ни зловещие слова хозяйки, - пришли слезы. Она захлебывалась от рыданий.
Незнакомец встал из-за стола.
- Что случилось? - спросил он.
- Да разве вы не видите? - воскликнула кабатчица, указывая на вещественное доказательство преступления, лежавшее у ног Козетты.
- Ну и что же? - снова спросил человек.
- Эта сквернавка осмелилась дотронуться до куклы моих детей! - ответила Тенардье.
- И только-то? - сказал незнакомец. -Что ж тут такого, если она даже и поиграла в эту куклу?
- Она трогала ее своими грязными руками! Своими отвратительными руками! - продолжала кабатчица.
При этих словах рыдания Козетты усилились.
- Да замолчишь ты наконец! - крикнула тетка Тенардье.
Незнакомец направился к входной двери, открыл ее и вышел.
Как только он скрылся, кабатчица, воспользовавшись его отсутствием, так пнула ногой Козетту, что девочка громко вскрикнула.
Дверь отворилась, незнакомец появился вновь. Он нес в руках ту самую чудесную куклу, о которой мы уже говорили и на которую деревенские ребятишки любовались весь день. Он поставил ее перед Козеттой и сказал:
- Возьми. Это тебе.

По всей вероятности, в продолжение того часа, который он пробыл здесь, погруженный в задумчивость, он успел разглядеть игрушечную лавку, до того ярко освещенную плошками и свечами, что сквозь окна харчевни это обилие огней казалось иллюминацией.
Козетта подняла глаза. Человек, приближавшийся к ней с куклой, казался ей надвигавшимся на нее солнцем, ее сознания коснулись неслыханные слова: "Это тебе", она поглядела на него, поглядела на куклу, потом медленно отступила и забилась под стол в самый дальний угол, к стене.
Она больше не плакала, не кричала, - казалось, она не осмеливалась дышать.
Кабатчица, Эпонина и Азельма стояли как истуканы. Пьяницы, и те умолкли. В харчевне воцарилась торжественная тишина.

 

[Fames..]

Я больше никогда не буду такой, как сейчас, думала Тиффани, созерцая ужас на лице Королевы. Никогда не буду себя чувствовать высокой, как небо, и старой, как холмы, и сильной, как море. Мне кое-что дали ненадолго, и плата заключается в том, что я должна отдать это назад.
И награда тоже заключается том, что я должна отдать это назад. Никакой человек не смог бы так жить. Так можно провести весь день, разглядывая цветок, потому что он изумителен, а молоко само не подоится. Не удивительно, что мы идем по жизни, как во сне. Пробудиться и видеть все таким, какое оно действительно есть… никто не мог бы долго это выдержать.
Она глубоко вдохнула и подняла Королеву с земли. Тиффани сознавала все происходящее, рев бурлящих грез вокруг, но грезы на нее не действовали. Она была настоящая и наяву, больше наяву, чем когда-нибудь прежде за всю свою жизнь. Ей надо было сосредотачиваться даже для того, чтобы просто думать, сквозь лавину льющихся в ее разум ощущений реальности.
Королева была легкой, как младенец, и безумно меняла облики в руках у Тиффани — чудовища, составленные из разных кусочков звери. Когти, щупальца. Но в конце концов Королева стала маленькой и серой, как обезьянка, с большой головой и большими глазами, с узкой впалой грудью, которая ходила вверх-вниз, тяжело дыша.
Тиффани подошла к трилитам. Каменная арка стояла, как прежде. Она никогда и не падала, подумала Тиффани. У этого существа нет ни силы, ни магии, есть лишь один-единственный трюк. Наихудший.
— Держись подальше от меня, — сказала Тиффани, входя в каменные врата. — Никогда не возвращайся. Никогда не трогай мое. — И потому, что это существо было такое слабое и похоже на младенца, Тиффани добавила: — Но я надеюсь, что кто-то будет плакать по тебе. Надеюсь, что Король к тебе вернется.
— Ты меня жалеешь? — прорычало существо, которое было Королевой.
— Да. Немного, — сказала Тиффани. Как мисс Робинсон, подумала она.
Тиффани опустила это существо на землю, оно скачками кинулось прочь по снегу, повернулось и снова стало прекрасной Королевой.
— Победа не будет за тобой, — сказала Королева. — Всегда найдется дорога внутрь. Все грезят.
— Иногда мы пробуждаемся, — ответила Тиффани. — Не возвращайся… иначе буду с кем-то разбираться.
Она сосредоточилась, и теперь каменная арка обрамляла ни больше — и не меньше — чем кусочек летнего пастбища.
Мне надо будет найти способ, как запечатать эту дверь, сказал ее Третий Помысел. Или двадцатый помысел, может быть. Она сейчас была полна помыслами.
Ей удалось отойти немного в сторону, и там она села, обхватив руками колени. Представьте себе, что такое насовсем застрять в этом состоянии, думала она. Придется носить в ушах затычки, в ноздрях тоже, и на голове черный колпак до плеч, и все равно будешь чересчур хорошо видеть и слышать…
Она закрыла глаза, и потом закрыла глаза снова.
Почувствовала, как все это уходит из нее. Действительно похоже на то, как погружаешься в сон, соскальзываешь из этого широко распахнутого, необыкновенного чувства яви просто в… нормальное, повседневное «наяву». Как будто все вокруг затуманилось и приглушилось.
Вот так мы все ощущаем всегда, думала она. Ходим всю жизнь, как во сне, потому что как мы сумели бы жить постоянно такими проснувшимися…

 

[Morrigan]

Кит неохотно повернулся и ушел под воду, следуя за кораблем Бравого Морехода.

- Рыба нет! – сказал Вентворт.

- Это млекопита… - проговорил язык Тиффани, прежде чем она успела его удержать.

Пиктси продолжали неподвижно смотреть на нее.

- Он просто должен запомнить, как правильно, - пробормотала она, стыдясь сама себя. – А то многие делают эту ошибку…

Ты станешь такой же, как Мисс Тик, сказал ее Второй Помысел. Ты что, хочешь этого?

- Да, - ответил голос, и Тиффани поняла, что голос был ее собственный. В ней радостно закипал гнев. – Я – это я, люблю логику и аккуратность, и когда не знаю точно, то проверяю! И когда люди что-то говорят наобум, то меня это бесит! Хорошо делаю сыр. Быстро читаю. Думаю головой! И у меня всегда при себе моток шнурка! Такой вот я человек!

Она умолкла. Теперь даже Вентворт смотрел на нее во все глаза. И моргал.

- Водяной коров уплыл, - полувопросительно и смиренно сказал он.

- Верно! Молодец! – ответила Тиффани. – Придем домой, дам конфету. Одну!

Тесная толпа пиктси взирала на нее по-прежнему тревожно.

Роб нервно поднял руку и спросил:

- Ты ничего, если мы дальше поплывем? Пока твой Рыба Ки… Коров не воротился?

Тиффани глянула мимо него вперед. Маяк был недалеко. Там, на крошечном островке виднелся небольшой причал.

- Да, пожалуйста. Эм-м… Благодарю вас, - ответила она, успокаиваясь понемногу. Корабль и Кит пропали в дожде и морской дали, волны едва лизали берег.

Дрём сидел на камнях, вытянув перед собой бледные толстые ноги. Он смотрел на море и не обратил особого внимания на подплывшую лодку. Ему кажется, он у себя дома, подумала Тиффани. Я даю ему сон, где он чувствует себя хорошо.

 

[extazy]

— Вы принимаете феназепам? — спросил меня Аркадий Семёныч.
— Нет... Но я принимаю ванну. — ответила я.
— Хм, мне кажется, вы принимаете ванну слишком близко к сердцу... — Аркадий Семёныч нахмурился.
— Может быть, — ответила я. — А вы неплохо выглядите, Аркадий Семёныч... Неплохо выглядите идиотом.
— Спасибо...
Усы Аркадия Семёныча вспорхнули с лица и уселись на край стоящей на столе тарелки. Немного поклевав осеннего депрессняка, усы вернулись на место и уныло повисли. А мне подумалось, что спаржа — это нечто дерзкое и агрессивное... Возможно, я спутала её со шпагой... Однако, я бы ничуть не удивилась, если бы прочитала где-нибудь "он был великолепным фехтовальщиком на спарже". Я подняла глаза... Глаза были чужие, холодные... Положила на место. Вспомнив о прерванной беседе, пришла в себя, но моего собеседника уже не было. Зато на столе сидел таракан. Зря вы это, Аркадий Семёныч. Тапок. Хлопок. Непреднамеренное убийство. Такой был день...

 

[Fames..]

— Вы принимаете феназепам? — спросил меня Аркадий Семёныч.
— Нет... Но я принимаю ванну. — ответила я.
— Хм, мне кажется, вы принимаете ванну слишком близко к сердцу... — Аркадий Семёныч нахмурился.
— Может быть, — ответила я. — А вы неплохо выглядите, Аркадий Семёныч... Неплохо выглядите идиотом.
— Спасибо...
Усы Аркадия Семёныча вспорхнули с лица и уселись на край стоящей на столе тарелки. Немного поклевав осеннего депрессняка, усы вернулись на место и уныло повисли. А мне подумалось, что спаржа — это нечто дерзкое и агрессивное... Возможно, я спутала её со шпагой... Однако, я бы ничуть не удивилась, если бы прочитала где-нибудь "он был великолепным фехтовальщиком на спарже". Я подняла глаза... Глаза были чужие, холодные... Положила на место. Вспомнив о прерванной беседе, пришла в себя, но моего собеседника уже не было. Зато на столе сидел таракан. Зря вы это, Аркадий Семёныч. Тапок. Хлопок. Непреднамеренное убийство. Такой был день...

Посмотреть вложение 164483

Пратчетт на самом деле лишен абсурда начисто.
Но будучи вырван из контекста смотрится странно, да.

 

[Morrigan]

Все ведьмы эгоистки, говорила Королева. Но Третий Помысел Тиффани сказал: что ж, преврати эгоизм в оружие! Пускай твоим будет все! Чужие жизни, мечты, надежды пускай будут твоими! Защити! Спаси! Отогрей в овчарне! Иди ради них против ветра! Не подпускай к ним волка! Мои сны, мой брат, моя семья, моя земля, мой мир! Не смей трогать мое!