Творчество Садриддин Айни

Юрий Махов

Пользователь
Мулло–Туроб был единственным сыном одного крестьянина из Зандани, он учился в местной школе и вышел оттуда малограмотным. Еще при жизни своего отца он два года занимался в бухарских медресе и немало натерпелся без жилья. После смерти родителей Мулло–Туроб продал дом, землю, скот и весь земледельческий инвентарь отца, полностью порвал с деревней и переехал в Бухару. Здесь он купил хорошую келью в медресе Мир–Араб, считавшемся одним из лучших бухарских медресе, и зажил подобно другим материально обеспеченным ученикам.
Однажды летом он вместе со своим соучеником из Самарканда поехал в его родной город, ему очень понравился тамошний климат, и он приобрел в тех местах много знакомых. После этого всякий раз, когда ему надоедало бухарское зловоние, он уезжал в Самарканд, дышал там свежим воздухом и снова возвращался в Бухару.
Во время поездок в Самарканд в поезде или во время прогулок по малознакомому городу ему нужен был русский язык, и он стал записывать в особую тетрадь услышанные им русские слова с переводами на таджикский. Так у него получился для себя небольшой словарик, который пополнялся после каждой его поездки в Самарканд.
После того как муллы, узнав про записи русских слов, хотели изгнать Мулло–Туроба из медресе, он из осторожности стал реже ездить в Самарканд, перестал записывать русские слова и больше никому не показывал свои прежние записи.
Однако, несмотря на принятые им меры предосторожности, нападки мулл не прекращались. Хотя из–за вмешательства верховного судьи муллы и не смогли изгнать Мулло–Туроба из медресе, они не переставали унижать его и постоянно преследовали злыми нападками. Всякий раз, когда он проходил через входную арку, ему кричали вслед: «Урус… урус идет… он даже стал похожим на уруса» — и другой такой же вздор. Между тем, Мулло–Туроб не имел никакого сходства с русскими. Это был смуглый человек с жесткими волосами и большими черными глазами, он скорей напоминал араба, чем русского.
Однажды Мулло–Туроб привез из Самарканда пару калош и надел их в дождливый день. Когда муллы заметили у него на ногах новую обувь, то стали называть его вором. По их мнению, подобную бесшумную обувь надевают лишь ночные грабители, чтобы хозяин дома не услышал их шагов.
Слух о Мулло–Туробе как о «воре» широко распространился. Каждый день муллы придумывали все новые доказательства для подтверждения своей сплетни. Как они утверждали, поездки его в Самарканд имели под собой определенную почву: он возил в Самарканд вещи, ворованные в Бухаре, и там их сбывал, а украденное в Самарканде продавал в Бухаре. Оказывается, даже и свою келью он купил на деньги, вырученные от продажи краденого. А то разве мог бы бедный ученик, который в течение двух лет переходил из одной кельи в другую как квартирант, потом вдруг сделаться владельцем прекрасной сводчатой кельи в медресе Мир–Араб? Без воровства это невозможно было бы осуществить. ________
Вскоре произошло событие, из–за которого Мулло–Туроб был вынужден покинуть медресе Мир–Араб. Дело обстояло так. Мулло–Туроб привез из Самарканда кожаные калоши казанского шитья и, надев их, впервые вышел во двор медресе. Спиртовые подошвы при каждом шаге издавали скрип. Те самые муллы, которые из–за бесшумности резиновых калош обвиняли Мулло–Туроба в «воровстве», теперь решили найти причину, почему эти калоши скрипели, и возвести какую–нибудь новую клевету на их владельца. Самые «догадливые» из них утверждали, будто здесь кроется какая–то тайна и ничего не будет удивительного, если окажется, что «урусы» написали имена Аллаха и его пророка Мухаммеда на пластинке меди, засунули пластинку под подошву калош, чтобы священные имена при надевании обуви оказывались внизу и подвергались поруганию. <a name="cutid2">
Некоторые муллы советовали подговорить его учеников и, когда Мулло–Туроб войдет в мечеть читать намаз, украсть его обувь. Подошву можно будет разорвать и посмотреть, заложены ли там внизу имена бога и пророка. Если это действительно так, то грех Мулло–Туроба будет доказан и законоведы подтвердят, что он стал неверным — кафиром. Тогда не трудно будет подвергнуть его самому суровому наказанию.
Другие же не считали подобную меру подходящей. Они говорили: «А что, если из калош не удастся извлечь имена бога, а Мулло–Туроб, увидев пропажу обуви, пожалуется верховному судье и тот начнет ругать мулл за испорченные калоши русского шитья? Все это для нас тогда может плохо кончиться!».
В конце концов решили поручить какому–нибудь ученику незаметно выпытать у Мулло–Туроба, что кладут «урусы» при шитье в обувь для скрипа. Вполне возможно, что в таком случае Мулло–Туроб простодушно все откроет и тогда станет ясно, как надо с ним поступить.
Когда по наущению мулл один ученик спросил у Мулло–Туроба, почему у него скрипят калоши и что «урусы» положили туда, он ответил, что эту кожаную обувь шили не русские, а казанские татары, а что они туда кладут и почему калоши скрипят, он не знает.
Ответ Мулло–Туроба послужил руководящей нитью для раскрытия «тайны скрипа». В том медресе жил некий Мулло–Камар, происходивший из казанских татар, у него можно было получить необходимые сведения.
Мулло–Камар учился вместе с моим репетитором Мулло–Абдусаломом. Как говорили знавшие его люди, бухарский купец по имени Махмуд–ходжа вывез его из Казани, когда ему было всего лишь шестнадцать лет, под видом «секретаря» или даже «близкого друга».
Мулло–Камар до зрелого возраста, пока у него не выросла уже борода, все жил в доме у купца Махмуда–ходжи. Когда этот купец нашел себе другого «секретаря» и «близкого друга», Мулло–Камар переехал учиться в медресе. Осведомленные люди утверждали, что и теперь он продолжал жить на средства своего прежнего хозяина. Учащиеся и другие муллы из казанских татар стыдились его подозрительного прошлого и не общались с ним.
Во всяком случае, по мнению самых почетных обитателей медресе Мир–Араб, он был единственным «знатоком» положения в России и существующих там законов, «знатоком» самих русских, а также условий жизни в Казани и обычаев тамошних татар. Поэтому любой вопрос, относящийся к русским или татарам, задавали ему. Его и спросили о причине «скрипа» кожаных калош Мулло–Туроба, шитых в Казани: положена ли в них «медная пластинка» или что–нибудь другое.
Мулло–Камар ответил: «То, что эти калоши казанского шитья, на самом деле верно. Но не всю обувь там шьют мусульмане–татары. В Казани не мало и русских сапожников. Однако разница в том, что калоши, которые шьют мусульмане, не издают скрипа, а калоши русского шитья скрипят из–за того, что под подошву кладут свиной ус. Туркестанские мусульмане по неведению покупают и носят всю эту обувь, думая, что ее шьют татары. Калоши Мулло–Туроба шиты „урусами“, и туда подложен свиной ус».
Какое волнение поднялось в медресе после ответа «ученого» Мулло–Камара! «Этот безбожник принес с собой в туфлях свиные усы и осквернил медресе!.. Разве он не знает, что свинья грязное животное? Знает! Но он ведь стал почитателем „урусов“ и нарочно хочет осквернить чистую мусульманскую землю», — подобные крики неслись отовсюду.
Бедняга Мулло–Туроб опасался обвинения в том, что он неверный, и не решился пропустить общую молитву в мечети. Ученики тех мулл, которые подстрекали к возмущению, сначала вышвырнули калоши Мулло–Туроба, а потом и его самого вытащили из мечети и бросили во двор медресе.
После окончания намаза старшие муллы одобрили действия своих учеников, но добавили, что «этого мало». Его поганые калоши не должны стоять в келье, построенной Амир–Абдуллахом Ямини (Мир–Арабом), место их среди нечистот! «Вы, ребята, — продолжали они, — глупы и невежественны, вы совершили великий грех, прикоснулись к ним руками, но это ничего, бог прощает грехи, совершенные по неведению. Впредь подобную обувь нужно брать щипцами для углей». После такого «наставления» человек десять–двенадцать учеников со щипцами в руках ворвались в келью Мулло–Туроба. Они обыскали келью, нашли тетрадку с русскими словами и щипцами засунули ее внутрь одной из калош, потом щипцами же схватили обе калоши и положили их в новую, один лишь раз надетую рубашку хозяина кельи, сверху придавили двумя кирпичами и, связав узлом, бросили все это в уборную медресе; узел потонул в нечистотах.
Мулло–Туроб до ночи не выходил из кельи, а ночью исчез, и больше его уже никто не встречал в медресе. Он нашел какого–то постороннего ростовщика–покупателя и продал ему за двенадцать тысяч келью стоимостью в пятнадцать тысяч тенег. Весьма возможно, что руководители медресе не утвердили бы такую сделку с посторонним лицом, ведь они сами могли купить келью по еще более низкой цене. Предвидя это, невольный продавец и заинтересованный в прибыли покупатель пошли к верховному судье и с помощью купчей крепости придали сделке официальный характер. Когда покупатель явился в медресе, он прежде всего угостил всех руководителей, задобрил их некоторой суммой денег и лишь после этого предъявил документ, из которого стало известно, что Мулло–Туроб продал келью. В купчей крепости было указано: «Мулло–Туроб продал одну дверь, оклеенную бумагой, корыто для воды, находящееся в медресе Мир–Араб, за двенадцать тысяч тенег».
В силу того что сделка состоялась в присутствии верховного судьи, была скреплена его печатью и обложена сбором за наложение печати, руководители медресе не осмелились ее нарушить, им пришлось удовлетвориться обильным угощением и магарычом.
Как говорили старики–муллы, это была первая продажа кельи, состоявшаяся в присутствии верховного судьи и оформленная купчей крепостью. Ранее такая продажа происходила лишь в присутствии руководителей медресе. Мулло–Туроб указал иной путь, и после него во всех спорных случаях сделки на куплю–продажу келий совершались в присутствии верховного судьи. Руководители медресе Мир–Араб это «вредное новшество» также возложили на плечи бежавшего Мулло–Туроба. ________
Несмотря на все интриги и поднятый в медресе шум, осталось все же неясным, имеют ли свиньи жесткие толстые усы, издающие «скрип», или нет, а также и то, действительно ли в обувь Мулло–Туроба был положен свиной ус. Ведь в те времена никто из нас (в том числе и муллы) не видел в жизни ни свиньи, ни ее усов. Однако лишь благодаря признанию Мулло–Камара в присутствии Мулло–Абдусалома дело это приняло совсем другую окраску.
Мулло–Абдусалом был бедным, нуждающимся человеком, он и его сотрапезники не принимали никакого участия в скандале со скрипучими калошами. Однажды, чтобы узнать подлинную суть дела, Мулло–Абдусалом устроил в своей келье угощение для Мулло–Камара. Его сотрапезники тоже были там, и я готовил плов. Во время беседы Абдусалом заговорил о калошах Мулло–Туроба и попросил Мулло–Камара рассказать правду.
Тот ответил так.
— Мне было шестнадцать лет, когда я приехал из России в Бухару. Хотя я и видел там свиней, но не обращал внимания, есть у них твердые усы или нет. О том, что русские кладут в обувь для скрипа свиной ус, я слышал в Казани от одного старого муллы, учившегося в Бухаре. Когда я в Бухаре рассказал об этом купцу Махмуд–ходже, тот отверг мое объяснение и сказал, что если подошвы обработать спиртом, то они будут скрипеть. Для меня, — продолжал Мулло–Камар, — было безразлично, обработаны ли подошвы калош Мулло–Туроба спиртом или в них вложен свиной ус. Что бы там ни было, все равно его обувь была поганой. Я не соврал, когда меня спросили муллы, и ответил так, как слышал. Сам я не потерпел никакого ущерба: я был свидетелем скандала, поел вместе с руководителями медресе угощение, устроенное в связи с продажей кельи Мулло–Туроба, и получил еще две теньги магарыча (ранее Мулло–Камар не входил в число руководителей медресе).
Мулло–Камар рассказывал о происшествии беспечно и весело, как было принято тогда в медресе, а слушатели тоже спокойно воспринимали его рассказ, словно обычную житейскую сплетню, и никто при этом не думал о муках, которые пришлось испытать Мулло–Туробу из–за грязной интриги.
Вот что главным образом привлекло мое внимание.
 
Сверху