ШАНСОН — (франц. chanson, "песня"; в русском языке термин "шансон" женского рода и не ... Кругосвет
Шансон — (франц. chanson - песня) - французская песня лирического содержания, народная ... Джаз, рок- и поп-музыка
БЛАТНАЯ ПЕСНЯ — песня (поначалу фольклорного происхождения), поэтизирующая быт и нравы уголовной среды. Термин «Блатная песня» возник в начале XX в. Как самостоятельный жанр блатная песня выделилась из обширного пласта песен воли/ неволи («разбойные», «острожные», «каторжные» и проч.) не позднее 40-50-х гг. XIX в. Ф. М.
Достоевский, сидевший в Омской каторжной тюрьме в 1851-1854, в своих «Записках из Мертвого дома» цитирует разные ее жанровые образцы, характеризуя их как «известные» и «не слишком известные» в арестантской среде. На эстраду блатная песня проникла в начале XX в. на волне того обостренного интереса к миру «отверженных», миру «бывших людей», который принял к этому времени небывалые размеры. Усилиями отечественной публицистики и литературы обитатели этого мира традиционно изображались либо как жертвы несправедливого социального устройства, либо как яркие и самобытные выразители стихийного протеста против власть предержащих, как носители глубинного бунтарского духа, «благородные разбойники», издавна ставшие одним из любимейших клише романтической литературы. Бродяги и убийцы, проститутки и воры, обитатели тюрем и ночлежек заполнили не только страницы бульварной прессы и массовых детективных серий.
Неизменно сочувственное внимание в разное время уделяли им Ф. Достоевский и Л. Толстой, А. Чехов и А. Куприн, не говоря уже о В. Гиляровском и десятках других менее известных писателей и публицистов. Совершенно исключительное значение имели в этом смысле ранние рассказы М. Горького и, в особенности, успех его пьесы «На дне» (1902), в которой на сцене МХТ публично едва ли не впервые прозвучала тюремная песня «Солнце всходит и заходит». Не осталась в стороне и эстрада, где вошел в моду так называемый босяцкий, или «рваный», жанр. В 90-е гг. в амплуа «босяков» на кафешантанных и садовых эстрадах выступало множество одетых в живописные лохмотья куплетистов, исполнителей сатирических, комических, «жанровых», «одесских» и т. п. песенок и сценок, комические дуэты, квартеты. Наибольшую известность в «босяцком» жанре приобрели С. Сарматов, Ю. Убейко, С. Ершов (Сокольский). В том же жанре, но уже с «жалостливыми» «песнями улицы» с успехом выступали А. Загорская, а также певицы, скрывшие свои имена под характерными сценическими псевдонимами Ариадны Горькой, Тины Карениной и просто Катюши Масловой.
На более серьезное отношение к себе претендовал возникший в те же годы (также под влиянием горьковской пьесы) жанр «песен каторги и ссылки», «песен неволи», который нес элементы социального протеста. Особую роль в пропаганде этого жанра сыграл композитор В. Гартевелъд и созданный им ансамбль, впервые выступивший в Москве в 1908. В театрализованном исполнении тюремных песен специализировались многие эстрадные певцы, вокальные дуэты и квартеты (наиболее известны квартеты «сибирских бродяг» А. Гирняка и Т. Строганова), но со временем социальная тематика в их репертуаре все чаще отходила на задний план, вытесняемая «жестоким» романсом и откровенной блатной песни («Отец скончался мой в тюрьме» и др.).
Свою лепту в поэтизацию на эстраде уголовных нравов внесли и вошедшие тогда же в моду экзотические «танцы апашей», в подражание которым на эстрадах рабочих предместий появляются песенки и сценки, повествующие о «героях» отечественного блатного фольклора («Сонька Золотая ручка» и проч.).
Однако действительно широкое распространение на эстраде блатная песня получила в годы гражданской войны и нэпа. Разгул бандитизма и преступности (как криминальной, так и государственной), сопровождавший оба эти периода в жизни страны, громкие «подвиги» Мишки Япончика, Леньки Пантелеева и сотен других уголовников наводили ужас на обывателя. К этому надо добавить беспризорщину, общую неустойчивость жизни, сделавшую как никогда актуальной пословицу относительно «сумы» и «тюрьмы», саму угарную атмосферу ресторанов, богемно-артистических подвалов и прочих питейных заведений, бывших зачастую одновременно и воровскими притонами.
Все это создавало необычайно благоприятные условия не только для расцвета блатного фольклора, но и для создания в литературе, театре и на эстраде привлекательного для многих образа бесшабашного и удачливого вора, «фартового мальчика», «аристократа», умеющего не только весело и «красиво» грабить, убивать и «отрываться от лягавых», но и «красиво» любить и страдать.
В начале 20-х гг. именно этот образ утверждается на эстраде в «песнях улицы» Н. Загорской, с успехом выступавшей на лучших площадках, в репертуаре комического «Квартета южных песен» Н. Эфрон, с легкой руки которого «пошли в народ» «Алеша— ша!», «Ужасно шумно в доме Шнеерзона» (текст М. Ямпольского), «Жора, подержи мой макинтош» и прочие образцы «одесского» фольклора.
По существу, тот же образ, но уже в заграничном «апашском» варианте воспевался Р. Бабуриной, В. Лариной, М. Эльстон, А. Погодиным, Л. Колумбовой, их многочисленными подражателями и последователями. Блатная песня стала излюбленным объектом псевдопародий, «изюминкой» множества эстрадных сценок и миниатюр.
С конца 20-х гг. самым популярным исполнителем блатной песни вольно или невольно становится Л. Утесов. Уже в первой программе созданного им Теаджаза (1929) прозвучали сразу же ставшие своеобразной «классикой» песни «С одесского кичмана», «Гоп-co-смыком». В 1932 эти песни были записаны на грампластинку и получили широчайшую известность, положив начало тому, что было презрительно названо критикой «утесовщиной». После этого Утесов уже никогда не пел блатные песни в их подлинном, неотредактированном виде, но тем не менее какое-то время не мог и полностью отказаться от них, понимая, что именно они составляли в те годы основу его растущей популярности как эстрадного певца. Поэтому вскоре в репертуаре Теаджаза, а затем и на грампластинке (1934) появляются переработанные, снабженные новыми, вполне «нейтральными» текстами (но легко узнаваемые!) «Мурка» («У окошка») и «Подруженьки». На правах образной характеристики уголовного мира блатная песня вошла во многие театральные постановки («Республика на колесах» Я.Мамонтова (1928), «Аристократы» Н. Погодина (1934) и др.), к/ф («Путевка в жизнь» (1931), «Котовский» (1943) и т.д.).
На эстраде исполнение блатной песни с середины 30-х гг. было запрещено. Она ушла в «подполье» — в криминальную, дворовую, студенческую, солдатскую, туристическую среду, лишь изредка, да и то «из-под полы», появляясь в репертуаре ресторанных певцов и оркестров. В конце 50-х — начале 60-х гг., сначала на «костях» (самодельные грампластинки на рентгеновской пленке), а затем и на магнитной ленте, блатная песня, наряду с «эмигрантской» лирикой, распространяется подпольными «фирмами» звукозаписи. С конца 60-х гг. этот вид теневого бизнеса был основным каналом распространения блатной песни, а его неоспоримой «звездой» в этом жанре стал в 70-х гг. Аркадий Северный (А. Звездин). Пленки с песнями и «концертами» в его исполнении, записанные, главным образом, на ленинградских «фирмах» большими, по тем временам, тиражами разлетались по всему Советскому Союзу, способствуя росту популярности блатной песни в самой разной среде.
Первый легальный диск с блатной песней, который так и назывался— «Блатные песни», вышел в 1975 в Париже. С конца 60-х гг. блатная песня мало-помалу вновь начинает звучать в закрытых концертах — причем не только в своем традиционном виде, но, главным образом, в совершенно новом облике авторской песни, стилизованной под блатную. В роли исполнителей последней чаще всего выступают сами авторы — А. Галич, В. Высоцкий, Ю. Ким, позднее — А. Розенбаум, а также приобретшие известность в 70-80-х гг. А. Новиков, Е. Летов, М. Звездинский, В. Токарев, М. Шуфутинский. И отличить авторскую стилизацию от собственно блатной песни теперь уже было трудно. Многие авторские песни были с восторгом приняты уголовным миром, признавшим их «своими», и вряд ли кто возьмется утверждать, что, скажем, песня Г. Горбовского «Фонарики» («Лежу на нарах, как король на именинах...») — чисто авторская, а не собственно блатная песня.
Жанр оказался востребованным временем, и с начала 90-х, когда были сняты все запреты (в том числе и на ненормативную лексику), и традиционная и авторская блатная песня получили самую широкую аудиторию и обширный круг исполнителей — от созданной М. Таничем группы «Лесоповал», изначально специализировавшейся на блатной песне, до В.Цыгановой, Л.Успенской, А. Апиной и др., время от времени включающих ее в свой репертуар.
С середины 90-х гг. блатная песня под французско-нижегородским жанровым псевдонимом «русский шансон» становится самостоятельным сектором музыкальной индустрии и занимает свою, постоянно расширяющуюся нишу на музыкальном рынке. Возникают свои, специализированные фирмы (ООО «Русский шансон»), свои студии звукозаписи («Мастер Саунд Рекордс» и др.), свои радиостанции (Радио «Шансон», «Радио Петроград — Русский шансон»), специализированные телепередачи («В нашу гавань заходили корабли»), выходит журнал «Русский шансон», проводятся концертные турне и фестивали, в программах которых «блистают» и ветераны, и новые звезды «блатняка» — уже ушедшие Петлюра (Ю. Барабаш), М. Круг, С. Наговицын и ныне действующие Трофим (С.Трофимов), Сергей Север (С. Русских) и др.
Блатная песня оказывает сегодня самое прямое и непосредственное воздействие на развитие популярной эстрадной песни, становится неотъемлемым и весьма значимым компонентом современной песенной культуры.
Л. Левин
Жанровыми предшественниками современного «шансона» были старинные тюремные песни ХVI–ХIХ веков, родственные им «удалые» — разбойничьи песни и тюремные песни литературного происхождения. «Удалые» были близки активным изгоям, это были песни тех, кто враждовал с властью и обществом, не желал мириться с существующими нормами жизни, навязывая миру собственный — удалой и страшный закон. Протяжные — «жалостливые» песни были созданы каторжанами. А собственно блатные песни — порождение города. Они тесно связаны с жанром городского романса и с определенной литературной традицией.
Большинство тюремных песен можно назвать «слезными»: они — о тяжких судьбах зэков. В них арестанты — «бедняжки», «несчастные», они плачут и грустят, сетуют на жизнь: «Я очень страдаю, я горько рыдаю…»; «Горькими хочется плакать слезами…»; «Сердце бьется, что в западне птица»; «От тоски разрывается грудь…» Эти песни имеют связь с традиционными русскими причитаниями и лирическими песнями. Герой этих песен обижен на мир. И это обида не частная, не локальная.
Она по сути своей экзистенциальна. Ибо несчастье побуждает человека задумываться над вопросами не частного, а бытийного порядка: «Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?..»; «Знать, горькую чашу до дна /Придется мне выпить на свете!…»; «День прошел — ближе к смерти и свободе…»; «Короче жизнь — короче срок!..»
Особым драматизмом из всех жанров уголовной лирики отличаются баллады. В их основе зачастую лежит связная история, рассказывающая о судьбе преступника, его детстве, первой любви, которая подчас и приводит к преступлению, о самом преступлении, о суде, на котором герой часто произносит покаянную речь, вызывающую слезы у слушателей.
Действие баллад нередко переносится в «зону», откуда герой пытается бежать, но пуля «чекиста» прерывает побег. («Течет реченька да по песочечку», «На Молдаванке музыка играет», «Гоп со Смыком», «Когда с тобой мы встретились...»). Есть и бессюжетные песни, основной темой которых являются мысли и чувства «лирического героя». Скажем, «Таганка» — это лирика в чистом виде. Но о чем бы ни шла речь в такой песне, ее мелодраматизм непременно оттеняет страдание поющего героя: «Кто не сидел в тюрьме, цену любви не знает!»
В блатных песнях свои положительные герои, правда, совсем не те, кого положительными считает общество. Рядом с ними действуют традиционные типажи: друг, предатель, «фраер», «легавые», верная или, наоборот, неверная возлюбленная, старушка-мать, адвокат-защитничек, судья, врач, «начальничек», охранник... Посторонний персонаж здесь появиться не может — мир, изображаемый в блатной песне, очень узок, замкнут в себе самом и в своих проблемах.
Из песни в песню кочуют мотивы карточной игры и пьянства, ареста, болезни и смерти. Многим песенным текстам свойственна вполне определенная лексика, вроде: «Шнырит урка в ширме у майданщика».
Действие в этих историях тоже происходит во вполне определенных местах: в темном переулке, в парке или на городской окраине, в ресторане, на вокзале, в тюрьме или в «зоне», в родном доме. Особое место в уголовной песне занимает Сибирь. Необъятные восточно-российские просторы и в фольклорной, и в литературной традициях рассматривались как «гиблое место», как «узников тюрьма», как «край, слезам и скорби посвященный».
По выражению Г. Успенского, Сибирь — страна, в которой живет «виноватая Россия». Словом, это мир замкнутого пространства и непривычно для непосвященных текущего времени, где самая крупная единица измерения времени — срок наказания, а вместо 1 января днем Нового года становится день начала наказания. Это мир, построенный по модели тюрьмы, даже если он и простирается за ее пределами.
