Проза.

zolly

Местный
СЛОВА И СМЫСЛЫ (ИЗ СТАРЫХ ЗАПИСЕЙ)
Лет пятнадцать назад рассказывала одна замечательная актриса:
Выскакиваю из дома. Долго ловлю машину. Останавливается старая "Волга". Старик-водитель косится на меня. Вздыхает. И говорит:
- Что, мать, не снимают тебя совсем?
Боже! Он меня узнал! Он даже заметил, что в новых фильмах меня нет! Я растрогана почти до слез. Но цеховая гордость вдруг поднимается во мне.
Я говорю:
- Да. Почти не снимают. Но надо понять ситуацию. Старое производство сломано, новое не налажено. Плюс к тому финансовые трудности.
Он по-доброму улыбается:
- Да при чем тут финансы! Ты бы, мать, на себя посмотрела – ну, кто тебя снимет? Да еще, небось, за сто баксов…

Денис Драгунский
 
- Подожди, я выпью таблетку, потом будем пить чай, - и она садится с прямой спиной, крепко обтянутыми черной юбкой бедрами, держит голову, на которой расшитая шелком шапочка под шляпу - как гюрза, только попадись, и она прыгнет.
- Ты не уйдешь? Ты не умрешь? - спрашиваю я, как тогда, в 8 лет, когда понял, что - уйдет, умрет.
- Уйду, вернусь, не умру - я ведь уже умерла, - говорит она, - у нас осталось пять секунд.
 

SNZme

Камертон
Нет отношений страннее и щекотливее, чем отношения людей, знающих друг друга только зрительно, — они встречаются ежедневно и ежечасно, друг за другом наблюдают, вынужденные, в силу общепринятых правил или собственного каприза сохранять внешнее безразличие — ни поклона, ни слова. Беспокойство, чрезмерное любопытство витают между ними, истерия неудовлетворенной, противоестественно подавленной потребности в общении, во взаимопонимании, но прежде всего нечто вроде взволнованного уважения. Ибо человек любит и уважает другого, покуда не может судить о нем, и любовная тоска — следствие недостаточного знания.
Томас Манн
 
У меня, как у человека, успевшего окончить школу при СССР, фраза "Будь проще, и люди к тебе потянутся" вызывает отторжение на физиологическом уровне. Да, я резко выраженный индивидуалист, все десять лет на задней парте, и не хочу, чтобы ко мне кто попало тянулся. Чего ради быть проще, чем я есть?

Со временем моя нелюбовь к подобной простоте распространилась и на риторику, апеллирующую к простым людям, простому народу и прочей простоте, в природе не встречающейся. Ну нету, не существует никаких простых людей — за каждым стоит биография и зачастую более интересная, чем у тех, кто знает, что такое деепричастный оборот.
И кроме того, что простой человек — величина абстрактная, расчетная, она мерзка еще и тем, что носитель подобной риторики одновременно и противопоставляет себя простым, и сам себе делегирует право выражать их интересы. Хотя понимает в этих интересах не больше, чем декабристы, а пострадать за эти интересы готов гораздо меньше. При этом сами интересы упрощаются, девальвируются и подменяются собственными.
Однажды в ЖЖ мы беседовали о пирожных, которые продаются в супермаркетах. Есть эти пирожные можно, только сильно оголодав. Потому что для уменьшения себестоимости масло заменят на маргарин, муку положат похуже, а крем вообще можно назвать кремом лишь условно. И в этот момент вклинился третий собеседник: "А если не удешевлять, простая пенсионерка это купить не сможет!" Да она и так или не может, или не хочет. Не потому, что себестоимость высокая, а потому, что сверху много накручено. Да и проще самой приготовить или детей попросить — все вкуснее выйдет. Но у человека то ли нет бабушки, то ли он полагает, что досконально знает вкусы пенсионерок. Ведь все пенсионерки — однородная масса, не так ли?
"Лариса Викторовна — такая милая, простая женщина!" — сказала как-то соседка, женщина, по всей вероятности, непростая, с переподвывертом. Хотя исподняя жизнь подъезда происходила у всех на виду, и все знали, что самое сложное в ней — тромбофлебит. А остальное как у всех, отнюдь не поперек.
Но соседке, женщине с "верхним" образованием, изо всех сил надо было отстроиться от продавщицы Ларисы. Потому что мир она делила на тех, кто проще, и тех, кто сложнее. При этом Лариса была деликатнейшим человеком, а соседка — обычной хабалкой с претензиями на светскость.
Ну как, как можно заводить жеманные беседы об искусстве, развешивая во дворе панталоны? "А что такого?" — удивилась бы соседка.
Да, собственно говоря, ничего. Все просто.
 

SNZme

Камертон
Страшная тайна

— Мастер, — однажды спросил ученик, — почему существуют трудности, которые мешают нам достигнуть цели, отклоняют нас в сторону от выбранного пути, пытаются заставить признать свою слабость?

— То, что ты называешь трудностями, — ответил Учитель, — на самом деле является частью твоей цели. Перестань с этим бороться. Всего лишь подумай об этом, и прими в расчет, когда выбираешь путь. Представь, что ты стреляешь из лука. Мишень далеко, и ты не видишь ее, поскольку на землю опустился густой утренний туман. Разве ты борешься с туманом? Нет, ты ждешь, когда подует ветер и туман развеется. Теперь мишень видна, но ветер отклоняет полет твоей стрелы. Разве ты борешься с ветром? Нет, ты просто определяешь его направление и делаешь поправку, стреляя немного под другим углом. Твой лук тяжел и жесток, у тебя не хватает сил натянуть тетиву. Разве ты борешься с луком? Нет, ты тренируешь свои мышцы, с каждым разом все сильнее натягивая тетиву.

— Но ведь существуют люди, которые стреляют из легкого и гибкого лука в ясную, безветренную погоду, — сказал ученик обиженно. — Почему же лишь мой выстрел встречает столько препятствий на своем пути? Неужели Вселенная сопротивляется моему движению вперед?

— Никогда не смотри на других, — улыбнулся Учитель. — Каждый выбирает свой лук, свою мишень и свое собственное время для выстрела. Для одних целью является точное попадание, для других — возможность научиться стрелять.

Учитель понизил голос и наклонился к ученику:

— И еще я хочу открыть тебе страшную тайну, мой мальчик. Вселенной до тебя нет никакого дела. Она ничему не сопротивляется и никому не помогает. Туман не опускается на землю для того, чтобы помешать твоему выстрелу, ветер не начинает дуть для того, чтобы увести твою стрелу в сторону, жесткий лук создан лучником не для того, чтобы ты осознал свою слабость. Все это существует само по себе, вне зависимости от твоего желания. Это ты решил, что сможешь в этих условиях точно поразить мишень. Поэтому, либо перестань жаловаться на трудности и начинай стрелять, либо усмири свою гордыню и выбери себе более легкую цель. Цель, по которой можно стрелять в упор.
 

SNZme

Камертон
Милан Кундера.

Если партнёр слабее нас, мы находим повод, чтобы оскорбить его, — так студент оскорбил студентку, когда та поплыла слишком быстро.
Если партнер сильнее, нам ничего не остается, как избрать какой-либо окольный путь мщения, пощёчину рикошетом, убийство посредством самоубийства. Мальчик так долго выводит на скрипке фальшивый звук, что учитель не выдерживает и выкидывает его из окна. Мальчик падает и на протяжении всего полета радуется, что злой учитель будет обвинен в убийстве.
Это две классические реакции человека, и если первая реакция сплошь и рядом встречается в жизни любовников и супругов, вторая, присущая так называемой великой Истории человечества, являет собой бесчисленное количество примеров другого порядка. Вероятно, все то, что наши наставники называли героизмом, было нечем иным, как формой литости, проиллюстрированной мною на примере мальчика и учителя по классу скрипки.
 

Asturias

тихий вечер с молнией и громом
Несчетное число раз я размышлял, сидя на берегах горных рек, о сходстве такого потока с жизнью людей. Смотри, вот они, пузырьки, - как наши жизни - один побольше, на другой упадет больше солнца, и он покажется более ярким, блеснет всеми цветами радуги. Вон тот проплыл до середины освещенной полосы, а за это время лопнули и навсегда исчезли тысячи других... Так и мы: кому-то удается проплыть дольше, засверкать поярче, и каждый неповторим в своем коротком пути. Изменяется течение, угол падающих лучей, отражение скал - и все другое. Пузырьки на реке, живущие несколько мгновений, летящие по воде от одной стены тумана до другой, - таковы мы в своей индивидуальной жизни. Сердце преисполняется печалью, когда следишь за этими обреченными пузырьками. Забываешь, что они часть могучего потока, прорвавшего горы и мчащегося за тысячи миль к необозримым просторам теплого океана. Исчезая, пузырек не превращается в ничто - он соединяется с общим потоком. Научиться чувствовать себя всегда частью потока, несмотря на всю свою индивидуальную неповторимость, - вот обязательное условие мудрости! И смотри еще: чем яростнее борется вода, пробиваясь через препятствия, чем стремительнее ее бег, тем больше родится пузырьков и тем короче их существование. А ниже, на успокаивающейся воде, пузырьки редки, они живут дольше. - Зато вода бежит медленнее и их путь той же длины, - заметил внимательно слушавший Даярам. - Ты предпочел бы, конечно, быть пузырьком в бурном потоке? - улыбнулся гуру. - Так и должно быть, ты молод. Однако пора в путь!
 

В детстве я путала слова «вундеркинд» и «ундервуд». Кто-то сказал родителям, мол, зачем вы научили меня так рано читать - готовите вундеркинда? И потом бубнила: «Я вам не ундервуд!» - и никто не мог понять, что я имею в виду.

У меня нет ощущения, что с тех пор я изменилась, сколько себя помню, я была взрослой, и мне было все равно, сколько кому лет. Из яслей меня чуть не отчислили - воспитательницы хотели списать в утиль, потому что решили, что не умею разговаривать. Родители возмутились, потребовали директора, директор спросила:

- Тийночка, ты разговаривать умеешь?

- Да

- А почему со Светланой Петровной не говоришь?

- А о чем с ней можно говорить?
 
Одна из девчонок как‑то подожгла себя. Для этого она воспользовалась бензином. Мне всегда было интересно узнать, откуда она этот бензин слямзила. Ведь она была еще слишком малолетней, чтобы иметь водительские права и автомобиль. Может она пошла к соседу и попросту насвистела ему, что папочка стоит где‑то на дороге без капельки бензина? Как ни гляну на нее, вечно мне приходил в голову этот вопрос.

Скорее всего бензин попал в подключичные впадины по обеим сторонам шеи, поскольку больше всего обгорели шея и щеки. От шеи вверх карабкались толстые борозды белых и светло‑розовых шрамов. Они были такими твердыми и толстыми, что даже не позволяли ей свободно поворачивать головой; если она хотела поглядеть на кого‑то, стоящего сбоку, ей приходилось поворачиваться всем телом.

У рубцовой ткани нет собственного характера. Это вам не то же самое, что ткань здоровой кожи. На ней не остается признаков возраста или болезни, на ней не видна бледность или загар. На шраме не растут волосы, на нем нет пор или морщин. Это словно плотный чехол. Он заслоняет и скрывает то, что еще осталось под низом. Потому‑то человек и научился его создавать: чтобы чего‑нибудь спрятать.

Девушку звали Полли. Наверняка в те дни – а может и месяцы – когда она только думала о самосожжении, подобное имя звучало в ее ушах иронично, но, в конце концов, как‑то очень соответствовало ее спасенному существованию «под чехлом». Никогда она не была печальной или же несчастной особой. Вместо этого ей удавалось быть опорой для тех, кто чувствовал себя несчастными. Она никогда ни на что не жаловалась, зато у нее всегда было время выслушать жалобы кого‑нибудь другого. В своей тесной, ничего не пропускающей, розово‑белой упаковке она была безупречной. Если что и подтолкнуло ее к тому шагу, если что и подшепнуло в то, когда‑то идеальное по форме, а теперь покрытое шрамами ушко: «Умереть!» – то теперь она это уже навсегда ликвидировала.

Зачем она это сделала? Никто не знал. И никто не отваживался спросить. Все ж таки – какая храбрость! У кого имеется столько храбрости, чтобы поджечь самого себя? Двадцать таблеток аспирина, легкий надрез вдоль набухшей вены или хотя бы паршивые полчасика на краю крыши… у каждой из нас имелось нечто в подобном стиле. И даже частенько более опасные случаи, хотя бы всовывание себе в рот пистолетного ствола. Только вот, тоже мне дело: суешь ствол в рот, пробуешь его на вкус, чувствуешь, какой он холодный и маслянистый, кладешь палец на курок, и вдруг перед глазами у тебя раскрывается огромный мир, распростирающийся между именно этим мгновением и тем моментом, когда ты уже нажмешь на курок. И этот мир тебя покоряет. Ты вытаскиваешь ствол изо рта и вновь прячешь пистолет в ящик стола. В следующий раз нужно выдумывать чего‑нибудь другое.

Каким был этот момент для нее? Момент, в котором она зажгла спичку? Испытывала ли она перед тем крышу, пистолет или аспирин? Или же это был просто неожиданный… прилив вдохновения?

У меня самой был когда‑то такой прилив вдохновения. Как‑то утром я проснулась, и мне уже было ясно, что обязательно следует заглотать пятьдесят таблеток аспирина. Это было мое задание, мой план, который следовало реализовать в течение дня. Тогда я разложила их рядком на столе и, каждую скрупулезно пересчитывая, начала глотать одну за другой. Только это же не совсем то, что сделала она. Ведь я же могла остановиться после десятой или там тридцатой таблетки. Опять же, могла выйти из дома и потерять сознание – что на самом деле и произошло. Полсотни таблеток аспирина это очень много, только выйти из дома и упасть без сознания в магазине было тем же самым, что и отложить пистолет в ящик.

А она подожгла спичку.

Где? Дома, в гараже – где все могло вспыхнуть? В чистом поле? В школьном спортивном зале? В пустом бассейне?

Кто‑то ее обнаружил, только не сразу.

И кто ж теперь поцелует кого‑нибудь подобного? Типа, не имеющего кожи?

Ей было восемнадцать, когда в голову ей пришла подобная идея. Весь следующий год она провела вместе с нами. Все остальные бунтовали, вопили, плакали, боялись, а Полли глядела на них и улыбалась. Она присаживалась возле перепуганных и успокаивала их самим своим присутствием. Ее улыбка вовсе не была ироничной или горькой, нет, она была наполнена пониманием. Жизнь – это ад, и девушка знала об этом. Вот только ее улыбка, казалось, говорила, что все это она в себе уже выжгла. В улыбке этой скрывалось и некоего рода превосходство: в нас не было достаточной отваги, чтобы выжечь это в себе. Но она понимала даже это. Ведь люди разные. Каждый делает то, на что он способен.

Как‑то утром кто‑то начал плакать. Утренние часы всегда были наиболее шумным временем дня, из каждого уголка доносились громкие просьбы, причитания или жалобы на ночные кошмары, требования встать с кровати вовремя. Полли была особой столь тихой и незаметной, что никто из нас и не заметил ее отсутствия за столом. Но после завтрака мы все еще слышали плач.

– Кто это плачет?

Никто не знал.

Уже близился полдень, во время ланча плач так и не прекратился.

– Это плачет Полли, – сообщила Лиза, которая обо всем все знала.

– Почему?

Но этого не знала даже Лиза.

Под вечер плач превратился в вопли и крики. Сумерки всегда время опасное. Поначалу были слышны вопли «аааааа!» и «ээээээ!», потом стали слышны и слова:

– Мое лицо! Мое лицо! Мое лицо!

Мы уже слыхали и успокаивающий шепоток, тихие слова утешения, но Полли продолжала вопить, до самой поздней ночи, и только эти два слова.

– Этого следовало ожидать, – сказала Лиза.

И вот тогда, как мне кажется, до всех нас дошло, какими мы были дурами. Мы когда‑нибудь отсюда выйдем. Она же до конца дней своих останется в этой своей плотной кожуре.

(Сюзанна Кейсен)
 

ШокоЛапка

Местный
понравилось:
Юра Скоблеплюхин периодически смотрит в зеркало и думает, что надо бы, наконец, записаться в тренажёрный зал: убрать пивной животик и взбодрить мышцы гирями-гантелями. Однако Юра работает пять дней в неделю, а после работы выпивает кружку-другую разбавленного этанола.
Он вовсе не алкоголик: Юра верит, что спирт в малых дозах если не полезен, то хотя бы не особо вреден. Однако работа и алкоголь так хорошо структурируют его время, что записаться в тренажёрный зал ему решительно некогда, да и сил после подвигов трудовых на подвиги спортивные уже не остаётся. Острых причин менять ритм своей жизни у Юры нет. Просто Юра выглядит на пятнадцать лет старше своего возраста и всё время чувствует себя слегка паршиво… но в целом всё ок. Матрица держит Юру стальной хваткой. Шансов сорвать со своего горла её пальцы у Юры, прямо скажем, немного.
 
Слушай, зачем ты мне звонишь? ? начинаю я свой нетрезвый монолог. ? А? Зачем спрашиваешь, как я себя чувствую после всего этого? Сильно ли я переживаю? Зачем тебе все это нужно? Нет, реально, зачем? Ты вытаскивала меня из всего того морального отстойника, почти плакала в телефон, когда я обожрался ЛСД, часами говорила со мной о какой то моей x..не по телефону. Для чего?

Для чего ты ходишь со мной по всем этим кабакам? Слушаешь мои однообразные диалоги по поводу того, какие все вокруг п....асы и какой я, весь из себя высокодуховный, Д'Артаньян? Тебе ведь не нужны деньги, всякие пошловатые по форме, но так точно отражающие суть подарки, эти самые нескончаемые cartier tiffany alainsilberschtain? He нужны? Тебе не нужен статус моей официальной любовницы, ты не в тусовке, и никто не проводит тебя при встрече завистливым взглядом.

Тогда зачем? Может, ты больная? Та самая девочка переросток, которая не наигралась в дочки матери терезы? У тебя чувство вселенской жалости? Ты тут всем помочь хочешь? Этакая заботливая сестра милосердия, выбравшая для себя в этом приюте для психов под названием МОСКВА объект для сострадания. Тебя не хватит на всех здешних обитателей, душа моя, тебя даже на меня не хватит, ты так и сгинешь, пытаясь вырвать меня из геенны огненной, из ада кромешного, именуемого моей жизнью. Это не ты меня вырвешь, это я вырву из твоих слабеющих рук ложку с успокоительным, разбодяжу его собственной ядовитой слюной, двинусь им по вене и пойду дальше. А ты так и будешь чахнуть от невозможности спасти город.

Не угадал? Ты не новоявленная мать Тереза? Тогда кто? Может, ты со мной общаешься из за желания ..баться? Ты ? вавилонская блудница? Рабыня страсти?

У тебя проблемы с простыми колхозными мальчиками? Ты хочешь манерного эстета? Нашла себе такого героя любовника? Принца, вылезшего из телевизора, отягощенного интеллектуальным багажом и увесистыми яйцами в придачу? Ты думаешь, бывают такие? Гиперсексуальные, как актеры шведского порно, и романтичные, как лорд Байрон? Так не бывает, девочка. В тридцать лет люди умеют либо одно, либо другое. А если они с одинаковым успехом демонстрируют физику и интеллект, значит, они либо нахватались верхушек для совращения глуповатых простушек (прикольная рифма, тебе не кажется?), либо нахватались стимуляторов. Ха ха ха. Ты реально думаешь, что я такой весь из себя прикольный и успешный? Высоколобый эстет с манерами недоучившегося аристократа и вечно торчащим члeном? Ну что? Поедем в гостиницу? Купим цветов, шампанского? Ты достанешь томик Цветаевой? Я готов, я даже уже чувствую, как меня распаляет страсть и все такое!

Я же постоянно встречаюсь с тобой либо в хлам пьяный, либо подкуренный, либо обдолбанный. А частенько и то и другое (и третье) вместе. Я в таком состоянии могу легко трахнуть лошадь, а не то что длинноногую любительницу разговоров о современной прозе и публицистике. А как ты думаешь, легко ли быть героем рок н ролла в тридцать то лет?

Я давно оставил на полях сражений все свое здоровье, все свои нервы, чувства и мечты. Вон они, посмотри, лежат между стульев и столиков, на пустых тарелках и в перевернутых бокалах. Да и сами поля сражений уже заросли травой. Сколько их ушло за это время? Джаз кафе, Циркус, Джусто, не выдержал даже старик Цеппелин. Это Наполеону потребовалось четыре года, чтобы пройти путь от Маренго, через Пирамиды и Москву к Ватерлоо. Здесь людям хватит и года за глаза, никаких вышеперечисленных мест не нужно посещать, хватит и одной Москвы, все зависит от того, хороший ли у тебя дилер.

Ты не чувствуешь? Я же лузер. Конченый м...дак с позами провинциального актеришки. Я шут гороховый, готовый стeбаться над всеми, в том числе над собой. Я с детства быстро устаю от игрушек, мне тут же что нибудь новенькое подавай. Я и жизнь свою проматываю этой ежедневной погоней за развлечениями. Я же бегу сам от себя, мне самому с собой скучно, тошно и мерзко. Даже в редкие моменты веселья я жду не дождусь, когда же наконец вернется ко мне моя единственная любовь ? ДЕПРЕССИЯ. Я очень нервничаю, когда она задерживается, и с радостью падаю в ее объятия, когда она возвращается, чтобы тотчас же начать с ней бороться. Я себя когда нибудь раскачаю на этих качелях до смерти. Голова уже кругом идет, скоро совсем отвинтится к чертовой матери. Я уже разучиваюсь понимать, когда мне весело, а когда грустно. Не жизнь, а муть какая то.

Ты тоже сюда хочешь? Тебе это нужно? Я иначе не могу объяснить твоей тяги ко мне. Какого черта ты время тратишь? Тебя мама в детстве поймала на мaстурбации пластмассовым ?голышом?, и теперь тебя тянет к этим порочным целлулоидным мальчикам вроде меня?

Ты пытаешься наверстать время, потерянное на житие бытие с правильными людьми? Не поздновато ли становиться на такую дорожку? Хотя о чем я, ты и дорожек то не пробовала. Самая ужасная сцена твоей молодости ? это наверняка литр водки и ?я та а акое там вытворяла? с дружками студентами.

Да, воистину, дорожки ? это моя прерогатива. Я сейчас сижу, и у меня зудит все в носу, а до кучи еще и в мочеиспускательном канале, как при приближении молочницы. Ты так морщишься, как будто не знаешь, что такое молочница. Хотя, может, ты и правда не знаешь, ты же богиня, а у богинь не бывает молочницы, это pleasure развратных девиц. Не так ли? А если ты богиня, тогда чего ты тут делаешь? Чего ты сидишь с таким лицом, как будто боишься запачкаться? Ангелам не место в грязи. Взмахни крыльями (крылышками, хе хе хе) и улетай.

Тебе стоит возвратиться обратно. Ты не видишь, как я тебя затягиваю во все это у...анство? Во весь этот мир, отксеренный с полотен Гойи? Ты хочешь стать таким же уродом, как и я? Не хочешь? Ну, тогда иди, вставай и иди, смотри, чтобы ноготок не увяз в десерте, как у той птички.
 

SNZme

Камертон
Уже накинул на лошадей шлейки, уложил в задок чувал с овсом и, дивясь про себя, что сыны так долго не выходят седлать коней, снова пошел к куреню.
М.А. Шолохов
 
— У меня подруга есть, Надя, так она в прошлые выходные в ментовку загремела, — встревает в разговор девушка лет двадцати, с милым, интеллигентным лицом, неплохо одетая и весьма ухоженная. — Она с подругой и двое парней из их группы пытались ночью приклеить на дверь приемной ФСБ плакат с Фантомасом и надписью «Я Фантомас, а ты говно!». Так их тут же скрутили, отвезли в отделение, продержали там восемь часов, но потом отпустили. Она такие ужасы рассказывала, что там творится. Их, правда, не били, но, в общем, методы у них гестаповские.​
— А что же она хотела? Чтобы ей выдали орден «За заслуги перед Отечеством»? На х..ра она туда вообще поперлась? — вопрошаю я. — Сидела бы лучше дома или с парнем своим трахнулась. В театр бы сходили. Зачем вообще этот бред?​
Девушка падает в замешательство. С одной стороны, все идет по плану. Она кокетничает с молодыми революционерами, и разговор с ними идет на одной волне, и она наверняка знает, что ей ответит тот мальчик, кому она в целях завязки/продолжения отношений адресовала свой пассаж (а я думаю, что присутствие девушек в таких околополитических движухах заточено строго на по..бки). И тут я ломаю ей всю матрицу, встревая со своим логичным в общем-то замечанием. И ее ментальные весы колеблются между здравым смыслом моей реплики и стремлением выглядеть своей, левацко-бунтарской девчонкой (пусть и из хорошей семьи).​
— Это не бред, — заступается за нее Ваня. — Выступать против этого фашистского режима нужно всеми доступными способами. На всех участках. Вода камень точит. Потом критическая масса нарастет и сметет это все к ...б...ням.​
— Вань, — спрашиваю я, — а тебе лично этот преступный режим чем мешает? Ну, вот ты сидишь здесь, разглагольствуешь о каких-то там революциях, о том, что народ не имеет возможности жить хорошо, и все такое. У тебя, молодого парня, есть здоровье, годы впереди, перспективы. Ты сам пытаешься что-то сделать, чтобы соскочить из этой маргинальщины? Поработать слегка, девушку завести, свозить ее на море. Свитер себе купить без дыры на рукаве, наконец. К чему тебе вся эта атрибутика лузерства?​
— Лузер? Ха-ха! — криво усмехается он. — Ты знаешь, для поэта это скорее комплимент, так что если ты меня этим задеть хотел, то мимо. Работать? Да я тут дышать не могу, а ты говоришь, что мне мешает. Если бы ты и многие такие, как ты, не рассуждали бы по-мещански, а разули бы глаза, то поняли бы, куда мы катимся.​
— А ты поэт еще ко всему прочему? Издаешься? Или все больше для себя? Или режим этот преступный не издает? — продолжаю издеваться я.​
— Нам с тобой не о чем говорить. Сегодня акты гражданского неповиновения, проводимые патриотами, подтачивают режим. Завтра сотни тысяч парней и девчонок в один день выйдут на улицы городов России. Мы стоим на пороге гражданской войны, и дальше все просто. Сейчас мы с тобой пьем за одним столом, но завтра мы окажемся по разные стороны баррикад, как классовые враги.​
— Вань, про парней мне понятно. Я сомневаюсь в сотнях тысяч, но человек сто — двести вы соберете. Но девчонок-то, девчонок откуда вы столько возьмете?​
Тут в разговор вступает та самая интеллигентного вида чувиха. Она протягивает мне несколько распечаток с того же сайта, на которых изображены девицы разных возрастов, разной степени привлекательности и одетости. Заголовок листа называется «НАШИ БОЕВЫЕ ПОДРУГИ».​
— На, полюбуйся, — говорит она мне. — Или ты думаешь, что все молодые девушки только по клубам обретаются? Нас уже много. Больше, чем ты думаешь.​
Опарыш вознаграждает ее одобрительным взглядом, затем начинает буровить меня исподлобья. Девушка торжественно оглядывает присутствующих, как королева этой псевдолевацкой вечеринки. Присутствующие молчат, предвкушая, как маленький идеолог и новоявленная Клара Цеткин будут рвать идеологического врага. Я внимательно разглядываю фотографии. Мой взгляд цепляется за фото, на котором две девицы (одна из которых похожа на Наталью Медведеву) позируют, обняв друг друга за бедра. На руках у обеих повязки с серпом и молотом.​
— Ну что же, — уже не пытаясь сдержать смех, говорю я, — когда я был в возрасте пятнадцати лет, меня также очень притягивала нацистская символика и униформа в сочетании с гомосексуальной красотой штурмовиков СА. Как я понимаю, этим девочкам все равно, во что играть и где выкладывать свои фото в стиле ню. На сайте damocka.ru или у вас на нацболе. Я надеюсь, что девушки все же выполняют свои функции?​


— В каком смысле? — настораживается она.​
— Ну, в смысле… мальчики на них дрочат? Вот ты, Вань, хотел бы с ними?​
— Не смешно. Ты думаешь, что ты очень умно выглядишь со своим цинизмом? — спрашивает меня Ваня.​
— Да нет, Вань, я думаю о том, что будет, если вот эта милая девушка… кстати, вы там сфотографированы? — Девушка опускает глаза и говорит: «Не важно». — Так вот, если эта девушка свяжет свою судьбу с таким милым мальчиком, как ты, перманентно качающимся между проблемой самореализации, ложными поэтическими амбициями и игрушками в революцию, то сразу возникает вопрос о тех самых судьбах России. Перспективы генофонда, ранняя алкогольная зависимость, социальная неустроенность, проблемы быта. В общем, весь букет, так важный для молодых людей с активной жизненной позицией. Будущее наших детей в нас самих… или как там?​
— А не надо мерить всех по себе, — чеканит слова Ваня, — мы вместе, потому что нас не интересуют твои мещанские проблемы походов в ресторан, шмоток и новых машин. Когда ты решаешь политические проблемы страны, важно думать не о себе, а обо всех в целом. Тогда личные позиции уступают место общегражданским, тогда мещанская тяга к обустройству быта замещается духовным. Общество станет единым ради своего блага, а не ради кучки мрази, которая временно узурпировала власть и национальные ресурсы. На людей нужно смотреть не только как на возможных половых партнеров, понял, нет? Хотя нет, ничего ты никогда не поймешь. Но это уже твоя проблема. — Ваня лихо опрокидывает рюмку и торжествующе откидывается на спинку стула.​
— Да, да, я понимаю. К людям надо относиться так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Ширять наркотиками до передоза, рвать бензопилами, пытать паяльниками, спаивать алкоголем и заставлять спариваться с собаками. В этом и есть позиция гражданского единения. Когда всем хочется гламура, бритых женских гениталий и вместе с тем массовых расстрелов. Я правильно понимаю?​
 
«Ты мне нужен(на), но ты имеешь право меня разлюбить». Мне кажется, из всех слов о любви эти – самые настоящие, но люди не то, что говорить, они думать так не хотят.


«Как так? Разлюбить?! Меня?!! А как же я? Потом… Ну, когда меня разлюбят? Куда я? И зачем? И вообще… Короче, не смей меня разлюблять, падла! Признался в любви с...ка – будь любезен. Ты должен. Еще этот – как его – Андерсен или кто там – говорил: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Так вот: я тебя люблю. И ты меня тоже люби теперь всё время, пока не сдохнешь! Ты теперь в ответе, понятно?»

Примерно такой мыслительный процесс протекает в черепушке среднестатистического влюбленного хомячка или хомячихи. Экзюпери они, разумеется, не читали, но то, что за них в ответе, выучили как таблицу умножения. Хотя нет: лучше. С умножением всё же косячат.

В мире маленьких пушистых зверьков фразы «Я тебя люблю» и «Ты мне должен» -- абсолютные синонимы. Давайте сейчас не будем о хомячках материально заинтересованных. С ними всё понятно: они честные, живут по принципу: «Я тебя люблю. Давай купим мне сапоги». Поговорим о хомячках высокодуховных. Иными словами, об эмоциональных вампирах.

У вампира душа больна булимией: она никак не может наесться. Сколько ни вкладывай туда тепла, заботы, участия, нежности – всё мало. «Ещё давай! Подкинь дровишек! Замерзаю! Я же тебя люблю! Мне от тебя ничего не нужно! Даёшь стране угля!» -- ноёт вампир, пока ты, как нанятый кочегар, забрасываешь в него топливо, дабы отогреть его(её) ранимую душу.

В какой-то момент ты чувствуешь нечеловеческую усталость и хочешь хотя бы на время отложить лопату и поспать. Однако вампир не согласен. «Я тебя люблю! Я без тебя пропаду! А, ну, быстро лопату в руки, козлина!» -- заявляет он(а) и намекает на суицид.

Но это еще не ужас. Ужас – понимать, что твой вампир действительно способен обожраться таблеток или сигануть с балкона. Причем не театрально, а на полном серьезе. Будучи не в силах вынести ощущение пустоты, образвовавшееся в его (её) душе, когда ты всё же бросаешь лопату, поняв, что ты – всего лишь фуфайка, которой затыкают огромный душевный свищ.

Потом ты, конечно же, возьмёшь лопату и продолжишь давать своему хомяку угля, потому что сам хомяк. Вы присыплете этот горелый и, в общем-то, невкусный пирог кокосовой стружкой «любви». И в принципе, хорошо: на такой взаимной бестолковщине человеческий род держится. Ну, точнее, хомячий.
 

BrainDamage

Пользователь
Кей. О нет, Алан, это ужасно и невыносимо. Вспомни, чем мы когда-то
были и чем мы надеялись быть! И вот результат! И все, что мы имеем, Алан.
С каждым нашим шагом, с каждым тиканьем часов все кругом становилось хуже
и хуже. Если в жизни ничего больше нет, на что она? Лучше умереть, как
Кэрол, прежде чем убедиться в этом, прежде чем попадешь в лапы времени.
Мне приходилось и раньше испытывать это чувство, Алан, но никогда с такой
силой, как сегодня. В мире существует злой дух, который мы называем Время.
Алан (играя трубкой, спокойно, робко). Ты читала когда-нибудь Блейка?
Кей. Да.
Алан. Ты помнишь это место? (Декламирует спокойно, но с чувством.)
Боль и радость чередой
Ткут покров души людской,
В каждой горести земной
Радость - нитью золотой.
Справедлив судьбы закон:
Человек на то рожден.
Если это мы поймем,
Верный в жизни путь найдем...

Кей. "Верный в жизни путь найдем"? Нет, это неправда, Алан, - во всяком
случае, неправда для меня. Если бы все было только перемешано - добро и
зло, - в этом не было бы ничего плохого. Но все идет хуже и хуже. Мы
убедились в этом сегодня вечером. Время нас убивает.
Алан. Нет, Кей, время - это только призрак. Иначе ему пришлось бы
разрушать все, всю Вселенную, и снова воссоздавать ее каждую десятую долю
секунды. Но время ничего не разрушает. Оно только двигает нас вперед и
подводит от одного окна к другому.
Кей. Но ведь счастливые юные Конвеи, которые разыгрывали здесь шарады,
- они ушли, и ушли навсегда!
Алан. Нет, они живы, они существуют так же реально, как существуем мы с
тобой. Мы видим другой уголок действительности - скверный уголок, если
хочешь, - но весь ландшафт по-прежнему на месте.
Кей. Но, Алан, мы не можем быть ничем иным, как только тем, что мы есть
сейчас.
Алан. Нет... это трудно объяснить... вот так вдруг... У меня есть
книга, я дам тебе ее почитать. Суть в том, что сейчас, сию минуту, и
вообще в любую минуту мы представляем лишь частицу нашего подлинного "я".
То, что мы реально представляем собой, - это весь наш путь, все наше
время, и когда мы дойдем до конца нашей жизни, весь этот путь, все это
время будут представлять нас - подлинную тебя, подлинного меня.
Кей. Я постараюсь понять... если только ты действительно веришь и
думаешь, что я тоже способна поверить, будто время не уносит с собой
каждую частицу нашей жизни... уничтожая... и разрушая все... навсегда...
Алан. Нет, это верно, Кей. Я принесу тебе эту книгу. (Направляется к
двери, затем оборачивается.) Ты знаешь, я уверен, что половина наших бед
происходит оттого, что мы думаем, будто время уносит по частям нашу жизнь.
Вот почему мы мечемся из стороны в сторону...
Кей. Словно мы в панике на тонущем корабле.
Алан. Да, в этом роде.
Кей (улыбаясь ему). Но ты-то ведь не мечешься, слава богу!
Алан. Я думаю, разумнее не делать этого, если широко смотреть на вещи.
Кей. Так, словно мы - бессмертны?
Алан. Да, и словно у нас впереди - необычайное приключение.

Я так люблю этот отрывок... Дж.Б. Пристли. Время и семья Конвей
 

SNZme

Камертон
У тебя было какое-то представление о жизни, была какая-то вера, какая-то задача, ты был готов к подвигам, страданьям и жертвам — а потом ты постепенно увидел, что мир не требует от тебя никаких подвигов, жертв и всякого такого, что жизнь — это не величественная поэма с героическими ролями и всяким таким, а мещанская комната, где вполне довольствуются едой и питьем, кофе и вязаньем чулка, игрой в тарок и радиомузыкой. А кому нужно и кто носит в себе другое, нечто героическое и прекрасное, почтенье к великим поэтам или почтенье к святым, тот дурак и донкихот.
Герман Гессе
http://citaty.info/book/german-gesse-stepnoi-volk
 
Мы не целовались. Просто наши губы были вместе и дышали вместе, и это было нужней всех поцелуев на свете.

Юна заговорила, и мои губы послушно двигались вместе с ее губами:

- Юл, я хочу, чтобы все эти звезды, все эти пространства, вся эта Вселенная была моей до самого последнего лучика. Чтобы она не была отдельно от меня, а во мне, чтобы она была мной - чтобы она радовалась и грустила, смеялась и плакала, ждала и любила. Я хочу, чтобы она была живая, теплая, чтобы она росла во мне и становилась все ближе и лучше. Чтобы звезды не гасли, а горели все ярче, понимаешь?

Я не понимал и ответил, разбухая от гордости:

- Да. Я завоюю для тебя всю Вселенную. Я сниму все звезды и сложу в твой старый портфель. И повешу новые, в сто раз ярче, и на каждой напишу: "Юне от Юла". Я отшлифую каждый луч до блеска скальпеля и разрежу ими пространство на мелкие кусачки, чтобы ты могла играть ими, как детскими кубиками...

- Юл, я не хочу такой Вселенной. Даже от тебя. Больше всего -от тебя. Мне не нужны подписанные звезды и разрезанные пространства. Я не хочу, чтобы Вселенная покорялась. Я хочу, чтобы Вселенная не могла без меня жить, как я без нее.

- Хорошо, я приручу ее. Я одену ошейники на чудовищ и вырву жала у змеиных трав. Я выучу светила быть нежнее котенка, когда они прикасаются к тебе. Я сделаю Галактику доброй и покорной, как домашнее животное.

- Ты опять ничего не понял, Юл. Я не хочу прирученной Вселенной. Жизнь должна быть свободной и дикой, иначе она перестанет быть жизнью и превратится в имитацию. Я хочу, чтобы все оставалось, как есть - и было во мне, а я была для всего. Я хочу настоящего счастья, а не имитации.

- Я не могу понять тебя, Юна. Я не могу уловить, что именно ты называешь счастьем. Разве борьба и победа - не настоящее счастье, разве распространение разумного - не благородная задача, разве Истребление зла умаляет свободу жизни?

Юна отняла свои губы и долго молчала.

- Мне грустно. Юл. Иногда мне кажется, что мы чужие...

Ночь вокруг взорвалась бульканьем, скрежетом, воем, хрюканьем. "Чужие! - шипело и жужжало со всех сторон. - Чужие! Чужие!"

Я закрыл Юну собой, схватил какой-то сук и включил фонарик. Луч вырвал из. ночи мшистый валун, а на нем - хохочущих Сита и Молу, наших закадычных друзей. Десятки фонариков заплясали вокруг, и мы оказались в кольце одноклассников - оказывается, все наши парами бежали с бала, и в поисках уединения, не сговариваясь, попали именно сюда. Мы пришли уже последними, и весь наш разговор был внимательно выслушан целым классом.

И теперь шутовской хоровод передразнивал нас и высмеивал, устроив гогочущий шабаш над обрывом.

- Я буду подметать Вселенную кометами! - вопил Кир.

- Не хочу-у, - ныла Ана. - Я хочу ее ам-ам, чтобы она буль-буль внутри меня...

- Я нарежу ее мелкими кусочками, полью слезами в маминой кастрюле и сделаю для тебя гуляш из пустоты!- подхватывал Мол.

- Не хочу-у, - ныла Сана. - Вареные звезды - тьфу! Я хочу сырую Вселенную, чтобы она пик-пик внутри меня!

- Тогда я не понимаю, почему ты не ешь меня! - заходился Сит. - Разве я хуже какой-то залежалой Вселенной.

Я шагнул к Ситу и толкнул его. Но Сит был крепкий парень, он даже не покачнулся. И не перестал дурачиться.

- На колени. Все - на колени! Совершеннолетний Юл начинает приручать Вселенную! Я уже чувствую себя нежнее котенка!

Юна, вначале смутившаяся до слез, постепенно пришла в себя и скоро хохотала вместе со всеми. Я счел это предательством и сказал ей об этом. Она ответила:

"Глупый!" - и продолжала смеяться, скакать и передразнивать сама себя. И она добавила обиду, держа за руки Мола и Сану:

- Юл, он, правда, нежнее котенка? Я могу поселить его в своей грудной клетке?

- Юна, пойдем домой.

- На мне еще нет ошейника, чтобы командовать мной! Мне весело здесь, и я останусь с ребятами!

- Хорошо, я уйду один...

(с) Восстание супров
 

SNZme

Камертон
Ничего не предвещало беды. Был зимний будничный вечер. Люди сидели по квартирам. Смотрели телевизор, читали книги. Но были и те, кому было не до этого, отбросы общества, слонявшиеся по притонам, сходив в магазин, прикупив спиртного и сигарет. Кто-то не утруждал себя думать обо всём происходящем, счастливцы, не в состоянии думать об этом. Да, да, именно не в состоянии, что-то вроде непонятной пелены ограждала их умы от чуть более серьёзных размышлений. Хотя, именно они, при случае всегда могли дать верный ответ на любой жизненный вопрос, как бы зная, что ничего в этих размышлениях нет, а вся суть находиться в области желудка, но или ниже, не важно.
 

Copycat

Наташа с Ростова
Наших баб за границей видно всегда. Причём, за любой границей: от Туретчины до Америки. Задумалась: почему так? Неужели всё дело – в исключительной красоте? Чушь. Процент красивых баб как, впрочем, и откровенно уродливых везде одинаков и крайне мал. А, может, одеваются наши девки как-то нет так?

Было такое дело, но времена изменились: не выглядят больше наши как проститутки, научились и одежду подбирать, и макияж накладывать по случаю, а не по принципу «зимой и летом – одним цветом».

Так в чём же дело, соотечественницы? Почему вас ни с кем не спутаешь на чужой территории?


Я задалась целью понять и поняла. Достаточно было понаблюдать за вами в общественных местах.

Как ведёт себя американка, входящая в тренажёрный зал? А бразильянка, вышедшая на пляж полежать на солнышке? А француженка, садящаяся за столик в ресторане? Они могут вести себя по-разному, но то, чего они точно не делают, -- так это не производят впечатление. Они входят, выходят, садятся, ложатся, улыбаются, мажутся маслом для загара, паркуются, изучают меню, но только не производят впечатление.

Наши же ведут себя так, словно на них все смотрят. Они всегда на чеку, всегда секут, какое впечатление производят на окружающих. Надлежащее ли?

Забитые дёргаются, боясь выглядеть недостаточно хорошими в обстановке. То ли платье, те ли туфли, не размазана ли помада? Надо срочно достать зеркальце из сумочки и посмотреть, потому что если размазана, все это увидят и непременно подумают: «Вот деревня, помада у неё размазана. Наверное, дешёвая».

Наглые озабочены тем, чтобы не остаться незамеченными, не слиться с толпой. Входит такая в кабак, на секунду замирает, оглядев зал: «Все ли обратили на меня внимание? Все ли выпали в осадок от моей красоты? Никто не остался неохваченным?» После чего «фифа» плывёт к столику, давая возможность окружающим разглядеть себя получше, насладиться чарующим зрелищем её длинных заплетающихся ног и виляющей жопы.

И везде, вот везде наши бабы такие. Мне часто бывает неловко на них смотреть: что на закомплексованных куриц, что на «королев».

«Королевы» эти, кстати, фальшивые, как фальшивы их сиськи, сделанные хорошими пластическими хирургами. Сидят такие в кафе, стараясь держать спинку прямо, а когда спинка устаёт, ставят себе подборку из руки, на которую кладут подбородок.

И спинка по-прежнему прямая, и всем окружающим виден прогиб в пояснице. Все оценили? Все захотели? Все подрочили?

Фокус с такими есть: стоит посмотреть на них как на говно, весь гонор слетает в секунду, рука-подставка стыдливо ползет под стол, спина округляется, взгляд опускается вниз. Я порой так развлекаюсь: смотрю на нафокстроченную курицу как на говно, могу хмыкнуть, после чего наслаждаюсь бесплатным спектаклем, который она передо мной разыграет. Когда ты внешне «фифа», а внутри – курица, и на тебя вдруг хмыкает другая «фифа», курица внутри тебя впадает в панику и начинает хлопать крыльями: «А что со мной не так? Я недостаточно крута для этого места? Меня запалили? Поняли, что я чужая на этом празднике жизни?»

Бедные девки. За что вы с собой так? Что вы себе такого плохого сделали, что вы себя так ненавидите?

Есть у меня приятель. Не олигарх, но и не нищеброд: с успешным бизнесом, хорошей недвижимостью и автопарком. Холостой, не старпёр, симпатичный. Представляете, какое предложение у него из нашего бабья? А Серёже оно до лампы: он по самые брови влюблен в одну канадскую девицу, гонзает за ней четвёртый год по всему миру, страдает. Девка как девка: симпатичная, высокая, здоровая, в кедах и без макияжа. В Москве за Серёжей увиваются тёлочки на 8 порядков круче по экстерьеру, а ему только Дженни подавай. Спрашиваю: «Вот чего ты к ней прицепился? Ну, не в планах ты у неё. Забей. Тебе своих баб мало?» Отвечает: «Я с русскими, даже если с Дженни ничего не получится, ссать рядом не встану. Она -- настоящая, а эти -- куклы гороховые».

И мне, увы, нечего ему возразить. Мы – нация баб, которые вместо того, чтобы жить, производят впечатление. В ресторане и в постели, на отдыхе и на работе, утром и вечером, дома и в гостях мы производим впечатление. Это такая глупость – тратить свою одну-единственную жизнь на то, чтобы тебя по достоинству оценили. Неужели вам не пофиг, что подумают о вас люди, которых вы, скорее всего, больше никогда не увидите? Стоит ли ради того, чтобы их поразить, спускать состояния на шмотьё вместо того, чтобы смотреть мир? Не потому ли у нас столько разводов, что бабы, устав от производства впечатления в течение дня на незнакомых или знакомых, но чужих людей, дома расслабляются настолько, что позволяют себе пукать при муже, ибо держать спину 24 часа в сутки -- невозможно? Чем больше ты зажимаешь себя в тиски, тем сильнее будет расслабон «на откате».

Еще 10 лет назад женщины брезгали соотечественниками, пытаясь слинять за границу в вагончики к американским или финским лузерам. А теперь наши мужики, получив возможность кататься по миру и попробовав других, умеющих быть собой женщин, не хотят связываться с соотечественницами. И я их очень хорошо понимаю.
 
Сверху