Была у Штольца с Обломовым ещё одна встреча. Об этой странной встрече он никому не рассказывал - ни Ольге, ни Андрею - и оттого она осталась неизвестной повествователю "Обломова". Узнали же о ней много позже, из посмертных записок князя Алексея Владимировича Долгорукова, знаменитого магнетизёра и целителя, бывшего третьим участником этой странной встречи. Магнетизёров ныне не воспринимают всерьёз - вот и вышло, что случай оказался совершенно забыт.
Всё началось с горячего спора, случившегося между Штольцем и Долгоруковым на вечере у Б***. Причиной спора стала природа мечты. Штольц, до сих пор потрясённый печальной судьбой своего друга-мечтателя, утверждал категорически:
- Что бы ни говорили, но мечта - зло. Мечтать неприлично. Мечта - это подмена дела сладкими грёзами, пустое тешение своего "я". Ну какая может быть польза от воображения себя полководцем, перед которым меркнут Наполеон и Еруслан Лазаревич?
Собравшееся общество не соглашалось.
От лица всех возражал Долгоруков - некрасивый, с крошечным подбородком человек. Несмотря на свою нескладность, Долгоруков, как и положено магнетизёру, обладал пронзительным читающим взглядом, доводящим некоторых слабых нервами людей до истерического смеха.
- Отчего же, Андрей Иванович! Почему обязательно должна быть польза? Хотя о пользе: мечта задаёт человеку цель - вот её прямая польза.
Общество, восхищённое модным Долгоруковым и его сверхъестественным магнетическим могуществом, было всецело на его стороне. Лишь Штольц смел спорить.
- Ах, цель задаёт? Хотите, я познакомлю Вас с человеком, которого мечты похоронили заживо? Его жизнь протекает в мечтах в пыльной комнате, и никакой силой его из этой комнаты не выманить. У него нет никаких целей, кроме бесцельного мечтания. Он уже давно погиб для мира - а теперь угасает физически. Нет, мечта бесполезна.
- Что ж, тогда опять о пользе, - веско продолжил Долгоруков. - Согласитесь, Андрей Иванович, детские игры очень полезны, они готовят деток ко взрослому будущему. Согласны? Но ведь и мечта - такая же мысленная игра в куклы и солдатики. В мечте мы тысячу раз примеряем на себя разные мундиры и выбираем лучший, мы сто раз подвергаем себя опасности - и учимся искать выход. Нехорошо слишком увлекаться игрою - но ведь и без игры никак! Вот возьмём дыхание. Если дышать слишком глубоко и часто, Вы упадёте в обморок. Но дышать необходимо, это бесспорно!
Долгорукий говорил медленно, вдумчиво. Немигающий взгляд его приковывал внимание собравшихся. Все согласились с таким доводом.
- Действительно, мечта - это черновик жизни. Андрей Иванович, признайте же неправоту!
Но Штольц покачал головой:
- А вот я никогда не мечтаю. Я продумываю - и делаю. И никогда не трачу времени на обдумывание пустого. В мечтании нет необходимости.
Долгоруков помедлил с ответом. Он задумался о чём-то. В немигающих глазах его читалась какая-то внезапная идея.
- Андрей Иванович, - наконец, сказал он, - а если Вы меня действительно познакомите с этим Вашим погубленным мечтами? Я бы мог попытаться исцелить его с помощью животного магнетизма. Животный магнетизм - весьма могущественное средство при болезни духа и нервов. И именно мечта сможет помочь ему.
Глаза Штольца потемнели и заблестели.
- Что Вы имеете в виду? Много бы я отдал, чтобы видеть его хотя бы на пути к выздоровлению!
- С помощью животного магнетизма можно управлять и мечтой, - медленно сказал Долгоруков. - Я могу сделать так, что он будет мечтать о чём-то плодотворном - через магнетическое внушение. Пусть мечтает о путешествии наяву в Рим, Венецию, Неаполь. Сила магнетического внушения такова, что мечта будет звать его неодолимо - и он вернётся к реальной жизни, а путешествие укрепит его душу и тело. А Вы - убедитесь, что мечта очень даже полезна.
- Клянусь, - тихо, с чувством пообещал Штольц, - я не пожалею ничего, только бы спасти Илью.
Все с удивлением смотрели на взволнованное лицо этого всегда спокойного, чересчур даже ироничного человека.
***
- На счёт "три" Вы проснётесь свежим, бодрым и с новыми мечтами о поездке в Европу, - внушал князь Долгоруков, водя ладонями на головой оцепеневшего Обломова. Исцеляемый Илья Ильич сидел на стуле выпрямившись, глядя немигающим взглядом в пустоту. Лицо его было очень нездоровым, бледно-водянистым. Штольц сидел тут же в углу - прищурясь, с губами, напряжёнными буквой "о".
- Раз. Два... Три!
Обломов моргнул, согнул спину. На водянистом лице его отобразилось смущение.
- Кажется, я задремал...
- Так как насчёт Неаполя? - нетерпеливо подал голос Штольц. - Сегодня же и едем?
Обломов совсем смутился. Под правым глазом ожила, запрыгала жилка.
- Паспорт есть... - он ощупал халат, словно там и был паспорт. Глаза его блуждали, разыскивая что-то в комнате, а правый глаз неприятно подмигивал из-за дергающейся жилки. - Едем... Самое время ехать, пока там жара не печёт...
Долгоруков одобрительно закивал:
- Вы поезжайте, Илья Ильич. Ласковое солнышко, море, рыбки... Знаете, какая славная рыбка в Неаполе? Барки, купания, вечера с вином и мандолиной за рыбацкой сетью...
Обломов вдруг перестал блуждать взглядом, обмяк и словно бы обрадовался:
- А как же Андрюшенька? Агафья? Надо же им паспорта делать...
- А Вы поезжайте вперёд, а они следом выедут, - стал уверять Долгоруков. - Я здесь сделаю это быстрее.
Но Обломов уже гнул своё, и видно было, что фальшиво:
- Да как же я их одних оставлю?! Вот сделаем им паспорта - и поедем. Через месяц-другой...
Увы: не помог магнетизм, понял Штольц. Обломов остался прежним.
- Разве ты не мечтал только что о поездке в Неаполь? - безнадёжно спросил он. - Венеция, Рим?!
- Мечтал... - удивлённо повторил это слово Обломов, как незнакомое. Правый глаз его надолго прищурился нижним веком. Этот подмигивающий глаз с совсем не озорным выражением производил на Штольца особенно тяжкое чувство. - Мечтал... Нет, о Неаполе я не мечтал.
- Так о чём же ты теперь мечтаешь? Опять о Еруслане Лазаревиче?
Обломов дрогнул, будто его ударили. Повесил почему-то голову и долго молчал.
- Нету больше никакого Еруслана Лазаревича, - сказал он наконец, как-то очень кротко. - Ушёл от меня Еруслан Лазоревич. Умру, видно, скоро. О тайде вот только... думаю иногда.
- О чём, о чём?!
- О тайде. Вообрази! - поднял кроткое лицо Обломов и снова жутковато подмигнул. - Бывает, только о нём и все мысли, и тогда хочется его - не передать. А только беда - не знаю, что такое тайд.
- "Тайд" по-английски значит "прилив", "течение". Так ты всё-таки о море мечтаешь?
- Нет, не то... О тайде. А что такое ариэль?
- Ариэль - ангел. Или имя сильфиды. А ещё спутник Урана.
- Это я знаю - но не то... А кока-кола?
У Штольца меж бровей проступила двойная складка.
- Кока - южноамериканское растение, индейцы жуют его листья для придания сил и храбрости. Кола - тоже тропическое растение, его орехи бодрят. Давай поедем в Перу - ты их сам увидишь.
- Нет-нет, тут иное... Никаких индейцев. Иное, что-то прекрасное. Вообрази, в мыслях чудесный чистый голос мне поёт: "Всег-да-кока-кола!" И нежный колокольчик - динь-динь... Или про тайд, или про ариэль. И тогда я не могу остановиться - так и представляю восхитительные пузырьки кока-колы... И радужные мыльные шары тайда, и дети смеются, и все такие светлые и чистые... Это так прекрасно!.. И не могу остановиться, так и думаю об этой красе с утра до вечера, и хочется, хочется! А чего - не пойму...
Лицо Обломова стало совсем кротким, в глазу с трясущейся под ним жилкой блеснуло.
- А Еруслана Лазаревича больше нет... Только тайд, ариэль и кока-кола. Больше ничего. А скоро всё совсем кончится.
Он прикрылся ладонью, не в силах удержать слёз, и вдруг совсем расплакался - не по-бабьи и не по-детски, а молча и горестно оплакивал он свою закончившуюся жизнь. Штольц резко отвернулся.
Князь Долгоруков приблизил ладони к лицу Обломова:
- Расслабьтесь... Слушайте только мой голос...
***
Бричка Штольца мягко катилась по Петербургской стороне. Штольц зло молчал, глядя на проплывающие мимо дома. А князь Долгоруков, качая головой следом за бричкой, неторопливо объяснял:
- Это не безумие, нет. Это какой-то более сильный магнетизм, чем мой. Очень странно. Мне с первого же раза удалось ввести Обломова в глубочайший hypnos - он оказался очень восприимчив. Я был готов ручаться за успех. Но вот беда - кто-то внушил ему эти мечты раньше. Притом так сильно, что едва ли их можно побороть... Вы видели, я потерпел полное фиаско. Даже не смог вернуть его старые мечты. Не представлю, как такое сильное внушение можно создать. Это нужно делать каждый день, регулярно, по многу раз. Не представляю, какой магнетизёр способен на такое. Нужно чтобы Обломов садился и расслаблялся, нужно делать пассы перед его лицом, чтобы ввести в магнетическую дремоту. Или чтобы он внимательно смотрел на равномерно вспыхивающий свет - допустим, на огонь камина или волшебного фонаря. Но кто-то всё равно должен внушать раз за разом, повторять одно и то же... И такая процедура - в одно и то же время, каждый день...
Штольц молчал. Долгоруков почесал бровь.
- И знаете, Андрей Иванович: кажется, я догадываюсь, что за мечты посещают несчастного Илью Ильича.
Штольц вопросительно покосился на Долгорукова.
- Да-да, догадываюсь... Кто-то разместил коммерческие объявления в мечтах Обломова! Эти таинственные «тайд» и «кока-кола» - всего лишь коммерческие марки. Хотя не представляю, кто и как это сделал, и зачем ему был нужен именно Обломов. Разве что как неординарный мечтатель, для опыта...
- Разместить коммерческие объявления прямо в мечтах?! - хлопнул себя по лбу Штольц. Ему разом всё стало ясно - и то, что минуту назад представлялось мучительной и злой загадкой, вдруг засияло идеей кристального совершенства и красоты. - Чтобы они бесконечно звали и звали! Это же... поразительно!
Но осёкся, вспомнив Обломова.
- Нет... Это - омерзительно...
- Вот, - в нравоучительном полупоклоне кивнул Долгоруков. - Вот Вам и ваша любимая польза - от бесполезной мечты. И вот Вам зло - от пользы. Ведь коммерческая réclame - это польза, да?
Штольц молчал, мрачный более прежнего. Меж его бровей прочно врезалась двойная складка.
Так они ехали молча ещё несколько минут. А на Тучковом мосту Штольц сказал:
- Я знаю, как можно усадить человека перед мигающим волшебным фонарём каждый день в одно и то же время. В спокойной обстановке. И заставить его расслабляться и слушать внушение - и так много, много раз.
И Штольц сплюнул на мостовую - впервые за много, много лет.