День Победы.
- Автор темы ansim74
- Дата начала
A1e)(
шта?
Сегодня особенный день – День Победы. Этот день радостный, теплый, цветущий, он согревает нас благодарными взглядами, ощущением единства народа и в то же время заставляет наши сердца замирать. Боль целого поколения мы видим в глазах участников пусть давно прошедшей войны, но эту боль никогда не унять – мы можем только сохранить вечный подвиг в своих сердцах. Поздравляем сегодня всех с праздником победы! Пусть в наших домах всегда будет мир, счастье и благополучие!
A1e)(
шта?
Как снимали культовый советский фильм "Офицеры"
Актеры - великолепные, игра - выше всяких похвал.
«Офицеры» это фильм о людях! Про мужчин, верных дружбе, любви, долгу, чести, своей стране. И об их жёнах, заработавших «половину орденов».
Актеры - великолепные, игра - выше всяких похвал.
«Офицеры» это фильм о людях! Про мужчин, верных дружбе, любви, долгу, чести, своей стране. И об их жёнах, заработавших «половину орденов».
Сценарий к фильму написали Борис Васильев и Кирилл Рапопорт – ветераны войны, служившие в танковых войсках. Им заинтересовалась студия им. Горького, режиссером был назначен 47-летний Владимир Роговой. Он работал на студии с 1953 г., но самостоятельно поставил всего один фильм — «Годен к нестроевой», добротную кинокомедию из армейской жизни.
Труднее всего в подготовительный период было найти актеров на главные роли.
На роль Любы (а её надо было прожить на экране с 17 лет и до старости) пробовались Лужина, Гурченко, обе Вертинские, Чурсина, Печерникова, Сёмина, Немоляева, Мирошниченко, Голубкина, Покровская… Роговой остановился на Елене Добронравовой, актрисе-вахтанговке.
Между тем на роль Трофимова претендовало ни много ни мало 42 кандидата. В их числе были Евгений Жариков, Станислав Любшин, Юрий Соломин, Михаил Ножкин… Однако на пробах всех превзошел Георгий Юматов – фронтовик, «грудью пропахавший всю Малую землю». В 16 лет он ушёл на фронт, был не раз ранен (шрам на спине у Трофимова, который увидела в фильме Люба, - это настоящий шрам Юматова от ранения), прошёл всю Европу. Режиссёр сначала отказывался. У Юматова была плохая репутация сильно пьющего человека, который мог сорвать съёмки. Однако Васильев поручился за него.
Ивана Варраву жаждали сыграть тоже почти полсотни актеров — Олег Ефремов, Александр Лазарев, Александр Белявский, Валентин Гафт. Режиссеру больше всех понравился Ефремов, его утвердили на худсовете, но он сниматься не смог — был занят в другой картине. Роговой настолько пал духом, что во время полета в Ашхабад, где планировались натурные съемки, уговорил сниматься… пилота Леонида Козмерова. К сожалению (или к счастью?) Козмеров не прошел пробы: красавец-мужчина был начисто лишен актерских данных.
Тогда выбор пал на Василия Ланового, «сослуживца» Елены Добронравовой.
Сегодня кажется, что иного Варравы и быть не могло. Между тем Лановой от роли Вараввы отказывался трижды, ему казалось: «Неинтересно и нежизненно» играть героя, всю жизнь безнадёжно влюблённого в жену друга. Я не мог понять своего героя, — рассказывал Василий Семенович. — Он отважный, красивый и всю жизнь влюблен в одну женщину, но ситуация сложилась так, что на взаимность рассчитывать не приходится. То, что мне удалось сыграть Ивана Варраву так, что тысячи юношей (а мне рассказывал об этом тогдашний министр обороны маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко) решили связать свою жизнь с армией, заслуга и режиссера Владимира Рогового. Он четко определил мою роль: «Василий, на тебе вся романтическая часть нашей трагической истории, ее свет, ее мечта. А реальность трагедии — на Юматове и Покровской». И хоть в театре и кино я был и реалистом, и комиком, и водевильным персонажем, играл героев и злодеев, но по складу души я, наверное, все-таки романтик. И по-прежнему верю в светлое начало в человеке. Поэтому, наверное, и произошло такое попадание! Я трижды отказывался от роли Ивана Варравы, но все-таки, в конце концов, согласился, и фильм стал для меня одним из самых дорогих».
Кроме этого, между Лановым и Юматовым были очень натянутые отношения. Ещё в 1950-е годы Юматов мечтал сняться в фильме «Павел Корчагин», но вместо него тогда на роль взяли Ланового. На съёмках «Офицеров» актёры помирились.
Снимать сцену встречи Ивана Варравы и Любови Трофимовой у фасада здания Министерства обороны не позволило армейское начальство, поэтому ее снимали возле входа в корпус химического факультета МГУ, которое очень напоминало внешний облик здания, в котором располагалось военное ведомство. «Испанский» эпизод снимался в одном из столичных переулков в районе Никольской улицы. Рискованный прыжок с поезда, который совершил Варрава, чтобы нарвать цветов для только что родившей Егора Любы, был снят на железнодорожной петле возле Инкермана.
Съемки пришлось начать с конца, эпизода, когда Варрава знакомится с внуком Трофимовых — суворовцем Ваней. Дело в том, что в этой роли был занят московский школьник Андрей Громов (снимался в картине «Приключения желтого чемоданчика», но профессиональным актером не стал, предпочтя дипломатическую деятельность), а его нужно было освободить до начала учебного года.
С Андреем работалось легко — конфликт возник между режиссером и Еленой Добронравовой. Они по-разному трактовали взаимоотношения Варравы и Любы.
Режиссер хотел, чтобы любовную линию в этом дуэте вел один Варрава, актриса настаивала, чтобы ее героиня тоже питала к сослуживцу своего супруга не только платонические чувства. Скандалы следовали один за другим, и наконец Роговой снял Добронравову со съемок. Времени на поиск новой актрисы не было, решили обратиться к тем, кто пробовался раньше. Остановились было на Ларисе Лужиной, но она готовилась стать матерью. Исполнительница роли Любы нашлась только с третьей попытки — утвердили Алину Покровскую, актрису театра Советской Армии.
Ее срочно отозвали с гастролей. «Юматов и Лановой встретили меня с цветами. Оператор провел пальцем по моему лицу: «Здесь проложим морщины» — и вытащил откуда-то седой парик. В считанные минуты я из девчонки, которую собиралась играть, стала бабушкой!»
Не менее трудную задачу представлял собой грим Юматова. Для первой трети фильма 44-летнего актера нужно было омолодить на двадцать лет. Чтобы разгладить морщины, Георгию Александровичу заплетали волосы в косички и туго стягивали на затылке, а лицо замазывали яичным белком. Процедура сродни изощренной пытке, но актер сносил ее безропотно.
Затем съемочная группа отправилась в Рузу. Там в конце августа снимался эпизод «китайская переправа». Для пущей достоверности в сцене заняли настоящих китайцев — двести человек, предоставленных торгпредством КНР.
Надвигалась осень; ночью, когда шли съемки, вода в озере стала ледяной. Однако дисциплинированные китайцы безропотно отрабатывали дубль за дублем. Их старания были вознаграждены несколькими ящиками главного русского лекарства от простуды. Приняв его, гости с юго-востока потеряли автономность — их грузили в автобусы навалом.
На бессловесную, но важную роль Ванечки, внука Трофимовых, в нескольких эпизодах требовался очень юный артист — годовалый ребенок. Здесь уместно вспомнить бессмертные стихи Корнея Чуковского. «Но какая же мать согласится отдать своего дорогого ребенка?..» В конце концов было решено искать его в домах малютки, где воспитывались дети-отказники. Нашли 11-месячного малыша Володю Селиванова, мальчика с судьбой, позаимствованной как будто из романа Дюма. Отец поставил вопрос ребром: или я, или ребенок, и она выбрала мужа. Это не помогло — молодая «семья» вскоре распалась. Впрочем, мать все равно не спешила за сыном в детдом, но вмешался случай. Она попала на сеанс «Офицеров» и узнала сына в юном актере. Лишь тогда сердце непутевой родительницы дрогнуло, и после полутора лет в детском доме Володя обрел настоящую семью.
По сюжету фильма внук Трофимовых — Иван — выбрал службу в ВДВ. Этот факт в сценарий фильма был внесён по рекомендации В. Ф. Маргелова. Кадры учений ВДВ также были внесены по инициативе В. Ф. Маргелова.
А в Севастополе съёмки оказались под угрозой срыва – Юматов запил. Тогда срочно вызвали на съёмки его любимую супругу актрису Музу Крепкогорскую и даже придумали для неё крошечную роль – матери Маши. И она с трудом усмирила и протрезвила мужа.
Была ли для «срыва» особая причина? Говорят, Юматов влюбился в свою партнершу. «То, что Жора ко мне неравнодушен, было видно невооруженным глазом, — рассказывала Алина Покровская. — Но я делала вид, что ничего не происходит. Я уже тогда встречалась со своим будущим мужем, за Жору очень переживала Муза. У нас бы ничего не вышло… На всякий случай мы везде ходили втроем: Жора, Вася и я. Прямо как в фильме»
В феврале неподалеку от Ашхабада начались съемки эпизодов войны с басмачами. Алина Покровская вспоминает: «Я приезжала в Туркмению на два-три дня. Садилась после спектакля в самолет и мгновенно засыпала. Дозаправка в Красноводске — и из заснеженной Москвы попадаешь в зеленый рай. Возвращаешься со съемок в гостиницу, напоенную изумительными запахами. Жора Юматов кричит: «Тебе шашлык заказывать?» Жора и Вася скакали не хуже заправских джигитов, а вместо меня режиссер хотел снимать дублершу. Но у меня были на этот счет свои планы. Возвращаясь в Москву, я каждое утро — к семи часам — ездила на закрытый манеж ипподрома. Инструктор подводил коня, здоровенного, как шкаф, и я забиралась на него по лесенке. Страху натерпелась! И вот через пару дней конь подвез меня к большому зеркалу, что всегда есть на манеже, обернулся и посмотрел на меня таким красноречивым взглядом, что я со смеху чуть не выпала из седла. Но лошадей бояться перестала».
Столь неожиданная смелость едва не стоила актрисе жизни. На съемках ей дали отнюдь не философски настроенного коня-джентльмена, а скакуна горячих кровей. Сцену погони басмачей за героями фильма снимали рядом со рвом, мимо которого и должны были проскакать актеры. Однако Адлер — так звали коня Покровской — решил прокатить наездницу с ветерком и пошел на обгон скакунов Юматова и Ланового. Первым это заметил Юматов и бросился наперерез Адлеру. Вскоре подоспел Лановой. Они догнали лихача-камикадзе и спасли Покровскую от неминуемого падения в ров.
Через несколько дней едва не погиб второй режиссер Владимир Златоустовский. Впоследствии он вспоминал: «Басмача-предателя играл ашхабадский художник, панически боявшийся высоты. А по роли ему надо было подстреленным падать со скалы. Мы с ним примерно одного роста, и я решил «упасть» за него. Туркмены внизу натянули брезент, я повернулся к ним спиной, шагнул вниз… и промахнулся! Рухнул башкой прямо им на руки. Горе-страховшики испугались и бросили меня вместе с брезентом. Очнулся — «Скорая», врачи, сотрясение мозга»…
В конце марта съемочная группа вернулась в Москву и начался монтаж фильма. Премьера была приурочена к Дню Победы, поэтому времени оставалось мало, но торопиться не пришлось — основная работа по монтажу и озвучиванию прошла параллельно со съемками. 9 апреля 1971 г. картина была представлена худсовету киностудии и принята практически без поправок. Однако у чиновников из Госкино сложилось иное мнение. Они заставили вырезать из фильма несколько эпизодов, в том числе, сцену расстрела фашистами советского офицера (она, видимо, никак не вязалась с названием).
Под давлением военспецов из Главного политуправления армии картине присвоили лишь третью прокатную категорию. Не повезло фильму и с датой премьеры — на широкий экран «Офицеры» попали 26 июля, в разгар летних отпусков. И хотя дебют проходил в самом престижном столичном кинотеатре «Россия», половина мест в огромном зале пустовала. К счастью, на просмотре оказалась супруга тогдашнего министра обороны Андрея Антоновича Гречко. Она была потрясена увиденным — в Любе Трофимовой она узнала себя.
Она немедленно поделилась впечатлениями с мужем, он запросил копию фильма и отправился смотреть ее на дачу к главному кинокритику страны, Леониду Ильичу Брежневу. «Офицеры» привели Генерального секретаря и его окружение в восторг, и в сентябре, когда в столицу подтянулся отпускной народ, состоялась повторная премьера. Она прошла при аншлаге. Он, как выяснилось, не был специально организован: в прокате «Офицеры» собрали 53,4 млн. зрителей и заняли место в первой десятке самых кассовых советских фильмов.
A1e)(
шта?
Бранденбургская мадонна.
В гостях у Марии Лиманской — регулировщицы Победы
Фото Евгения Халдея, снятое в мае 1945 у Бранденбургских ворот в Берлине, — один из символов Победы. Лишь десятилетия спустя страна узнала имя запечатленной на нем регулировщицы: Мария Лиманская, в замужестве Шальнева. Мария Филипповна недавно отметила девяностолетие.
В гостях у Марии Лиманской — регулировщицы Победы
Фото Евгения Халдея, снятое в мае 1945 у Бранденбургских ворот в Берлине, — один из символов Победы. Лишь десятилетия спустя страна узнала имя запечатленной на нем регулировщицы: Мария Лиманская, в замужестве Шальнева. Мария Филипповна недавно отметила девяностолетие.
В начале восьмидесятых соседка Марии Шальневой увидела знаменитый снимок Евгения Халдея в журнале «Работница» и принесла показать: «Себя узнала?» Ту публикацию в «Работнице», кстати, подписали неверно, другим именем; соседке пришлось обращаться в редакцию и восстанавливать справедливость.
А потом началось. Ушла добровольцем на фронт, дошла до Берлина — где у Бранденбургских ворот ее и запечатлел Халдей, а проезжавший мимо солдат крикнул «Сестренка, победа!» и кинул то ли пачку папирос, то ли туфли-лодочки точно по ноге. Потом охраняла дорогу к Потсдамской конференции, где проезжавший мимо Черчилль притормозил и спросил, не обижают ли советскую коллегу британские солдаты. «Черта с два они нас обидят» — гласит изначальный вариант ответа Марии британскому премьеру, со временем обкатавшийся до более нейтрального «пусть только попробуют».
«Стоит на одной из тихих улочек в поселке дом, — сообщала газета Старополтавского райкома КПСС «Ударник», Волгоградская область, в мае 1983 года. — Дом как дом, ничем особенным от других не отличается. Разве что прибитой к воротам вырезанной из жести красной звездочкой, указывающей на то, что здесь живет ветеран Великой Отечественной войны. Немного осталось в поселке таких звездочек, и с каждым годом их становится все меньше. Время, неумолимое в своей поступи, не щадит старых солдат».
Что характерно, в советской легенде — почти все правда. И Берлин, и Потсдам, и Черчилль. И папиросы с туфлями были, просто в разные дни. И — ранее — разбомбленный мост от Батайска на Ростов, где регулировщица Лиманская отправляла колонны в объезд, а какая-то безумная полуторка во время очередной бомбежки рванула-таки на переправу, поранив Марию — «сколько потом в гипсе отлеживалась» — и сгинув в реке: «Хорошо, в кузове никого».
Администрация исправно поздравляет, школьники-тимуровцы приходят.
Осенью помогали вырубить траву, почистить. Когда одна мама жила, то и туда приходили — снег откидывали. В общем, помогали,
— говорит дочь Марии Филипповны Нина Тормозова.
Нет в легенде только того, что заполняло время между знаменательными событиями. То есть собственно войны Бранденбургской мадонны.
Эту руку с желтым подняла, эту с красным поперек себя, сама боком к тебе стою — значит, можешь проезжать. Повернусь спиной — стоишь и ты, и кто на дороге слева от тебя: сзади едут, пропусти. На спину никто никогда не едет, закон такой.
Фронтовая регулировщица Мария Лиманская-Шальнева, много лет назад переехавшая в Марксовский район Саратовской области, четко, практически на автомате показывает движения, заученные с войны.
Смена положена через четыре часа, ага. Стояли обычно дольше — по шесть, по восемь, когда колонны шли. Днем с флажками — желтым и красным, ночью с фонарем трехцветным. Ночью, под Варшавой, «катюши» через голову били — у самого перекрестка разложились. Стоишь, страшно. Думаешь, ко всему привыкла — а тут они. Никогда так близко не видела, когда бьют. Стоишь и просишь у Бога: «Хоть бы сразу убило, сил нет». А ничего — они бьют, а ты стой, регулируй.
За фото, газетами, письмами и прочим архивом героиня то и дело отправляется на кухню — сама, оставляя не у дел дочь Нину Григорьевну. В здешней Звонаревке и вокруг ветераны занимаются своим здоровьем по системе Норбекова, Мария Филипповна — не исключение. Правда, долголетие свое она определяет другими словами:
Как велосипед. Если тогда не упал, потом долго проедешь.
Мария Лиманская (справа в первом ряду) перед отправкой на фронт из запасного полка
Единственный момент в легенде, не соответствующий действительности, — самое ее начало.
Мы с девчонками сперва шили пилотки, шапки — производство такое было. А потом пошла — ладно, считай, добровольцем. Собрали в военкомат девчонок повестками — тех, кому как раз по восемнадцать исполнилось — и сказали: «Надо помочь фронту». Мы что, мы — комсомолки. Запасной полк в Капустином Яру: те, кто были в боях, уже выздоровевшие раненые — и мы, девушки. Бойцы нам в отцы годились, а шли вместе — колонной на фронт. Речку переползали по-пластунски: с берега вода, а там лед, некоторые проваливались. Снег с дождем, мы мокрые совсем, вышли. А «он» налетал, бомбил.
«Он» для Марии Филипповны — это Гитлер и его войска. Что в начале войны, что в Берлине, где регулировщица Победы оказалась в непосредственной близости от «его» ставки.
Пришли в деревню, я заболела, стала меня семья местная лечить. Другие девчонки тем временем оружием занимались — наганы им дали, чтобы стрелять. Кого на связь, кого в разведку потом. А как я выздоровела, тоже взялась за учебу, но уже сразу как регулировщица: к нам пришли, как их раньше называли, покупатели из фронтовых частей — им надо было, чтобы на дороге не мужчины стояли, а девушки. Мужчины на передовой нужны. Три дня учили нас, в основном — как правильно ночью показывать — и вся наука, ага.
Самое лучшее время на войне, по Марии Филипповне, — дождь. В дождь не бомбили: лучше стоять под дождем, чем под бомбами. Но от бомбежки все же досталось. Госпиталь.
Я в гипсе лежу, две подружки пришли ко мне, с поста сменились. А тут налет. И смех, и грех. Мы с подружкой на кровать легли, а третья — Зина Филимонова — под кровать залезла и говорит: «Вас убьют, а я живая буду». Как стал бомбить — двери вырвало, окна выбило, штукатурка на нас падает. Подружка схватила меня за больную ногу, жмет — а я и боли не слышу. Кончилось все, мы отходим понемножку, лежим. Женщину заносят — у нее пятку мотыгой отрезало: наступила, когда убегала. Выходим — оказывается, четыре бомбы упали и не разорвались. Одна совсем рядом с нами, другая на дороге подальше. Приехали саперы, выкопали бомбу, размотали — внутри записка: «Дорогие товарищи, чем можем, тем поможем». Видимо, наши пленные делали. «Его» пленные, ага.
Страшнее Марии Филипповне, по собственному признанию, было только один раз, позже — если не считать «катюш» близ Варшавы у самого уха. В Белоруссии под Бобруйском вышедший из боя танк на ее перекрестке врезался в группу местных.
Рычаги отказали совсем, разбирались — танкист не виноват. Но так кричала она, кому ноги отдавило: «Ваня, убей меня! Ваня, убей!» Хуже всего было, наверное. Я санитарную машину остановила, врач побежал, что-то там делал — не вижу, я же регулирую. Повезли ее, а она все кричит. Все, как в фильмах про войну, когда тут огонь, а здесь кричат все.
Среди фото — Сталин, Черчилль, Рузвельт за столом переговоров. И письмо:
«Дорогая Мария Филипповна, снова приехал в Волгоград — принимал участие в записи передачи "От Сталинграда до Берлина" — и снова не смог к Вам добраться: уж очень далеко Вы забрались. Но все равно в этом году приеду осенью. Посылаю Вам журнал "Собеседник" и "Советскую торговлю". Еще будет опубликовано в немецком журнале, пришлю Вам потом. Посылаю еще фотографии с Потсдамской конференции, так как Вы были участником — охраняли территорию и чтобы все было в порядке на дорогах. Здоровья и счастья, Ваш Евгений Халдей. Сообщите мне в Москву о получении пакета».
Мы по Берлину так двигались: сколько-то метров проедем, из кузова — на улицу и расчищаем, чтобы дальше ехать. Не проедешь иначе никак, там все хорошо потрудились… Видела, как утонувших немцев баграми вытаскивали и рядами складывали — когда «он» в Берлине воду пустил по метро. Спускались туда, но ненадолго — вода воняла, не выдержали мы. Устроились ночевать в каком-то доме, еще живом. На следующий день стали смотреть, поднялись на чердак. Висят трое — папа, мама, дочка лет десять или двенадцать. Соседи потом рассказали, как «он» по радио пугал: войдут русские, всех повесят. Решили сами. А карточка, на которую корреспондент снял, и Черчилль со своей сигаретой — все позже было.
Вернувшись с фронта, Мария Филипповна устроилась работать в библиотеку в Старой Полтавке. Позже, когда из библиотекарей уволили — семь классов образования, а кандидаты из вузов стоят в очереди, — ушла санитаркой в больницу, затем в роддом. Трудовой путь окончила уборщицей, время от времени выезжая в Волгоград на празднования и чествования. На восьмом десятке переехала в Саратовскую область, где обустроились две дочки. Жила, однако, в Звонаревке отдельно — в маленьком домике, выстроенном в позапрошлом веке поволжскими немцами: «Чем-то вроде землянки стал, когда оттуда уехала».
Мария Лиманская с фотографией работы Евгения Халдея
Пять лет назад Мария Филипповна перебралась к дочке, на другой конец Звонаревки.
У меня к тому времени и муж, и сын умерли — перевезла маму к себе, чей дом был больше, но выглядел не намного лучше. Потом администрация Марксовского района выделила городскую квартиру в райцентре — чтобы ее продать, а на вырученные деньги сделать в деревенском доме ремонт и еще отложить на что-нибудь. Так и поступили. Тем более, приходится помогать внукам-студентам, а ветеранской пенсии в двадцать с небольшим тысяч на это не хватает,
— говорит Нина Григорьевна.
Зато другие внуки и правнуки заботы не требуют. Одна из внучек вышла замуж за местного немца и — вслед за остальными немецкими саратовцами — отбыла на его историческую родину: Брауншвейг, Ганновер. На пианино в доме Лиманской несколько фото правнучки — «Лена, а по-немецки Ленхен», занимается бальными танцами.
Никакого протеста у Бранденбургской мадонны это не вызывает. Сама хотела в прошлом году приехать к Бранденбургским воротам — приглашал телеведущий Дмитрий Крылов, хотел сделать специальную программу. Но для перелетов здоровье все-таки не то.
За что воевали? За это. Чтобы был мир. Чтобы не было войны желаю. По нынешним временам — чтобы телевизор без страха включить было можно,
— говорит Мария Филипповна.
Юрий Васильев
ссыль
http://tass.ru/obschestvo/1951218Бюст Героя Советского Союза Мелитона Кантарии установят 9 мая в его родном городе Джвари
Вместе с Михаилом Егоровым он водрузил 1 мая 1945 года Знамя Победы над рейхстагом
Солдаты 150-й стрелковой дивизии 79-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии Мелитон Кантария и Михаил Егоров (слева направо) со Знаменем Победы, которое было водружено ими над Рейхстагом. Берлин, 1945 год
https://ru.wikipedia.org/wiki/%CA%E...EB%E8%F2%EE%ED_%C2%E0%F0%EB%E0%EC%EE%E2%E8%F7
zzz
инвалид умственного труда
Сын Героя Советского Союза Мелитона Кантарии Шота: "Отец для прочности древко своим ремнем закрепил"
ни один уважающий себя либеральный активист не пройдет мимо тещиного дома хотя бы не плюнув в его сторону, не говоря уже о прочем. вот и в данном случае кто-то из них накануне праздника расстарался навставлять цитат из галстукоеда мишико и поливающих известнокакую рашку грузинских смей:
A1e)(
шта?
Письмо Ганди Гитлеру, 23/7/1939
Господину Гитлеру, Берлин, Германия
Дорогой друг,
Друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия, и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило.
Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов? В любом случае, прошу прощения, если мое письмо к Вам было ошибкой.
Искренне ваш
М. К. Ганди
Господину Гитлеру, Берлин, Германия
Дорогой друг,
Друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия, и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило.
Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов? В любом случае, прошу прощения, если мое письмо к Вам было ошибкой.
Искренне ваш
М. К. Ганди
