В православной христианской традиции не читают поминальных служб в праздники. Поэтому пишу и поминаю сегодня ушедшую в лучший мир в крещенский сочельник мою Нюсю-старшую. Звонкую певунью и конопатую хохотушку, сероглазую оптимистку и жизнелюбку, рукодельницу и мастерицу. Меня всегда поражала её способность греть и светить всем и всегда, быть «большим солнцем». Как это удавалось пятой дочери статного парня, бежавшего от мобилизации в «войско польское» на Урал, и белорусской переселенки, потерявшей первого мужа и имущество в лихое постреволюционное время в башкирском Ауструме, до сих пор для меня загадка. Как смогла она, чья юность сгорела в костре коллективизации и войны, сохранить веру в лучшее, в людей и в Бога.
Бабуля была красива: той, настоящей красотой 30-50-х годов ушедшего столетия. Высокая, статная, белокожая, ясноглазая, с черными как смоль кудрями. Она неизменно шила себе платья по фигуре, даже в старости. И пользовалась вкусным кремом для рук. Духи и помады почему-то не призвала. Годы тяжёлого труда искалечили её тело, но не душу - до последних дней своей жизни она шутила, смеялась, любила, радовалась и печалилась как двадцатилетняя девчонка. Искренне и во всю силу.
Она «сделала» меня, как человека и личность. Своей безграничной любовью. Я, в какой-то смысле, её «заказ»: белокурая голубоглазая внучка, «жданочка», как говорили в старину. Она вела меня сквозь главные этапы детства и юности, опекая и развивая, прививая житейские навыки и умения, рассказывая историю семьи и жизни. Её смерть и то стала очередным судьбоносным переходом - от бесшабашной юности к осознанной молодости.
Милая моя Нюсенька! Мне очень тебя не хватает, правда! Чувство утраты притупилось, заилилось рекой жизни. К сожалению, я не могу быть тем «большим солнцем» и в глазах мамы после твоего ухода навсегда поселилась грусть. Но я пытаюсь, насколько позволяет эгоизм, греть кусочек мира вокруг себя. Так, как ты меня учила.