Рассказ с невымышленными героями
- Автор темы SETH
- Дата начала
Aska
Активный пользователь
на что намёк? :unsure: слишком много грязи...
SETH
Активный пользователь
не флуди, а то замараешься!
2 Loki, смысл жизни в созидании, но идеальный порядок лежит в хаосе, законе Вселенной, а не в искуственной луже государства или чего-то ещё.
я уничтожал много вещей, включая себя. это испытание Его, как и всё вокруг.
Loki
Пользователь
Обожаю эти красивые, "величественные" фразы. Звучат красиво, а смысла и полезности в них 0.
На закон Вселенной похоже пока что мало, больше похоже на Ваше собственное мнение.Сомневаюсь, что Вы сами или кто-нибудь еще сможете доказать, что хаос - это идеальный порядок. В теории Хаоса встречалось упоминание, что в нём есть элементы порядка, а об его "идеальности" ни слова. Тем более это ТЕОРИЯ. Не стоит выдавать желаемое за действительное.
P.S. Кстати, если Ваш пост набирали Вы, а не Ваша астральная проекция (или как её там), то похоже, что с работой Вы справились на двоечку
Loki
Пользователь
Ну чтож, а в Ваших постах - пафос и позерство :lol: . Продолжим обмен любезностями?
А что плохого в желании показать своё я? В высшую силу верю.
SETH
Активный пользователь
Loki
Пользователь
"В традиционные формы социализации им по каким-то причинам вписаться не удается, и они начинают искать нетрадиционные. В секте или соответствующем клубе (семинаре и т.п.) они получают подтверждение того, что оказавшийся столь нелюбезным к ним социум со своими институтами, ценностями и нормами (а к нему относится, кстати, и традиционная церковь) на самом деле глубоко несовершенен и порочен. Более того, удается изжить свой комплекс неполноценности за счет приобщения к просветленной элите, то есть за счет обретения комплекса превосходства (еще Адлер отмечал, что второе - лишь оборотная сторона первого).
Деструктивный характер религиозного сектантства определяется его ведущей установкой: "Отрекитесь от несовершенного мира, отрекитесь от заблуждающихся близких, посвятите себя служению только избранным ведомой истине, и блаженство будет вам наградой". Аналогичная установка пронизывает идеологию и многих направлений внерелигиозного, псевдопсихологического сектантства, соответственно и его превращая в деструктивный культ." © Сергей Степанов, "Мифы и тупики поп-психологии"
Вам это знакомо? :lol:
P.S. Пальчиком показывать не красиво
Деструктивный характер религиозного сектантства определяется его ведущей установкой: "Отрекитесь от несовершенного мира, отрекитесь от заблуждающихся близких, посвятите себя служению только избранным ведомой истине, и блаженство будет вам наградой". Аналогичная установка пронизывает идеологию и многих направлений внерелигиозного, псевдопсихологического сектантства, соответственно и его превращая в деструктивный культ." © Сергей Степанов, "Мифы и тупики поп-психологии"
Вам это знакомо? :lol:
P.S. Пальчиком показывать не красиво
Loki
Пользователь
При том, что они своей псевдо-психологией и псевдо-идеологией плодят (уже не-псевдо)фанатиков и псевдопсихотеррористов.
Любая религиозная литература написана так, что трактовать ее каждый может по-своему, поэтому истину в ней не найти, а вот упрямую веру - легко.
Такие проповедники, тычущие в буквы и с пеной у рта предрекающие конец света появляются в столетии пачками. Однако конец света еще не наступил.
SETH
Активный пользователь
SETH
Активный пользователь
То, чего не было.
Это не было из-за весны или чего-то подобного. Просто мне чего-то не хватало, а чего - моё сознание понять не могло. Где-то в глубине души я сам догадывался, но не мог даже сформулировать своей потребности.
В памяти всплывали обрывки воспоминаний, места, события, поступки. Каждый отдельный образ заставлял сердце сжиматься, либо от горечи, либо от грусти. Грусть об ушедших безвозвратно временах, о людях, которые понимали... Горечь о неправильных поступках, словах... Я не мог ничего исправить, поэтому всё, что я мог делать - жалеть.
Асфальт казался отвратительным, небо серым, дома серыми, люди серыми. От нахлынувшего чувства отвращения я свернул на другую улицу, потом ещё и ещё. Сам того не понимая, я вышел к окраине города. Я замер. "Вот и всё",- подумал я. "Теперь только туда",- и я пошёл дальше. Лес выглядел не по-весеннему. Настоящая весна ещё не пришла. Снег глубокий, но рыхлый, почти не таял, ноги утопали в нём, опускаясь до самой земли. Идти было трудно, я с усилием делал шаг за шагом.
* * *
- Ты мастер своей жизни...
- Да, ты сказала с большой "М".
- Почему ты не говорил, что...
- Что?
- ...что ты один.
- А я один?
- Да. Посмотри, ведь рядом никого...
- Действительно, как это я... А ты не уйдёшь?
- ... я должна.
- Почему?
- Так надо, но я буду рядом.
- ...
- Ты не сможешь обнять меня, но мы будем разговаривать...
- Как сейчас?
- Как сейчас.
* * *
Я её помню. Но я в лесу не только физически, но и душевно.
Пора выбираться отсюда, хотя бы телом.
В мечтах лес всегда красив, загадочен и романтичен. На деле же он угнетает. Давит на сознание и сеет в мыслях тревогу.
Ничего не помогает от пустоты. Пустота всепоглощающа. Она поедает изнутри. Разум, душу - всё. Всё, что есть и чем можно только дорожить.
Я не знал этого. Я узнавал всё на своих ошибках. Ошибки стали фундаментом дома с зарешеченными окнами. Дома, откуда мне нет выхода и куда никому нет входа. Внутри - последнее пристанище, последний оплот воспоминаний и человечности.
Ветер завывает, а в наушниках, издыхая, поёт безысходность. Па-параду-пам... дорога в ад...
- Па-параду-пам...,- сказал я вслух, но не услышал своего голоса. Я терял себя. Или я обретал себя? Или это было очередное переосмысление? Куда уж дальше...
Продвигаясь в глубь своего сознания, я искал выход из угнетения, из этого леса, из этой жизни. Анализируй, копайся в себе - ведь это всё, что тебе осталось! Всё. Все.
Все ушли. Отголоски прошлого возникают галлюцинациями, исчезающими в ванной. Они возникают людьми из вчера. Разочарование. Они другие. Я другой. А кем я был раньше? Кем я был? Был я? И был ли это я?
Я ненавижу вопросы. Вопросы - только их я и могу задавать. Задавать себе, задавать окружающим. Они дают ответы, но они меня не устраивают. Ни люди, ни ответы. На свои вопросы я не могу ответить. Я не знаю ответов. Даже куда я иду.
Домой. Это не мой дом! Это дом того, кем я был. Я не он!
- Я не он!- эхо, эхо, тишина...
Ты... Я придерживаюсь... Я выбрал это объяснение сам! Я его создал! Я создал себя! Я убил себя? Творение убило создателя? Не первый раз! И чувствую я, что будет больше.
Улица... Грязь... Город... Домой... Спать... Уснуть и видеть сны...
Я теряю связь с миром. Это ужасно, но и эта губительная тенденция имеет свои положительные стороны. Может, я схожу с ума, меня неправильно поймут, но я могу видеть истинную суть некоторых вещей, людей, поступков. Не то, что я провидец. Нет, вовсе нет. Я иногда чувствую правду под завесой лжи. Я дорожу жизнью только потому, что вспомнил смерть. Но, увы, не в силах остановить увядание.
Она издевается. Мне нравится. Мне не нравится.
Я не могу уйти, она - это всё, что у меня осталось. Я не хочу её терять.
- Вольно! Можешь разорвать меня на части...,- звуки глохнут. Слёзы сохнут.
И всё-таки, любовь по своей сути несчастна. Ты любишь, но она не верит в любовь. Тебя любят, но ты не знаешь этого. Самые страшные вещи. Редко совпадает любовь и взаимность.
Ты любишь, но тебя - нет. Тебя любят, а ты - нет. Жестокость. Сознательная и бессознательная. Но она есть.
Страх. Память о том, когда я открывал сердце на ножи.
Прошлое. Его не закопаешь в лесу и не сожжёшь в стопке бумаг. Оно будет мучить тебя, пока ты жив. И пока я жив, мои скелеты в шкафу останутся моими.
Это и будет главной загадкой моей личности.
Я не могу ими делиться с чужими, своими, и людьми вообще. Остаётся идти вслепую вперёд и шагать в пропасть, надеясь не упасть. Возможно, она поймает меня до того, как я упаду.
Почему бы и нет! Это не страшно. Просто печально и обидно. Хм, это эгоизм (с одной стороны). Я не хочу быть один, хочу, чтобы кто-то знал и просто был рядом. Рядом…
Головная боль, но я не могу не копаться в себе, потому что иначе… Что иначе? Что будет? Я не знаю. Я не хочу знать.
И вот… Вот, остаётся мало слов говорить и мыслей для обдумывания. Сил тоже уже немного. Остаётся ждать и тянуть время. Больше ничего не хочется. Странно, но теперь пустота стала настолько чёткой, что я в ней тону, захлёбываясь ничем.
Город разбитой мечты отравил меня. Отравил? Я знаю его, но и он, увы, знает меня. Я становлюсь тем, кем долго боялся стать. То, что так хорошо отвлекало от его яда, само стало ядом внутри меня. Я существую неодушевлённой жизнью. Как долго смогу я ещё держаться? Как долго смогу выносить мертвецкую боль оттого, что убиваю сам себя?
Достаточно ли существовать одному, чтобы существовать? Если «да», то почему мне кажется, что «нет»?
И она снова впрыскивает инъекцию жизни в мои уставшие вены. Она даёт мне надежду, что ещё не всё потеряно, что ещё есть шанс быть вместе. Я ей верю.
Дыхание успокаивается, и я засыпаю, или просыпаюсь. Цветные сны заменяют реальность, они лучше. Они не лгут, не мучают и не убивают.
Я готов забыть всё то, что было мне так ненавистно. Раньше. Только это не поможет. Она знает. Она ждёт, и ради неё я иду дальше.
Тихо в комнате печали и грусти. Это неотъемлемая часть моего сознания. Как бы я не отрицал, но я не могу находиться наедине с собой, так как это чревато нехорошими последствиями.
Но как единственный человек, понимающий меня, я не могу позволить себе угробить себя.
Звук простирается в пространстве и остаётся в нём навсегда. Неизбежность боли даёт чувство страха. У страха нет звука, а у звука нет страха.
Снова идти в никуда? Или оставаться нигде?
Часы отсчитывали пройденные секунды, ушедшие в никуда.
А вокруг никого, ни души. Просто серые люди, не имеющие ко мне никакого отношения. Я смотрю на эти лица и вижу в их глазах только один вопрос:
«HOWZIT 2B DED?» И я не могу не спросить себя, каково это быть мёртвым, дышащим мертвецом.… Каково осознавать бренность тела и отсутствие чувств?
* * *
Это она, но я и не для неё. Я…я… холодно… очень… раз… два… выдох… тьма…
- You don’t know me, а я не знаю тебя.
- …
- Посмотри, какое небо?
- …
- Как тут тихо.
- …
- Как хорошо.
- …и холодно.
НЕТ!!!
* * *
Лес шумит под напором ветра. Вода стала холодной и равнодушной. Берег мёртв. Я сижу на нем. Она молчит, не хочет меня слушать, слышать. Нытик!!! Kill me someone!!! Она не та? Нет, она идеал и бог, а я… я просто ухожу в дожди. Не-ет… Ложь! Я гнию, прозаично и правдиво. Инфекция в самом сердце… Тлею изнутри. Морально умираю под капельницей мук.
Единственное, что реально – это пустота. Alles Luge. Всё-ложь. Субъективное восприятие жизни с той стороны. И каждый, кто считает нужным, бросает камень. Бросайте камни в зеркала на самих себя, истекайте своими реками, тёмными и широкими. Беззвучно.
Всё замкнулось на ней, она ушла, и всё стало гораздо проще. Нет обмана, притворства, самообмана, самоиллюзий… Воздух чист как никогда, он больше не душит своей тяжестью.
Он просто пуст как вакуум. Как-то получилось, что эта субстанция не нуждается ни в чём для своего существования.
Пальцы сжимаются от холода, кажется вот-вот изо рта начнёт идти пар… Ледяной человек настолько близок к своему рождению, что кажется вот-вот откажет всё тело, а сердце уйдёт во льды… a slow ache… asche zu asche? Sacrifice your Life for all? Innocence is a sin.
Кто бы знал, что всё повернётся так, на 180 градусов, на восемьдесят выше закипания моего сердца. Если бы оно не было чёрным, я бы не выдержал.
Интересно, когда все уйдут на право, я смогу дышать?
Молча, они смотрят мне вслед. Я думал, что я иду вперёд, оказалось, что они удаляются.
Каждый вид взглядом удаляется туда, где не видно намерений его, он пугает и держит в напряжении, не давая уснуть.
Так близко и так далеко. Так холодно и так нежно. Это затишье… Это сон за пол года до пропуждения, когда меня заметёт новым снегом.
Но пока я недвижим.
Нота за нотой я добавляю красок к музыке этого дня. И мне в ответ льётся мелодия, колыбельная, которая может усыпить навсегда, но может и дать повод для чего-то большего. Только повод, но не более. Для этого она и создана, чтобы давать веру. И две остальные составляющие, которые заменяют былую черноту. Ты переходишь с одной субстанции на другую, не замечая подмены.
* * *
Что ты хочешь прочитать в этой пустоте. Здесь начертано ничто. Начертано никем. Тот, кто убивал любовь и был убит ею.
(продолжение следует...)
Выходной. Я шел по городу, обдумывая различные хаотичные мысли. Мне необходимо было проветриться. И вот я шел, переходя с одной улицы на другую, стараясь идти, где меньше прохожих, которые могут отвлечь или стать препятствием чему-нибудь. Но и во дворы я не сворачивал, потому что ещё немного дорожил жизнью. Хотя я не любил этот город, в котором родился и рос, иногда я чувствовал необходимость пройтись по его улицам.
Что-то не давало мне покоя, что-то мучило и терзало.Это не было из-за весны или чего-то подобного. Просто мне чего-то не хватало, а чего - моё сознание понять не могло. Где-то в глубине души я сам догадывался, но не мог даже сформулировать своей потребности.
В памяти всплывали обрывки воспоминаний, места, события, поступки. Каждый отдельный образ заставлял сердце сжиматься, либо от горечи, либо от грусти. Грусть об ушедших безвозвратно временах, о людях, которые понимали... Горечь о неправильных поступках, словах... Я не мог ничего исправить, поэтому всё, что я мог делать - жалеть.
Асфальт казался отвратительным, небо серым, дома серыми, люди серыми. От нахлынувшего чувства отвращения я свернул на другую улицу, потом ещё и ещё. Сам того не понимая, я вышел к окраине города. Я замер. "Вот и всё",- подумал я. "Теперь только туда",- и я пошёл дальше. Лес выглядел не по-весеннему. Настоящая весна ещё не пришла. Снег глубокий, но рыхлый, почти не таял, ноги утопали в нём, опускаясь до самой земли. Идти было трудно, я с усилием делал шаг за шагом.
* * *
- Ты мастер своей жизни...
- Да, ты сказала с большой "М".
- Почему ты не говорил, что...
- Что?
- ...что ты один.
- А я один?
- Да. Посмотри, ведь рядом никого...
- Действительно, как это я... А ты не уйдёшь?
- ... я должна.
- Почему?
- Так надо, но я буду рядом.
- ...
- Ты не сможешь обнять меня, но мы будем разговаривать...
- Как сейчас?
- Как сейчас.
* * *
Я её помню. Но я в лесу не только физически, но и душевно.
Пора выбираться отсюда, хотя бы телом.
В мечтах лес всегда красив, загадочен и романтичен. На деле же он угнетает. Давит на сознание и сеет в мыслях тревогу.
Ничего не помогает от пустоты. Пустота всепоглощающа. Она поедает изнутри. Разум, душу - всё. Всё, что есть и чем можно только дорожить.
Я не знал этого. Я узнавал всё на своих ошибках. Ошибки стали фундаментом дома с зарешеченными окнами. Дома, откуда мне нет выхода и куда никому нет входа. Внутри - последнее пристанище, последний оплот воспоминаний и человечности.
Ветер завывает, а в наушниках, издыхая, поёт безысходность. Па-параду-пам... дорога в ад...
- Па-параду-пам...,- сказал я вслух, но не услышал своего голоса. Я терял себя. Или я обретал себя? Или это было очередное переосмысление? Куда уж дальше...
Продвигаясь в глубь своего сознания, я искал выход из угнетения, из этого леса, из этой жизни. Анализируй, копайся в себе - ведь это всё, что тебе осталось! Всё. Все.
Все ушли. Отголоски прошлого возникают галлюцинациями, исчезающими в ванной. Они возникают людьми из вчера. Разочарование. Они другие. Я другой. А кем я был раньше? Кем я был? Был я? И был ли это я?
Я ненавижу вопросы. Вопросы - только их я и могу задавать. Задавать себе, задавать окружающим. Они дают ответы, но они меня не устраивают. Ни люди, ни ответы. На свои вопросы я не могу ответить. Я не знаю ответов. Даже куда я иду.
Домой. Это не мой дом! Это дом того, кем я был. Я не он!
- Я не он!- эхо, эхо, тишина...
Ты... Я придерживаюсь... Я выбрал это объяснение сам! Я его создал! Я создал себя! Я убил себя? Творение убило создателя? Не первый раз! И чувствую я, что будет больше.
Улица... Грязь... Город... Домой... Спать... Уснуть и видеть сны...
Я теряю связь с миром. Это ужасно, но и эта губительная тенденция имеет свои положительные стороны. Может, я схожу с ума, меня неправильно поймут, но я могу видеть истинную суть некоторых вещей, людей, поступков. Не то, что я провидец. Нет, вовсе нет. Я иногда чувствую правду под завесой лжи. Я дорожу жизнью только потому, что вспомнил смерть. Но, увы, не в силах остановить увядание.
Она издевается. Мне нравится. Мне не нравится.
Я не могу уйти, она - это всё, что у меня осталось. Я не хочу её терять.
- Вольно! Можешь разорвать меня на части...,- звуки глохнут. Слёзы сохнут.
И всё-таки, любовь по своей сути несчастна. Ты любишь, но она не верит в любовь. Тебя любят, но ты не знаешь этого. Самые страшные вещи. Редко совпадает любовь и взаимность.
Ты любишь, но тебя - нет. Тебя любят, а ты - нет. Жестокость. Сознательная и бессознательная. Но она есть.
Страх. Память о том, когда я открывал сердце на ножи.
Прошлое. Его не закопаешь в лесу и не сожжёшь в стопке бумаг. Оно будет мучить тебя, пока ты жив. И пока я жив, мои скелеты в шкафу останутся моими.
Это и будет главной загадкой моей личности.
Я не могу ими делиться с чужими, своими, и людьми вообще. Остаётся идти вслепую вперёд и шагать в пропасть, надеясь не упасть. Возможно, она поймает меня до того, как я упаду.
Почему бы и нет! Это не страшно. Просто печально и обидно. Хм, это эгоизм (с одной стороны). Я не хочу быть один, хочу, чтобы кто-то знал и просто был рядом. Рядом…
Головная боль, но я не могу не копаться в себе, потому что иначе… Что иначе? Что будет? Я не знаю. Я не хочу знать.
И вот… Вот, остаётся мало слов говорить и мыслей для обдумывания. Сил тоже уже немного. Остаётся ждать и тянуть время. Больше ничего не хочется. Странно, но теперь пустота стала настолько чёткой, что я в ней тону, захлёбываясь ничем.
Город разбитой мечты отравил меня. Отравил? Я знаю его, но и он, увы, знает меня. Я становлюсь тем, кем долго боялся стать. То, что так хорошо отвлекало от его яда, само стало ядом внутри меня. Я существую неодушевлённой жизнью. Как долго смогу я ещё держаться? Как долго смогу выносить мертвецкую боль оттого, что убиваю сам себя?
Достаточно ли существовать одному, чтобы существовать? Если «да», то почему мне кажется, что «нет»?
И она снова впрыскивает инъекцию жизни в мои уставшие вены. Она даёт мне надежду, что ещё не всё потеряно, что ещё есть шанс быть вместе. Я ей верю.
Дыхание успокаивается, и я засыпаю, или просыпаюсь. Цветные сны заменяют реальность, они лучше. Они не лгут, не мучают и не убивают.
Я готов забыть всё то, что было мне так ненавистно. Раньше. Только это не поможет. Она знает. Она ждёт, и ради неё я иду дальше.
Тихо в комнате печали и грусти. Это неотъемлемая часть моего сознания. Как бы я не отрицал, но я не могу находиться наедине с собой, так как это чревато нехорошими последствиями.
Но как единственный человек, понимающий меня, я не могу позволить себе угробить себя.
Звук простирается в пространстве и остаётся в нём навсегда. Неизбежность боли даёт чувство страха. У страха нет звука, а у звука нет страха.
Снова идти в никуда? Или оставаться нигде?
Часы отсчитывали пройденные секунды, ушедшие в никуда.
А вокруг никого, ни души. Просто серые люди, не имеющие ко мне никакого отношения. Я смотрю на эти лица и вижу в их глазах только один вопрос:
«HOWZIT 2B DED?» И я не могу не спросить себя, каково это быть мёртвым, дышащим мертвецом.… Каково осознавать бренность тела и отсутствие чувств?
* * *
Это она, но я и не для неё. Я…я… холодно… очень… раз… два… выдох… тьма…
- You don’t know me, а я не знаю тебя.
- …
- Посмотри, какое небо?
- …
- Как тут тихо.
- …
- Как хорошо.
- …и холодно.
НЕТ!!!
* * *
Лес шумит под напором ветра. Вода стала холодной и равнодушной. Берег мёртв. Я сижу на нем. Она молчит, не хочет меня слушать, слышать. Нытик!!! Kill me someone!!! Она не та? Нет, она идеал и бог, а я… я просто ухожу в дожди. Не-ет… Ложь! Я гнию, прозаично и правдиво. Инфекция в самом сердце… Тлею изнутри. Морально умираю под капельницей мук.
Единственное, что реально – это пустота. Alles Luge. Всё-ложь. Субъективное восприятие жизни с той стороны. И каждый, кто считает нужным, бросает камень. Бросайте камни в зеркала на самих себя, истекайте своими реками, тёмными и широкими. Беззвучно.
Всё замкнулось на ней, она ушла, и всё стало гораздо проще. Нет обмана, притворства, самообмана, самоиллюзий… Воздух чист как никогда, он больше не душит своей тяжестью.
Он просто пуст как вакуум. Как-то получилось, что эта субстанция не нуждается ни в чём для своего существования.
Пальцы сжимаются от холода, кажется вот-вот изо рта начнёт идти пар… Ледяной человек настолько близок к своему рождению, что кажется вот-вот откажет всё тело, а сердце уйдёт во льды… a slow ache… asche zu asche? Sacrifice your Life for all? Innocence is a sin.
Кто бы знал, что всё повернётся так, на 180 градусов, на восемьдесят выше закипания моего сердца. Если бы оно не было чёрным, я бы не выдержал.
Интересно, когда все уйдут на право, я смогу дышать?
Молча, они смотрят мне вслед. Я думал, что я иду вперёд, оказалось, что они удаляются.
Каждый вид взглядом удаляется туда, где не видно намерений его, он пугает и держит в напряжении, не давая уснуть.
Так близко и так далеко. Так холодно и так нежно. Это затишье… Это сон за пол года до пропуждения, когда меня заметёт новым снегом.
Но пока я недвижим.
Нота за нотой я добавляю красок к музыке этого дня. И мне в ответ льётся мелодия, колыбельная, которая может усыпить навсегда, но может и дать повод для чего-то большего. Только повод, но не более. Для этого она и создана, чтобы давать веру. И две остальные составляющие, которые заменяют былую черноту. Ты переходишь с одной субстанции на другую, не замечая подмены.
* * *
Что ты хочешь прочитать в этой пустоте. Здесь начертано ничто. Начертано никем. Тот, кто убивал любовь и был убит ею.
(продолжение следует...)
SETH
Активный пользователь
я думаю мой сотоварищ по Ноктюрну, господин Gestorbener Ritter не обидится, уж очень хорош его рассказ....
Gestorbener Ritter
Свадьба. Всё в патологоанатомическом корпусе носило на себе печать неизбежного упадка, тления и безмерной, неизбывной скорби. Предчувствие гибели? Звучит смешно. Смешно и наивно, как и любая другая утопия оптимистов. По унылым синим коридорам, среди скамей и парт анатомического театра, вдоль портретов давно ушедших академиков и профессоров, между вечно холодными столами прозекторской – всюду витала обречённость. Серая и вполне земная уверенность в скором конце. Вечная суета Того Мира, Мира Слепых, наконец достигла тихой городской улочки, где возвышалось во все свои четыре этажа здание, людьми простыми прозванное «анатомкой»: в двухстах метрах возвели высотный жилой дом. Раз пришли и затем скрылись невежественные и оттого многословные чиновники, и с того приснопамятного дня зареял над анатомкой самодовольный и зловещий документ. «Морг должен располагаться не менее чем в семистах метрах от жилого массива» - гласили правила. Деньги и связи Мира Слепых, вступив в роковой союз, исторгли приговор: патологоанатомический корпус должен быть снесён. Delenda est Carthago.
Я иду по набережной, инстинктивно держась затенённой стороны. Привычка старая, и происхождение её кому-то может показаться странным. Но мне нет до этого дела. У прогулок с расширенными зрачками больше сиюминутных преимуществ, чем грядущих недостатков. Только таким образом осо-знаёшь, наконец, насколько мягок и ласков мертвенный белый свет вокруг. Безжалостное светило становится та-ким близким, таким осязаемым во всей той боли, что оно тебе теперь причиняет! Тонкий и плавно изогнутый, словно шрам на щеке, след прокатившейся слезы. Его приятно холодит ветер. Постепенно изза деревьев показываются приземистые руины казематов. Сердце города. Руины с ржавыми решётками на пустых окнах. К счастью, люди сторонятся этого места. Пройдя вдоль кирпичных стен, проведя рукой по нагревшейся на солнце ручке железной двери, сделаешь шагов шесть назад, преодолеешь на миг резь в глазах и окинешь взглядом весь дряхлый цейхгауз. А затем неизменно распишешься в собственной глупости: почему же в этом прекрасном месте никогда нет людей? Место это прекрасно именно сво-ей безлюдностью, который раз ответишь сам себе. Медленно прохожу по коридору, проводя кончиками пальцев по стенам, по пустующим полкам, по белесой грязной известке, которую местами проели неизвестные насекомые – или черви? – все может быть. Перед глазами плывут мрачные картины:
выносят-заносят-выносят-заносят-выносят.... жизнь по кругу, по кругу смерти, по какому же ещё, черт возьми! Вот именно, мон шер. "Здравствуй, дорогая. " Никто кроме нас не знает об этом месте. Абсурдно, конечно, назначать свидание невесте в подобном притоне. Но что поделать? Нас влечет сюда наша природа. Мы гадаем:
когда же вынесли последнего? и вынесли ли? Она проводит рукой по ржавой и обугленной дверце кремационной печи. Она боится её открыть. Она смотрит на меня вопроси-тельно. Ну что? Тук-тук. «Кто там?» – вот-вот прозвучит в ответ. Но ничего не прозвучало. Тишина. Дышим. Бешеное желание переполняет меня. "Ты готова?" Да. Из её сумки, как из маминого чрева, один за другим появ-ляются пучок укропа, лимон, замороженные окорочка в полиэтиленовом пакете, хмели-сунели, бутылка водки, банка зеленого горошка и главное – сердце
сжалось в тугой кулак – картошка, розовая, немного отпустившая белые усики. Я завороженно наблюдаю, как невеста моя острием ножниц разрезает пакет и один за другим вываливает окорочка в приправах и поливает лимонным соком. "Дорогая, ты забыла майонез!" Нет-нет, вот он. "Милый, почисть картошку, плиз", - она очаровательно улыбнулась и кинула мне первый клубень. Я поймал и принялся за работу. Порезал палец пару раз, но это пустяки, картошка с кровью особенно вкусна в ночь полнолуния. И вот картошка, разрезанная на прямоугольники, будто сваленные одна на другую могильные плиты, покоится на противне вместе с мясом.
Пора разжигать огонь. "Милый, вынеси мусор..." – робко произносит нареченная моя.
А вдоль стен почётным караулом стоят стенды и плакаты, вынесенные из аудиторий и анатомического музея. Стоят не по одному, а густо, внахлёст, словно перекрикивая друг друга. Рядом с лабораторным прибором, который моя невеста благоговейно именует кремационной печью, чернеет прищуренный глаз Ленина с краешком уха и фрагментом лба. Всё остальное скрывают листы шифера. На смену четвертованным женщинам со стенда «Этапы беременности» приходит неиллюстрированная, по счастью, схема «Врождённые пороки развития». Затем – бледно-жёлтый лист с коричневыми муравьями-параграфами «Долг советского врача». Взгляд мой, естественным образом обойдя всю комнатку, вернулся к белой кушетке. Над ней растянулись багровые буквы «Пороки сердца».
Дела сердешные. Любовь. Так её зовут. Любка - если полюбовно. По любви. По Любви. По одной на каждого. Вот и мне одна досталась. Она засекла время и ждет, то-мительно и бесчеловечно изучая вручную нарисованный плакат "Эрозии шейки матки". На нём неверной рукой, напрягая визуальную память, мало-мальски способный к изображению гинеколог начертил странные фигуры и заштриховал их розовым карандашом. Я подумал: "Неужели сложно было нанять художника и дать ему взглянуть в кольпоскоп, было бы гораздо вернее..." Любка хмурится. Я отвожу взгляд. Уже нет той несдержанной пылкости, с которой я чистил и резал картошку. Спокойствие грифа в полете легло на меня, навалилось камнем. Счастье? Рядом со мной она, вот наш свадебный обед, вот наше свадебное ложе. Вот вилки, перец. Плакаты – достойное украшение торжества, минимализмом и распутной строгостью они подобны этому вечеру. Но чего-то не хватает в этой мозаике. Какой-то пары деталей. Свидетелей.
Вино переходит в уксус, плоть - в прах, вечер – в ночь. Молчание затягивается, а посреди комнаты медленно сгущается неистребимый запах формалина, образуя вначале бесформенное облако, а затем – первого нашего свидетеля. Строгий костюм английского твида, серебристая цепочка уходит в жилетный карман, да поблескивает пенсне. Один из первых профессоров кафедры, работавший здесь с момента её основания. Фамилию не вспомнить, годы жизни только: 1870 – 1920. За обманчивое, но сильное сходство с писателем глупые студенты прозвали его Нечехов. Призрак галантно поцеловал руку вздрогнувшей от ледяного прикосновения Любе, поздравил меня с «этим, без сомнения, торжественным днём», а затем на время покинул нас, отправившись скорбеть по безвозвратно ушедшей эпохе. Он вернётся, я обещаю, Любка. Верь мне. Представь пока, себе и мне, свидетеля со стороны невесты. Любка не реагирует. Её взгляд упер-ся в пустующую бутыль из-под медицинского спирта, покрытую едкой пылью с запахом зубного кабинета. Внутри у неё сгущался воздух, пульсировал и беззвучно вздыхал. Пыль поднялась вверх и осела на полу. Суженая моя отвинтила крышку и в страхе отбежала назад. Из бутылки поднялся пар, помещение наполнилось запахом спирта. Но не медицинского... Огромная фигура в кринолинах и кружевном чепце величественно поднялась над нашими головами, не удостоив нас даже кивка головой, лишь улыбаясь сдержанной веселостью своим призрачным мыслям. Величественная и щедрая, как императрица, скрупулезная и пунктуальная, как и подобает виноделу - вот она, наш второй свидетель - вдова Николь Барб Клико-Понсардэн. С её появлением пятилитровая бутыль мгновенно наполнилась первосортным брютом. Появление её разбудило почти всех спящих в этом помещении: из стены в стену сновали стыдливые роженицы и таксисты, погибшие в авариях, замерзшие бомжи, уроды и увечные... Их никто не приглашал - они робко сновали то тут, то там, стараясь быть незаметны-ми, при этом изрядно нас раздражали... Свидетели. Мёртвые. Гости. Незваные. Жених и невеста. Даже смешно как-то. Алтарём послужит самое чистое, самое светлое, что есть в этой пыльной замусоренной комнате – открытое окно. Взявшись за руки, молча смотрим в ночь, не видя даже неба. Раскидистая ива заслоняет теперь весь внешний мир. На ветке висит подвешенная за ногу кукла, равнодушно смотрит на нас. Она закрыла бы глаза, но висит вверх ногами, веки не смыкаются. Нет, мы ей всё-таки не понравились: внезапный порыв ветра повернул её лицо к изъеденному жучками древесному стволу. Согласна. Согласен. Наши кольца из степного кургана, сняты с чёрной кисти скелета. Тускло блестят Любкины глаза, тускло блестят глаза золотой змеи на её обручальном кольце. Нечехов берет под руку мадам Николь, и они уплывают в небытие, сделав знак всем прочим гостям. Последним сквозь стену проходит призрачный алкаш, схвативший было бутыль брюта. Бутыль утыкается в стену и глухо падает на пол. Она пуста.
Внезапно я понял, что в этой комнате больше не пахнет пылью, спиртом, зубным кабинетом. Вернее, это я перестал чувствовать запах в помещении. Я вспомнил. Похоже, что и Любка тоже вспомнила: уголок страха в глазках и слезы, все более явственные, явственно ощутимые внутренне: эдакая вселенская печаль в собственном соку. Я знал, что курица в кремации давно подгорела, поэтому должно пахнуть горелым... Но ничем не пахло. И это было настолько неважно: перед глазами вновь и вновь прокручивались, проигрывались почти реальными персонажами по ролям сцены моей жизни, от первого до последнего крика, и смерть, и беспомощность, и раскаяние... Люба нерешительно потянула меня за руку: «Пойдём?» И мы шагнули сквозь стенку вслед за последним гостем.
(dakononov@rambler.ru)
Gestorbener Ritter
(совместно с Аникой Рыжъ)
Свадьба. Всё в патологоанатомическом корпусе носило на себе печать неизбежного упадка, тления и безмерной, неизбывной скорби. Предчувствие гибели? Звучит смешно. Смешно и наивно, как и любая другая утопия оптимистов. По унылым синим коридорам, среди скамей и парт анатомического театра, вдоль портретов давно ушедших академиков и профессоров, между вечно холодными столами прозекторской – всюду витала обречённость. Серая и вполне земная уверенность в скором конце. Вечная суета Того Мира, Мира Слепых, наконец достигла тихой городской улочки, где возвышалось во все свои четыре этажа здание, людьми простыми прозванное «анатомкой»: в двухстах метрах возвели высотный жилой дом. Раз пришли и затем скрылись невежественные и оттого многословные чиновники, и с того приснопамятного дня зареял над анатомкой самодовольный и зловещий документ. «Морг должен располагаться не менее чем в семистах метрах от жилого массива» - гласили правила. Деньги и связи Мира Слепых, вступив в роковой союз, исторгли приговор: патологоанатомический корпус должен быть снесён. Delenda est Carthago.
Я иду по набережной, инстинктивно держась затенённой стороны. Привычка старая, и происхождение её кому-то может показаться странным. Но мне нет до этого дела. У прогулок с расширенными зрачками больше сиюминутных преимуществ, чем грядущих недостатков. Только таким образом осо-знаёшь, наконец, насколько мягок и ласков мертвенный белый свет вокруг. Безжалостное светило становится та-ким близким, таким осязаемым во всей той боли, что оно тебе теперь причиняет! Тонкий и плавно изогнутый, словно шрам на щеке, след прокатившейся слезы. Его приятно холодит ветер. Постепенно изза деревьев показываются приземистые руины казематов. Сердце города. Руины с ржавыми решётками на пустых окнах. К счастью, люди сторонятся этого места. Пройдя вдоль кирпичных стен, проведя рукой по нагревшейся на солнце ручке железной двери, сделаешь шагов шесть назад, преодолеешь на миг резь в глазах и окинешь взглядом весь дряхлый цейхгауз. А затем неизменно распишешься в собственной глупости: почему же в этом прекрасном месте никогда нет людей? Место это прекрасно именно сво-ей безлюдностью, который раз ответишь сам себе. Медленно прохожу по коридору, проводя кончиками пальцев по стенам, по пустующим полкам, по белесой грязной известке, которую местами проели неизвестные насекомые – или черви? – все может быть. Перед глазами плывут мрачные картины:
выносят-заносят-выносят-заносят-выносят.... жизнь по кругу, по кругу смерти, по какому же ещё, черт возьми! Вот именно, мон шер. "Здравствуй, дорогая. " Никто кроме нас не знает об этом месте. Абсурдно, конечно, назначать свидание невесте в подобном притоне. Но что поделать? Нас влечет сюда наша природа. Мы гадаем:
когда же вынесли последнего? и вынесли ли? Она проводит рукой по ржавой и обугленной дверце кремационной печи. Она боится её открыть. Она смотрит на меня вопроси-тельно. Ну что? Тук-тук. «Кто там?» – вот-вот прозвучит в ответ. Но ничего не прозвучало. Тишина. Дышим. Бешеное желание переполняет меня. "Ты готова?" Да. Из её сумки, как из маминого чрева, один за другим появ-ляются пучок укропа, лимон, замороженные окорочка в полиэтиленовом пакете, хмели-сунели, бутылка водки, банка зеленого горошка и главное – сердце
сжалось в тугой кулак – картошка, розовая, немного отпустившая белые усики. Я завороженно наблюдаю, как невеста моя острием ножниц разрезает пакет и один за другим вываливает окорочка в приправах и поливает лимонным соком. "Дорогая, ты забыла майонез!" Нет-нет, вот он. "Милый, почисть картошку, плиз", - она очаровательно улыбнулась и кинула мне первый клубень. Я поймал и принялся за работу. Порезал палец пару раз, но это пустяки, картошка с кровью особенно вкусна в ночь полнолуния. И вот картошка, разрезанная на прямоугольники, будто сваленные одна на другую могильные плиты, покоится на противне вместе с мясом.
Пора разжигать огонь. "Милый, вынеси мусор..." – робко произносит нареченная моя.
А вдоль стен почётным караулом стоят стенды и плакаты, вынесенные из аудиторий и анатомического музея. Стоят не по одному, а густо, внахлёст, словно перекрикивая друг друга. Рядом с лабораторным прибором, который моя невеста благоговейно именует кремационной печью, чернеет прищуренный глаз Ленина с краешком уха и фрагментом лба. Всё остальное скрывают листы шифера. На смену четвертованным женщинам со стенда «Этапы беременности» приходит неиллюстрированная, по счастью, схема «Врождённые пороки развития». Затем – бледно-жёлтый лист с коричневыми муравьями-параграфами «Долг советского врача». Взгляд мой, естественным образом обойдя всю комнатку, вернулся к белой кушетке. Над ней растянулись багровые буквы «Пороки сердца».
Дела сердешные. Любовь. Так её зовут. Любка - если полюбовно. По любви. По Любви. По одной на каждого. Вот и мне одна досталась. Она засекла время и ждет, то-мительно и бесчеловечно изучая вручную нарисованный плакат "Эрозии шейки матки". На нём неверной рукой, напрягая визуальную память, мало-мальски способный к изображению гинеколог начертил странные фигуры и заштриховал их розовым карандашом. Я подумал: "Неужели сложно было нанять художника и дать ему взглянуть в кольпоскоп, было бы гораздо вернее..." Любка хмурится. Я отвожу взгляд. Уже нет той несдержанной пылкости, с которой я чистил и резал картошку. Спокойствие грифа в полете легло на меня, навалилось камнем. Счастье? Рядом со мной она, вот наш свадебный обед, вот наше свадебное ложе. Вот вилки, перец. Плакаты – достойное украшение торжества, минимализмом и распутной строгостью они подобны этому вечеру. Но чего-то не хватает в этой мозаике. Какой-то пары деталей. Свидетелей.
Вино переходит в уксус, плоть - в прах, вечер – в ночь. Молчание затягивается, а посреди комнаты медленно сгущается неистребимый запах формалина, образуя вначале бесформенное облако, а затем – первого нашего свидетеля. Строгий костюм английского твида, серебристая цепочка уходит в жилетный карман, да поблескивает пенсне. Один из первых профессоров кафедры, работавший здесь с момента её основания. Фамилию не вспомнить, годы жизни только: 1870 – 1920. За обманчивое, но сильное сходство с писателем глупые студенты прозвали его Нечехов. Призрак галантно поцеловал руку вздрогнувшей от ледяного прикосновения Любе, поздравил меня с «этим, без сомнения, торжественным днём», а затем на время покинул нас, отправившись скорбеть по безвозвратно ушедшей эпохе. Он вернётся, я обещаю, Любка. Верь мне. Представь пока, себе и мне, свидетеля со стороны невесты. Любка не реагирует. Её взгляд упер-ся в пустующую бутыль из-под медицинского спирта, покрытую едкой пылью с запахом зубного кабинета. Внутри у неё сгущался воздух, пульсировал и беззвучно вздыхал. Пыль поднялась вверх и осела на полу. Суженая моя отвинтила крышку и в страхе отбежала назад. Из бутылки поднялся пар, помещение наполнилось запахом спирта. Но не медицинского... Огромная фигура в кринолинах и кружевном чепце величественно поднялась над нашими головами, не удостоив нас даже кивка головой, лишь улыбаясь сдержанной веселостью своим призрачным мыслям. Величественная и щедрая, как императрица, скрупулезная и пунктуальная, как и подобает виноделу - вот она, наш второй свидетель - вдова Николь Барб Клико-Понсардэн. С её появлением пятилитровая бутыль мгновенно наполнилась первосортным брютом. Появление её разбудило почти всех спящих в этом помещении: из стены в стену сновали стыдливые роженицы и таксисты, погибшие в авариях, замерзшие бомжи, уроды и увечные... Их никто не приглашал - они робко сновали то тут, то там, стараясь быть незаметны-ми, при этом изрядно нас раздражали... Свидетели. Мёртвые. Гости. Незваные. Жених и невеста. Даже смешно как-то. Алтарём послужит самое чистое, самое светлое, что есть в этой пыльной замусоренной комнате – открытое окно. Взявшись за руки, молча смотрим в ночь, не видя даже неба. Раскидистая ива заслоняет теперь весь внешний мир. На ветке висит подвешенная за ногу кукла, равнодушно смотрит на нас. Она закрыла бы глаза, но висит вверх ногами, веки не смыкаются. Нет, мы ей всё-таки не понравились: внезапный порыв ветра повернул её лицо к изъеденному жучками древесному стволу. Согласна. Согласен. Наши кольца из степного кургана, сняты с чёрной кисти скелета. Тускло блестят Любкины глаза, тускло блестят глаза золотой змеи на её обручальном кольце. Нечехов берет под руку мадам Николь, и они уплывают в небытие, сделав знак всем прочим гостям. Последним сквозь стену проходит призрачный алкаш, схвативший было бутыль брюта. Бутыль утыкается в стену и глухо падает на пол. Она пуста.
Внезапно я понял, что в этой комнате больше не пахнет пылью, спиртом, зубным кабинетом. Вернее, это я перестал чувствовать запах в помещении. Я вспомнил. Похоже, что и Любка тоже вспомнила: уголок страха в глазках и слезы, все более явственные, явственно ощутимые внутренне: эдакая вселенская печаль в собственном соку. Я знал, что курица в кремации давно подгорела, поэтому должно пахнуть горелым... Но ничем не пахло. И это было настолько неважно: перед глазами вновь и вновь прокручивались, проигрывались почти реальными персонажами по ролям сцены моей жизни, от первого до последнего крика, и смерть, и беспомощность, и раскаяние... Люба нерешительно потянула меня за руку: «Пойдём?» И мы шагнули сквозь стенку вслед за последним гостем.
(dakononov@rambler.ru)
qwestion
Пользователь
у г. Ritter'а явные проблемы с написаним длинных осмысленных фраз. Ведь он вполне мог излагать свои мысли более короткими предложениями. Правда, даже тогда это не наполнило бы его текст смыслом и красотой.
SETH
Активный пользователь
не суди да не судим будешь.
а об определении красоты ещё можно поспорить...