"Никто не забыт"

[PT_limited]

Но я что то былого энтузиазма больше не наблюдаю... ((( А очень жаль.

я уезжаю

 

[Всегдападающая на лапы]

я прибуду,может старшего прихвачу..а там какую погоду обещают?

 

[Мимикрия]

я прибуду,может старшего прихвачу..а там какую погоду обещают?

Да что то пока прогнозы неутешительные - холодно. Но мне так уже хочется привести акцию к логическому завершению, что как обычно при любой погоде пойду.
В субботу у меня рабочий день, придется для этого просить за меня поработать кого нибудь.
Еще может быть найдутся энтузиасты из числа членов Молодежной палаты, вроде бы кто то из них собирался присоединиться.

 

[Созидающий]

Сегодня состялся завершающий этап акции "Никто не забыт". Наконец то полностью убран 13 ветеранский квартал.
Спасибо всем форумчанам, кто принимал участие в акции хотя бы по одному разу.

Но сегодня ни одного человека с форума не было... и очень жаль что на продолжение акции у форумчан сил и терпения не хватило.

Тему можно убирать из важного.

 

[Неждана]

Сегодня состялся завершающий этап акции "Никто не забыт". Наконец то полностью убран 13 ветеранский квартал.
Спасибо всем форумчанам, кто принимал участие в акции хотя бы по одному разу.

Но сегодня ни одного человека с форума не было... и очень жаль что на продолжение акции у форумчан сил и терпения не хватило.

Тему можно убирать из важного.

ну, вы даете... молодцы, что скажешь...

у меня жалкое оправдание - я помнила и хотела, но дите маленькое, трава мокрая... (

 

[Всегдападающая на лапы]

ну, вы даете... молодцы, что скажешь...

у меня жалкое оправдание - я помнила и хотела, но дите маленькое, трава мокрая... (

Присоединяюсь..Молодцы!

 

[copycat]

Пойду, если позовут. Хотя бы в порядке фитнеса... шютка.

 

[Мимикрия]

Акция до сих пор продолжается? В Метро сегодня видел на второй странице фотку Вредины и приглашение принять участьие.

Акция продолжается, но уже без нашего форумского организаторства. Это партия КПРФ проводит перед 9 мая. Видимо подхватили идею ))

Хорошее дело. Но я не представляю, что они там будут делать, трава то еще не выросла. Мы в августе в том году все сорняки выкорчевали в ветеранском секторе))
А фотку Вредимы видимо вставили потому что это здорово выглядит, красивая девушка с граблями )))

 

[Ged]

Может немного не в тему, но ближе не нашёл..
Очерки о снежинцах - участниках Великой Отечественной войны. Все очерки вставить не смог в силу ограничений форума. Выбрал только очерки о ветеранах, которых я знал лично. Александра Филипповича Мусохранова лично не знал (только видел), но не вставить очерк о нём наверное было бы неправильно...

Страницы великой войны. Рассказы разных лет...

Рассказы разных лет по воспоминаниям участников Великой Отечественной войны.

БОЕВЫЕ СТРАНИЦЫ
Из воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны,
кавалериста Олега Кирилловича Булатова.

«Эшелон уже пятые сутки шёл на юг. Позади остались Москва, Владимир, Киев. Шли почти без остановки. 14 января 1945 года наш эшелон с двумя маршевыми эскадронами пересёк государственную границу СССР и прибыл на румынскую станцию Яссы».
А до этого были голодные скитания уральского подростка из ФЗО, работа на эвакуированном из Тулы оружейном заводе, неподалёку от Златоуста, побег вместе с пацанами с завода. Разбирательство в прокуратуре и обещание вернуться на место распределения. Потом остановка в Челябинске, где после долгих хождений по отделам кадров, наконец, удалось устроиться на Сварочный завод учеником газосварщика.
«Эшелон подошёл к городу Арад, на границе с Венгрией. Станцию недавно бомбили немцы, и пути неполностью были восстановлены. Пожары в основном были потушены. В Араде эшелон простоял двое суток. В основном, из-за того, что ждали восстановления путей. Впереди, там, далеко на западе, всё грохотало и грохотало. А ещё через сутки эшелон остановился посреди поля. Труба проиграла сбор командиров. Офицеры собрались в вагоне начальника эшелона.
– Наш путь по железной дороге закончился. Сейчас будем разгружаться и пешим порядком до места назначения. Пройти надо будет около двадцати километров. Думаю, что к ночи будем на месте. Сейчас по местам и готовиться к выгрузке. Сигнал для выгрузки – труба играет сигнал «Седлай!».
В заводском общежитии Олег встретился с хорошим человеком, ставшим ему как бы старшим братом, Михаилом Панкратовым, который, увидев, что паренька покачивает от голода, помог ему устроиться в Аэроклуб. После чего рабочий день Олегу был сокращён до восьми часов, вместо одиннадцати, сам написал за него заявление и сходил к директору завода за разрешительной резолюцией, где даже устроил ходатайство от администрации о приёме Олега Булатова на учёбу. В Аэроклубе, кроме учёбы в тёплых помещениях давали курсантам сладкий чай с галетами или печеньем. Но занятия здесь пришлось оставить: из-за постоянного недоедания, нервных встрясок и холодных помещений, где приходилось ночевать, парнишка заболел «куриной слепотой». Михаил Панкратов выпросился с «брони» в действующую армию. И Олег вновь почувствовал себя одиноким…
«Меня и ещё двух офицеров направили в 8-юКраснознамённую, Дальневосточную, Гусарскую кавалерийскую дивизию. По прибытии туда я получил назначение в 49-ый, ордена Богдана Хмельницкого кавалерийский полк, а там, в 3-ий эскадрон.
– Товарищ гвардии старший лейтенант! Младший лейтенант Булатов прибыл в ваше распоряжение!
В декабре 1942 года, когда будущий авиадесантник Олег Булатов, уже готовился к практическим занятиям по прыжкам с парашютом, вышел приказ об отчислении из Аэроклуба и призыве в армию всех слушателей курсов 1924 – 1925 годов рождения. Уже через два дня Булатов получил повестку, где предлагалось явиться в Кировский райвоенкомат города Челябинска. А там, восхищённые буркой, кубанкой, башлыком, хромовыми сапогами и маузером в деревянной кобуре с саблей да ещё звенящими шпорами лейтенанта Толчёнова, несколько ребят записались на учёбу в Краснознамённое кавалерийское училище имени Первой конной армии, расквартированное в городе Шадринске.
«Полк дислоцировался в небольшой мадьярской деревушке. Домики внешне напоминали украинские хаты.
– Булатов! Ты ли это!?
– Шамсиев?!
– Я! Смотри-ка, не забыли ещё друг друга.
– Здравствуй!
– Здравствуй!
Я с Шамсиевым был в одном взводе, когда учились в ТККУ в Шадринске. Потом меня перевели в город Тамбов, а Шамсиев остался. И вот через полтора года встретились.
–Знакомьтесь, товарищи. Это младший лейтенант Олег Булатов. Прибыл к нам в эскадрон командовать взводом ПТР.
Офицеры, а их, кроме командира Юркова и Шамсиева, было ещё четверо, поздоровались со мной за руку, каждый назвал себя.
Мой же полный титул звучал тогда так: Командир взвода ПТР, 3-го эскадрона, 49-го ордена Богдана Хмельницкого кавалерийского полка, 8-ой Краснознамённой, Дальневосточной, Гусарской кавалерийской дивизии, 1-ой гвардейской конно-механизированной группы генерала Плиева И.А., 2-го Украинского фронта, младший лейтенант Булатов».
Прибывших в училище парнишек поразила невиданная ими чистота и порядок. В первую очередь внимание привлекли расставленные вдоль стен пирамиды с оружием: кавалерийские карабины чередовались с шашками, а на полу между пирамид сияли смазкой станковые и ручные пулемёты, миномёты. Всего этого никто из прибывших новичков не видел, и всё хотелось потрогать и рассмотреть – мальчишкам всего-то было по семнадцать лет. Но дневальный отгонял слишком настойчивых: «А ну, салаги, отойди, не трогай, нельзя. Выдадут и вам. Ещё и надоест потом. Смотреть, если уж так охота – смотри, а руками не лапай. Кому сказал!»
И первый наряд по мытью казармы, как первому по списку, в первую же ночь, и это вместо сладкого сна, впервые за последние полтора года, на чистой постели. А позже каждодневные изматывающие занятия сменялись только местом проведения: в классах, на улице, в поле, на конюшне. Изучали курсанты тактику, топографию, занимались огневой, строевой и конной подготовкой…
15 февраля 1943 года курсант Олег Булатов в рядах своих товарищей принял присягу:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Красной Армии… , понеслись над плацем хором повторяемые слова, за которыми стояли не мирные дни, наполненные обыкновенной счастливой молодой жизнью, а главная для мальчишек – курсантов перспектива – в любой момент по приказу оказаться на полях сражений Великой Отечественной войны, где уже в бою от выучки и судьбы зависела жизнь каждого из них.
29 января 1945 года группа генерала И.А. Плиева сосредоточилась в центре географического треугольника: Хотван – Будапешт – Балашшадьярмат. Штаб группы находился в Алшо – Бодонь.
Нас собрал командир полка. Он только что из дивизии. Юрков обратился к нам:
– Наш 49-ый и 28-ой полки, усиленные танками через два дня войдут в прорыв на две недели. Так что давайте готовиться. Проверить и тщательно подготовить и подогнать снаряжение. Проверить ковку лошадей, осмотреть смазать брички. Проинструктировать солдат. Наша задача будет в следующем. Вот смотрите карту. Мы находимся сейчас вот здесь, – командир полка концом карандаша упёрся в точку на карте, а наша задача к полудню третьего дня быть вот здесь. Юрков, не отрывая карандаша от карты, пальцем другой руки показал место далеко за линией фронта.– До этого места – сто пять километров. Мы подходим к самой передовой, до неё сейчас около пяти километров, и ждём сигнала для броска. При сигнале – две зелёные ракеты – сразу же аллюр «три креста», и через три часа скачки мы – вот здесь, а к полудню радируем о занятии вот этого населённого пункта. – Всё это командир демонстрировал на карте.
– Задача ясна?
– Ясно.
– Понятно.
– Тогда по местам и тщательно готовиться. Скачка, как всегда, будет долгая. Так что смотрите, чтобы солдаты потом были способны в седле держаться и на своих ногах ходить, чтобы лошади подковы не растеряли и чтобы от бричек колёса не отлетели.
– У меня во взводе к этому времени уже было 18 человек, полностью не успели укомплектовать. В первую очередь укомплектовывали сабельные взводы. И вот перед нами тот населённый пункт – село, которое предстоит занять… Ждём результатов разведки. И вот в небе красная ракета – сигнал начала атаки. Тут же сразу взревели двигатели танков и на предельной скорости понеслись к селу. За танками галопом, развёрнутым строем конники… Гром от взрывов гранат, выстрелы танковых пушек, стрельба из другого оружия, и громовое «Ура!!!». Я в числе других влетел в село верхом на коне, крича «Ура!» и размахивая шашкой… Действительно, этот бой был для меня крещением.
Что я чувствовал тогда? Сидя верхом на коне в ожидании сигнала атаки, я как-то нервно вздрагивал, меня била какая-то внутренняя дрожь. Это, видимо, от напряжения и волнения перед предстоящей атакой. Когда же пошёл в атаку вместе со всеми, то дрожь сама по себе прошла, но как-то непроизвольно получалось, что при близких взрывах я втягивал голову в плечи и ниже пригибался к гриве своего коня. И действительно, и испугаться не успел, как всё закончилось.
Уже в следующем бою при взятии небольшого венгерского городка были убиты приятель Булатова младший лейтенант Шамсиев и более десятка солдат, а пулемётчика, ставшего причиной всего этого, с чердака дома, возвышавшегося над речушкой, с расстояния в 500 метров сняли залпом из бронебойных ружей именно Булатов со своими эскадронцами.
Лейтенант Булатов принял командование над эскадроном погибшего товарища.
27 марта 1945 года в бою на окраине заштатного Южно-чешского городка, за рекой Грон, в пешем строю Булатов был ранен осколком мины, попавшим в карманные часы, что и помогло сохранить ногу. Он ещё продолжал участвовать в бою, в котором был убит его коновод, а он во второй раз ранен сразу в обе ноги и выбрел из боя с помощью тоже раненного сержанта Мельникова по полю, усеянному телами убитых и раненых солдат и лошадей.
– Госпиталь, в который я попал, находился в венгерском городке Мишкольц. Здесь я пролежал с 3апреля до конца октября 1945года… Но в свою часть мне так и не пришлось вернуться. Пока я лежал в госпитале, конников – гвардейцев генерала Плиева перебросили на восток – бить японцев и связь у меня сама собой прервалась.
И свой орден я получил только 26 лет спустя –17августа 1971года.
После выписки О.К. Булатов был направлен в 30-й Отдельный полк резерва офицерского состава, располагавшийся в австрийском городе Эйзенштадт. Молодой офицер всё ждал вербовщиков из какого-нибудь кавалерийского соединения. Но так никто и не появился.
– В 30-ом ОПРОСе я пробыл до 5 декабря 1945 года, и был уволен из рядов Красной Армии в запас. (Приказ ЦГВ № 01216 от 23.11.45г.) В конце декабря 1945 года за несколько дней до Нового 1946 года я приехал в свой родной Куртамыш.
Так в родном доме и закончились дни войны для полуголодного мальчишки из ремесленного училища, ставшего боевым кавалерийским офицером.

С. Серотян. 2010год.

МУЖЕСТВО ВЕЛИКОДУШИЯ...

Всегда, когда приходится задумываться о самом тяжелейшем времени в истории народов России применительно к судьбе каждого отдельного человека, на долю которого выпали годы Великой Отечественной войны, а затем и сложный период послевоенной жизни, приходят мысли о, казалось бы, невозможности и нереальности тех испытаний, что достались поколению войны, несмотря ни на что одолевшему и страшного врага, и невзгоды, выпадающие на долю живущего в такую сложную эпоху. Как же они победили готовых на всё, ради бредовых идей, солдат выученной, сплочённой и показавшей себя в победных боях с не самыми худшими армиями Европы военной машины нацистской Германии? Думается, ответов очень много и достаточно разных, но все они говорят о том, что наши солдаты всё равно оказались сильнее… И не только в выучке и силе, но и в глубине понимания происходящего на уровне будущего осознания того, что отдельно каждый из них делал, как и за что воевал, чему верил, что нёс в своём сердце…
Своего дядю, Бориса Витальевича Шарнина, я помню надёжным, мужественным и великодушным человеком.
Ему, старшему из детей, было 19 лет, когда от тифа умер отец, а в семье было ещё четверо братьев и сестрёнок, самой младшей 5 лет. С этого момента он разделил со своей мамой Марией Васильевной все заботы о семье, жившей в городе Верхняя Тура Свердловской области. В это время он уже учился на первом курсе Горьковского инженерно-строительного института. Днём учился, а вечером работал, чтобы прокормить не только себя, но и семью. Было трудно, скудно, но всё-таки выжили. По воспоминаниям моей мамы, он уже тогда, совсем ещё молодым человеком, был на редкость заботливым и чутким. Приезжая на каникулы, обязательно привозил всем подарки. Как он умудрялся выкраивать деньги из своих немногих заработанных средств, трудно понять. Главное, что этой своей традиции он уже никогда, до конца жизни, не изменял. А умер он от последствий боевого ранения в достаточно раннем по нынешним меркам возрасте, когда ему было 54 года. Память о его постоянной заботе и внимании живёт во всех нас, близких ему людях.
В 1939 году молодой дипломированный инженер-строитель был направлен работать на строительство «Бумстрой» в городе Соликамске, которым руководил генерал-майор Байков. Работал Борис Витальевич старшим прорабом по монтажу наружных коммуникаций водопровода и канализации. Вроде жизнь начала налаживаться: теперь он мог поддерживать семью не только материально, но и собственными силами в весенних работах на огороде, который на самом-то деле и был главным источником питания для семьи… Но 1 декабря 1939 года Шарнин Борис Витальевич по специальному набору призван Соликамским райвоенкоматом в Красную Армию и направлен для дальнейшего прохождения службы в Монгольскую Народную республику, где служил в строительном батальоне в должности начальника строительных работ и руководил строительством гарнизонов в городах Ундуркан и Тамцак-Булак. В апреле 1941 была послана в Москву аттестация на присвоение ему звания воентехника 3-го ранга, но началась Великая Отечественная, батальон расформировали, и аттестация с приказом так и не была получена. А Бориса Витальевича откомандировали в 138 разведывательный батальон, 36-ой, ордена Ленина стрелковой дивизии, где он окончил трёхмесячные курсы младших лейтенантов и в очередной раз подал рапорт о направлении в действующую армию. Но командование направило его на строительство укрепрайона инженером по строительству в звании сержанта (документы на звание лейтенанта так и затерялись в штабах 76 стрелкового полка, который срочно был переброшен на запад). Строительство закончено, и в ответ на настойчивые просьбы о направлении на фронт в ноябре 1942 был откомандирован в СССР в действующую армию. Вдвоём с сослуживцем, имея небольшой запас продовольствия, на маленьком грузовичке отправились в сторону советской границы. Машину вели по очереди. В пустыне после песчаной бури потеряли ориентиры, машина застряла в зыбучих песках. Несколько суток два человека боролись с холодом и голодом, и когда уже казалось, что погибнут, так и не добравшись до границы, словно мираж, появилась машина с маршевой ротой, с которой и добрались Борис Витальевич и его товарищ до места назначения.
В действующей армии зачислен был сержант Шарнин в 31-ую гвардейскую танковую бригаду генерал-майора Бурдина, 8-ой армии, 3-его Украинского фронта. Несмотря на постоянные бои, Борис Витальевич при первой возможности писал хорошие, поддерживающие письма домой, в глубокий уральский тыл, где их читали и верили сыну и старшему брату и ждали его домой с Победой. Но в сентябре 1943 года в дом пришла похоронка, и не было горя больше и страшнее, чем строки: «Шарнин Борис Витальевич, командир отделения 31 танковой бригады, погиб смертью храбрых в бою…». А произошло всё так, как и бывает на войне, обыденно и трагично. В один из сентябрьских дней шёл бой под городом Барвенково. Танк попал на немецкое минное поле, и, чтобы вывести машину, надо было кому-то, визуально определяя места установки противотанковых мин, идти впереди… Командир танка 29-летний Борис Шарнин оглядел подчинённых ему мальчишек и сам пошёл прокладывать путь боевому танку. Но поле было пристреляно немецким снайпером, он прострелил танкисту обе ноги. С наступлением темноты бойцы искали его, полушёпотом окликая: "Шарнин! Борис! Шарнин!". Командир слышал их, он лежал в высокой траве и не мог ответить: слишком много потерял крови – силы оставили его. Как рассказывал дядя, он очнулся под утро, вспомнил маму, братьев, сестрёнок, почему-то подумал, что им без него никак не прожить, и, превозмогая страшную боль и слабость, втыкая в землю танкистский клинок, подтягиваясь и подтягивая, будто чужие, ноги, стал продвигаться на далёкие голоса. Оказалось, что это был ещё не успевший уехать летучий медсанбат, собиравший раненых и убитых на поле, оставшемся за ушедшим вперёд нашим передним краем. Танкиста увидели санитары, принесли в палатку, и там состоялся, наверное, характерный для того времени разговор раненого с доктором. Пожилой хирург осматривал раны на ногах, а Борис просил: «Доктор, помогите, сохраните мне ноги…». И врач, жалея парня, тихонько, чтобы слышал только он, отвечал: «Если бы ты был один, и смерть не угрожала десяткам таких же, я бы, может, и совершил это чудо, но ты посмотри, сколько ждёт своей очереди… Прости меня, друг». После оказания первой помощи Бориса Витальевича отправили в тыл, в госпиталь – а похоронка уже ушла. В поезде танкисту сделали несколько операций: правую ногу удалось спасти, а левую из-за начавшейся гангрены пришлось ампутировать, резали несколько раз и остановили заражение, только когда осталась культя 10 сантиметров.
Лишь через полгода пришло от Бориса домой первое письмо. Радовалась не только семья Шарниных – радовалась вся улица, и даже с соседних приходили люди поздравить мать с живым сыном, многие появлялись с надеждой, что и им, может быть, также повезёт – и придёт весточка от их сына, брата, отца.
В 1944 году Борис Витальевич был демобилизован по ранению и в 1947 награждён орденом «Отечественной войны» II степени, позже медалью «За победу над Германией». Вернулся домой после длительного лечения в 1945, мучили боли, не давали спать. Постепенно привыкал к своему новому положению, научился ходить на протезе, слабее стали боли.
В 1948 пошёл работать, сначала инженером, затем начальником ПТО-отделения в Управлении строительства Свердловска-45, ныне город Лесной. Строили город и объекты заключённые, и они уважали Бориса Витальевича за справедливость, порядочность, готовность и умение помочь людям.
Там, в Свердловске-45, познакомился Борис Витальевич с Дмитрием Ефимовичем Васильевым. Мне было всего 5 лет, но я помню, как заходил он к нам домой, чтобы сразиться с Борисом Витальевичем в шахматы, как, прохаживаясь по огороду, уговаривал бабушку организовать работу в открывающихся теплицах: она была большой мастер в садово-огородных делах. Ни одна ягодка, ни один цветок из нашего сада не были проданы – всё она дарила и раздавала друзьям, знакомым и незнакомым людям – таков был неписаный закон дома, где жил инвалид войны Борис Витальевич Шарнин.
Вскоре Дмитрий Ефимович Васильев возглавил предприятие, которое и стало основой будущего города, в 1955 году он пригласил Б.В. Шарнина на строительство только ещё зарождающегося Снежинска. Жили в бараках в 10-ом районе, инвалиду, человеку без ноги, было особенно трудно, но Борис Витальевич никогда не жаловался и всегда старался шуткой прикрыть даже свою боль. Несмотря на то, что город только начинался, жить в нём было интересно… Борис Витальевич поселился с семьёй в новом доме на улице Чапаева. Человек широко образованный, библиофил, собравший огромную библиотеку, обладавший тонким чувством юмора, он был окружен такими же интересными людьми. Помню, как часто воскресное утро начиналось с визита коллеги дяди по работе тоже ветерана Великой Отечественной войны Семёна Абрамовича Курковского: ровно в 9.00. он подъезжал на своём «Москвиче» – мы все пили чай, взрослые вели всегда интересную беседу, затем Семён Абрамович играл на пианино – это был заведённый ритуал, потом прощался с нами и отправлялся навестить другого сослуживца.
Все оставшиеся Борису Витальевичу 14 лет жизни он проработал в ПТО Управления строительства в нашем городе. И всегда дядя был среди людей, как сказали бы сейчас, у него была активная жизненная позиция, участвовал в различных партийных конференциях, в партию он вступил ещё на фронте, был членом профкома строительства. Много людей вспоминают его добрым словом, он помогал и школе № 118, в которой мы учились с его дочерью Ариадной, ныне кандидат исторических наук, преподаватель педагогического университета имени Герцена, позднее в этой школе училась и его младшая дочь Маша, которую он, так ждавший наследника, и воспитывать пытался как мальчишку.
В выходные дни Борис Витальевич брал нас с сестрой в шахматный клуб, тогда 121 школа, ныне № 128, мы так радовались его шахматным победам. А ещё на День Победы его приглашали на собрания и митинги, он там выступал, и мы с сестрой стояли с ним рядом на трибуне и гордились Борисом Витальевичем, а потом раны сделали своё дело, и в 1969 году дяди не стало. А 35 лет спустя оказалось, что в городе, где ещё в восьмидесятые годы к круглым датам Победы всегда ставили на могиле участника войны пирамидки со звёздочкой, возлагали цветы, поздравляли открытками вдову с праздником Победы, умирать ветеранам до 1970 года было нежелательно, иначе их силы и кровь, положенные на алтарь Отечества, не засчитываются. Хотелось бы, чтобы подобное было просто случайностью, и память о них, когда-то молодых, красивых, здоровых, верящих в себя, как бы им трудно ни жилось, защищавших и отстраивавших свою Родину, оставалась навсегда доброй и великодушной частицей сердца в нас и в наших потомках, во всех будущих поколениях, которым они даровали это будущее на своей земле…

Л.Н. Шарнина, С.М. Серотян. 2010 год.


ОСЕНЁННЫЙ ПОДВИГОМ
Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от I августа 1939 года:

«... В целях особого отличия граждан,
удостоенных звания Героя Советского Союза
за совершение героических подвигов:
I. Учредить медаль «Золотая Звезда»,
имеющую форму пятиконечной звезды»…

Вот она звезда Героя Советского Союза - кусочек: тяжелого, лучистого металла. Он лежит на моей ладони, и отблеск вечернего июньского солнца, отражаясь от звёздочки, лучиком скользит по морщинистому выразительному лицу склонившегося рядом пожилого мужчины. Этот неяркий лучик словно высвечивает то, самое главное, что озарило жизнь сидящего со мной за столом человека – одного из тех, чья молодость пришлась на "сороковые – роковые", кто пронёс на своих сильных плечах тяжкую ношу Великой войны и прошёл сквозь огонь, кровь, боль и испытания с честью и славой, символически заключенной в этой небольшой пятиконечной медали на рубиновой колодке.
А чем была война для Александра Филипповича Мусохранова, свидетельствует костыль прислонённый рядом. Уже даже этого достаточно для нашего великого уважения, но и кроме этого тяжёлого ранения в ногу, гангрены, долгих дней операций Александр Филиппович был знаком с госпиталями не понаслышке, так как до этого был пять раз ранен, и уже однажды спасали и спасли ему другую ногу.
Страшны эти раны войны, оставшиеся на человеческом теле, и не может быть ей никакого оправдания и амнистии во веки-веков, как и тем, кто развязал ту кровавую бойню.
Но всё по порядку…
Наверное, из далёкого сложного нарымского детства пришла эта стойкость, умение собрать в узел нервы и мышцы для того, первого, рывка из окопа под пулемёты, не взирая на шлепки мин, разрывы снарядов за спиной, вой пикировщиков, старающихся оглушить, придавить, искромсать. Как бы там ни было, а не мог он подводить ни отца – инвалида первой мировой, ни мать, тянувшую нелегкую свою долю, своих друзей по Коломенскогривской школе, дружков по Томскому библиотечному техникуму, наконец, земляков из 284-ой сибирской стрелковой дивизии.
Первый свой бой он помнит до мелочей отчетливо, с подробностями своего тогдашнего состояния и точным пейзажем, отпечатавшегося в сознании поля, где пехотинец Мусохранов получил боевое крещение в огненной купели июльских боев сорок второго года.
Готовили солдата на истребителя танков, изучали устройство бронебойного ружья, гранаты всех систем, тактику противотанковой борьбы. Здесь же в учебной роте приняли Александра в комсомол. А на передний край попал после недельной тряски в эшелоне, и не увидел даже ружья. Бои под Воронежем велись на пределе сил, в постоянных оборонительных боях, но с не менее постоянными жесткими контратаками, и нужны были бойцы, и некогда было разбираться, кто, чем владеет лучше.

Первый бой
От Ельца, пешим порядком, вооружаясь по пути на пунктах боезапаса, пополнение, в котором был Мусохранов, прибыло в первый батальон 1144 стрелкового полка, а в окопах оружия было вдоволь, и своего и трофейного. Попал Александр с уже понюхавшим пороху бойцом Петром Галкиным из Тамбова в крайний фланговый окоп. Пшеница к брустверу клином подходит, налитые колосья клонятся, перебитые пулями, а дальше обгорелый танк.
Александр Филиппович улыбнулся своим невесёлым воспоминаниям:
– Дня три-четыре война напоминала кино – редкие разрывы поднимают вдалеке фонтаны земли, где-то стрекот очередей, солнышко светит, и мы с Петром. Одно только меня беспокоило – затвор у винтовки заедало, так и приходилось его саперной лопатой открывать и закрывать. Но потом решили сползать в подбитый танк. По пшенице, вжимаясь в землю, доползли солдаты, снизу влезли в башню, выглянули, а в каких-то пятидесяти метрах два немца спокойно идут. Решили стрелять. Одного убили, другой кубарем скатился к себе в траншею, а стрелки тем же манером обратно в свой обжитой окопчик вернулись.
23 .июля поступила команда – в наступление. Пошла рота за тремя нашими «тридцатьчетверками», немцы открыли артиллерийско-минометный огонь, многих тогда в роте не досчитались. Опять же по приказу отвели роту и в этот же день перебросили батальон на правый фланг дивизии, у разбитого хуторка. Туда и кухня подскочила. И вновь засветились огоньки в глазах собеседника:
– Только гороховое пюре с мясом есть начали, прискакал комбат. Он у нас орёл был: бурка чёрная развевается – и нас с верхней полки как понёс, мол, разъедаетесь, а там наши залегли: «Кончай прохлаждаться!» – Единственное, успели ложки за обмотки сунуть и снова вперёд.
Пулемет противника кинжальным огнем во фланг атаки прижал роту к земле.
– Петьку ранило, я его перевязал, а он кровь рукавом утирает и всё повторяет: "Эхма, девки любить не будут. Эхма ..." – В лицо его угораздило.
Раненый пополз назад, а Александр вперед, где только что видел командира взвода, но тот уже не дышал. Забрал документы, а тут с "ура" цепь поднялась, вскочил и Мусохранов. Немцы дрогнули, бросили свои окопы у леса и бежали лощиной до следующей опушки. Рота продвинулась ещё метров пятнадцать за лощинку и в сумерках стала, окапываться. Взошла луна. Сосед принёс лопатку, свою где-то в бою потерял, глянули, а по распадку, отражаясь тенями, гуськом немцы. Они уже в тылу у двух солдат, а из окопов ни выстрела.
– Подполз к нам ещё один, – рассказывает Александр Филиппович, – решили по-пластунски пробираться к своим. В поле расползлись… и потеряли друг друга. Слышу: сначала слева выстрелы, потом справа. Решил я параллельно окопам ползти. Дополз до рва какого-то, по нему и побежал. Немцы вслед постреляли, но видят – далеко: бросили. Вылез я изо рва, гляжу: три березки, средняя с перебитым стволом, я видел эти березки, когда шёл в атаку ещё отметил давно' сломана: листья пожелтели. Ну: чувствую, вышел в своё расположение. – «Стой, кто идет!» – гляжу: наша пушка. Ну, а артиллеристы уже мне к своим дорогу показали. 0казалось рота тогда отошла, а мы вперед забежали и отбоя не слышали, а наши решили, что убиты.
Двадцать пятого июля немцы вновь пошли вперёд. Первую атаку с помощью артиллерии отбили. Командир роты отправил Мусохранова с двумя бойцами за патронами. Ночью вместо патронов, перепутав, выдали ящики с гранатами ф-1, тоже неплохо в обороне. Уже к окопам притащили, и докладывать стал Александр, но начал противник миномётный обстрел, и всех троих накрыло веером осколков.
– Меня в плечо, – поёживается Александр Филиппович, – второго в руку, а третьему здорово досталось, аж пять осколков поймал.
После недолгого лежания в госпитале солдат вновь вернулся в строй, и вновь был ранен. И опять поднимался в атаку, отползал через несжатые поля, отстреливался от наседавшего врага, сам гнался за бегущими в панике немцами, словом, набрасывал самые обычные солдатские круги войны, виток за витком.
Выписавшегося после второго ранения бойца направили в запасной полк, а там курсы младших командиров. С октября 42-го по апрель 43-го занимался Александр пулемётным делом, и после окончания курсов было присвоено ему звание сержанта. В начале марта его с группой таких же бывалых окопников как отличника боевой и политической подготовки приняли кандидатом в члены ВКП (б). Когда была прорвана Орловско-Курская линия обороны фашистов, новых командиров взводов направили на передовую. Мусохранов попал в 340 дивизию той же, своей, 38 армии, принял под командование пулемётное отделение. Так и шёл со своим отделением вперёд, теряя людей, получая пополнение, обучая его на ходу, в постоянных наступательных боях до самого Днепра.
На крутых ярах правого берега немцы создали сильную, глубоко эшелонированную оборону, величаемую ими, как всегда, высокопарно «Неприступным Днепровским валом», «Восточной линией». Этим они подчеркивали, что дальше отступления не будет, дальше Красная Армия не пройдёт.
В этой битве за Днепр, за плацдармы для освобождения Киева, всей Правобережной Украины, где каждый, не думая о наградах, выполнял свой приказ, свой долг, где, как сказал Александр Твардовский: "Кому память, кому слава, кому темная вода ..."
Сержанту Мусохранову выпала слава. К ней он шёл через все преграды, бегом, ползком, трясясь в санитарных повозках, шагая в строю маршевых батальонов. Он подает мне почетную грамоту ЦК КПУ, врученную ему в связи с сорокалетием подвига советских солдат на Днепре и вспоминает, как это было тогда, сорок два года назад.

Днепровская переправа.
– 28-29 сентября ночью наш полк расположился вдоль Днепра. Были подготовлены плавсредства. И вот получили приказ – форсировать Днепр. Нашему отделению досталась большая надувная резиновая лодка, куда поместились два пулемётных расчета. Один «Максим», мы поставили на нос, чтобы сразу вести огонь. Боеприпасов взяли столько, сколько выдерживала лодка, понимая, что каждая коробка патронов – дополнительные минуты для удержания плацдарма. Противник вёл беспорядочный обстрел нашего берега из орудий и миномётов, а потом перенёс огонь на реку. Мы и приданные нам саперы гребли изо всех сил: они веслами, мы лопатками. Опасались лишь прямого попадания – тогда всё. Вдруг послышалось неприятное шуршание, лодка обо что-то споткнулась. Поначалу испугались, подумалось пробоина, оказалось, нет: попали на отмель. Подняли пулеметы на закорки и вброд двинулись, до берега метров семьдесят осталось. На берегу, в песке, залегли, огляделись и стали продвигаться вперед и вправо против течения реки.
Немцы засели на высоком берегу старого русла, и как только рассвело, открыли плотный огонь из всех видов оружия. «Максимы» отвечали тугими очередями. Поддержанная выдвинутыми пулеметами пошла вперёд пехота и, смяв береговое охранение и те под-крепления, которые спешили к нему, соединилась с солдатами, форсировавшими Днепр выше.
Несмотря на ураган огня, укрепленные выгодные позиции, противник так и не смог остановить наступающую волну.
Вот уже лесистый мыс, немцы бросили первую линию траншей, но пехота, а вместе с ней и расчёты Мусохранова, устремилась ко второй и окопалась под носом у врага.
Ночью открыли сильный огонь и с "Ура!" коротким броском заняли вторую линию окопов. О панике свидетельствовало имущество: оружие, штабные бумаги, брошенные на позициях. Утром наступление продолжалось. Во второй половине дня оседлали шоссе Лютеж – Демидово. Авиация и артиллерия не давали поднять голову, были попытки отрезать нас-тупавших от берега с открытого левого фланга. А пехота уже вышла на приток Днепра – Ирпень. После пополнения II октября форсировали Ирпень. Был занят исходный рубеж для большого наступления на Киев и освобождения всей Украины: так сформировался плацдарм, известный в истории Великой Отечественной войны как Лютежский. А сам сержант Мусохранов, раненный большим осколком в бедро, оказался в
госпитальной палатке и не знал он, что в тот же день, когда его ранило, в штаб армии ушла наградная реляция.
Вот её полный текст: «Форсировав реку Днепр, тов. Мусохранов первым переправил свой пулемётный расчет, закрепился на правом берегу и вел губительный огонь по противнику, отражая его ожесточенные контратаки, чем обеспечивал переправу войск и вооружения. В боях за овладение дорогой Лютеж – Демидово преградил путь переброске подкрепления и вооружения. Было подбито: автомашина, две повозки с боеприпасами и уничтожено до 20 гитлеровцев. При форсировании реки Ирпень тов. Мусохранов быстро переправил свой пулемет через реку и, выйдя на шоссейную дорогу Демидово – Синяки, отрезал путь подхода подкреплений к Демидовской группировке противника и уничтожил I легковую и 2 грузовых автомашины».
Естественно, автомашины были с автоматчиками, а те были, рассеяны, и не смогли подкрепить гарнизон, засевший в Демидове.
Я читал воспоминания Александра Филипповича об этих боях, там нет перечисленных выше фактов. Их нет не потому, что он их не знал, просто он писал так, как и воевал: плыли, гребли, шли, вели огонь, оборонялись, наступали, а всё остальное, мол, само собой разумеется, и не прочти реляцию в бумагах у Александра Филипповича, так и не знал бы о самом главном.
Мы сидим с ним на полу возле тумбы под покрытым вышивкой стареньким телевизором: сидеть ему сподручней, на корточки-то ему уж с сорок четвертого не садиться. И я спрашиваю, задаю тот постоянный свой вопрос: «А как, чисто по-человечески, страшно хоть было?»
И в ответ слышу:
– А как же, конечно страшно, но ведь главное не в этом. Главное – побороть его, фашиста, язви в душу, а тем более, когда у тебя в подчинении люди есть. Если покажешь, что боишься, кто вперед пойдет с тобой, какой уж тут бой… Офицерам, строевым, поэтому и сложнее всех было, – и вновь, собрав у глаз морщинки, рассказал, как в одном бою чуть «сдуру» не застрелил своего лейтенанта.
– Тот забежал вперёд, а когда после неудачной атаки, рота села в окопы, выползал с поля, по пути надев вместо своей, потерянной, рогатую немецкую каску. Александр Филиппович вспоминал, как они, оба израненные, испытавшие перенапряжение сил, нервно смеялись над собой.
А время войны и время истории неумолимо вело солдата, ещё не совсем оправившегося после очередного ранения, на запад. Через сожжённые села и разбитые города, по раскисшим и пыльным дорогам к новым переправам, в холод и жару, в снег и слякоть. И вспоминались ветерану уже отдалившиеся, но навсегда памятные бои, где каждый трудный бой сменялся ещё более кровавым, воспринимаемым бойцами как необходимое дело, работа, платой за которую была жизнь для всех: для родных, для будущих поколений. И не о наградах мечтали, пропотевшие с въевшейся в лица пороховой гарью солдаты, а о том, как бы выспаться, где бы помыться, а самое необходимое посильнее «всыпать» врагу и потерять как можно меньше товарищей, чтобы повезло в этом бою, в следующем, ещё в одном – и так до Берлина.
Вернулся Мусохранов вновь в свою армию, теперь уже с 81 стрелковой дивизией, сформированной в Курске. С 38-ой армией прошёл и до своего последнего боя и добрым словом он вспоминает своих командующих, генералов: Чибисова Александра Евлампиевича и Москаленко Кирилла Семёновича.
Перед Бугом, принял командование пулеметным взводом и форсировал Буг и Вислу, где на плацдарме получил четвёртое ранение и отлёживался в польском городке Краснике. А перед ранением южнее Варшавы приняли Александра Филипповича в члены Коммунистической партии. В заявлении он не писал, что является Героем Советского Союза, так как и сам не знал этого. В конце сентября 1944 года вернулся в часть – и опять ранение, легкое, но досадное: между пальцев ноги. Через две недели прибыл к себе. А 5 декабря, при выходе на рубеж, попали в засаду, и уже другое бедро разворочала разрывная пуля.
Всего же за несколько часов до ранения встретился на военной тропе старшина из той роты, с которой перебирались через Днепр, он и сказал солдату, что тот – "Герой".
Много было госпиталей у Александра Филипповича, но последнее путешествие по городам и палатам самое тяжёлое и долгое. Собеседник вертит в руках очки и говорит:
– Я первое время морально и не включался: перевязки больно мучали: всё присохнет, отмачивай, не отмачивай, а нас много таких. Ну, а позднее понял: в 23 года без ноги остался, как у нас в Сибири говорили: "Калека". Тяжело было.
Но помогли прийти в себя солдату письма жены Екатерины Порфирьевны – Кати, с которой и пожить-то не успели, расписались, уже, когда грянула война. Значит, знала, на что шла, не боялась и ждала в райцентре Подгорное, на Оби, где заведовала библиотекой.
В июньские радостные дни сорок пятого, когда стало солдату полегче, в палате появился замполит госпиталя.
– Ну, орлы! У кого, какие наградные листы имеются с собой или, может, помните, как представляли к чему? Давай сюда, запишем. Запросы делать будем – найдем.
Отдал солдат наградной на орден Славы III степени за Вислинский плацдарм и неуверенно поведал о разговоре со старшиной.
– Ты, братец, хватил, – весело удивился замполит, – но для порядка проверим. Не беспокойся, выздоравливай, – и записал данные части.
А дальше был госпиталь в Москве и торжественное вручение сразу орденов: «Ленина», «Славы» и медали «Золотая Звезда». Вручал Отто Вильгельмович Куусинен. От того торжественного дня осталась фотография. На ней молодые, словно из бронзы отлитые, серьезные лица людей, много видевших, много знавших и много сделавших для Победы в Великой Отечественной войне советского народа.
Вот и всё. Потом была не такая уж легкая, как со стороны может показаться, жизнь. Семья, работа, товарищи и переписка с однополчанами.
Много сил отдал Александр Филиппович Мусохранов встречам со школьниками, молодежью, участию в работе Совета ветеранов, работе в партийной организации.
А главная награда – это признательность людей за кровь и силы, отданные защите Отчизны. На малой Родине, там, где всё начиналось в селе Коломенские Гривы Томской области есть улица Александра Мусохранова и пионерская дружина того же имени в новой школе, ставшей памятником всем им, живым и не вернувшимся с войны мальчишкам и юношам сороковых из небольшого сибирского села, вписавшим подвигами свои имена в историю страны.

С. Сиротин

СУГУБО ШТАТСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Этого человека я знаю более десяти лет. Седой, сухощавый, очень подвижный, Василий Николаевич выглядит намного моложе своих лет. Он всегда в деле, всегда чем-то занят: с весны до поздней осени в саду, зимой, только засветится рассвет, идет на озеро с нехитрым рыбацким снаряжением. А иногда поутру просто провожает в школу двух мальчишек. За перекрестком он останавливается и смотрит им вслед, пока те не скроются из виду. Как-то я заметил соседу: "Василий Николаевич, хорошо вашим внукам - утром проводите, днем накормите, присмотрите. 0н усмехнулся и, пригладив ладонью густой седой ёжик, ответил: "Внуки мои выросли, а это уже правнуки".
Насколько же удалилась по времени от нас последняя война – выросли дети, внуки, растут правнуки у тех, принявших на свои плечи тяжкую и героическую ношу, отстоявших право на жизнь, на мир, и не только для себя, а для многих народов планеты. И всё же, как это близко нам сегодня, сорок лет спустя, тем, ради кого были пережиты все тяготы военного лихолетья. Это и сегодня больно вспомнить тому, кого мы называем ветеранами, кто остался жив, выполнив свой долг перед Родиной. Но и сейчас, каждый из них считает себя в долгу перед памятью павших товарищей. И в беседах с любым из участников Отечественной войны оживают образы оставшихся на полях кровопролитных сражений и звучат-звучат их имена. Ветераны всё время подчёркивают заслуги и человеческие качества своих погибших однополчан, считая их храбрее, лучше и достойнее. Наверное, так оно и есть.
Василий Николаевич Миляев, прошедший путь от Ржева до Берлина, награжденный орденом "Красной звезды", медалями
"За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", "За победу над Германией", во время нашего разговора тоже вспоминал тех, кто остался на всём протяжении длинной военной дороги, которой прошёл он сам.
В то раннее предрассветное утро проклятого воскресенья, когда война уже ломала наши границы, уже переиначивала людские судьбы и делила жизнь поколения на мирное довоенное прошлое и военное настоящее, тогда, в шесть утра, Василий Николаевич Миляев, работник планового отдела Кыштымского графитно-корундового комбината, тридцати шести лет от роду, женатый, имеющий трех дочерей: тринадцати, одиннадцати и двух лет, шёл через железнодорожные пути на комбинат за обещанной лошадью. Нужно было вывезти заранее заготовленные дрова.
– Меня удивило, что на путях стоит столько эшелонов – и у всех часовые. Я перебираюсь через тормозные площадки, солдаты хмурятся, но ничего не говорят. Я подумал, опять каких-нибудь приписников на учения собрали ...
А были это не учения – на узловых станциях формировались эшелоны, куда грузились кадровые дивизии с Урала. Им предстояло отправиться туда, где уже полыхали пожарища, уже умирали люди, уже катился по земле всепожирающий вал войны.
– О войне узнал я от соседа. Я как подъехал, он кричит мне из окна: "Василий Николаевич, у нас новость страшная – немец на нас наскочил!" Домой захожу, жена с дочками ревут, младшая ещё ничего не понимает – под ногами вертится, лопочет что-то по-своему. Я жену успокаиваю, говорю: "Ну, что ты, кому я сейчас нужен, ни одного дня на службе не был. Чего ты раньше времени орёшь, солдат-то я никакой". Да, в армии он, несмотря на солидный возраст, не был, но пришло страшное время, и общее несчастье сделало солдатами всех, в ком нуждалась страна.
А жизнь шла своим чередом. На Урале устанавливалось непростое житьё-бытьё тыла. И здесь было не сладко: введена карточная система – полбуханки хлеба на рот в день, работали уже по двенадцать часов, а защитного цвета теплушки всё увозили и увозили мужчин на запад.
– Тридцать первого августа, в воскресенье, у нас на комбинате был субботник по отгрузке продукции. Уработались так,
что еле ноги держали, и всё же хотел помыться и встретить своих: жена с соседкой и старшей дочерью ушли бруснику собирать.
Я хотел им помочь – ведра-то тяжело тащить. Прихожу домой, а на столе повестка: «Прибыть с вещами к двум часам на станцию». Дело к ночи, я в военкомат, говорю, жены дома нет, нельзя ли утром выехать? А дежурный мне: "Ты что, сдурел! Знаешь, что по законам военного времени за такое полагается!". Я бегом домой, подхожу, слава богу, мои тянутся. Я к ним, ведра забрал, донес. Только в дом зашли, я, мол так и так. Лена – это супруга моя, собирайте, мол, в дорогу. Тут опять слёзы, а в ночь я уже вместе с соседом, что про войну мне сказал, выехал в Челябинск...
Василий Николаевич поморгал глазами, взмахнул рукавом, незастёгнутым на запястье, словно отогнал непрошенную слезу давнего расставания.
– В Челябинске на вокзале достали из вещмешка чекушку, хлеб. Я говорил жене: "Не клади, завтра уже на полбулки меньше получишь, а я буду в армии, голодом не оставят". А она все же сунула. Брусникой закусили, на душе погано, кошки скребут, у соседа тоже двое осталось, вроде выпили – и никаких, как не бывало.
Направление Василий Николаевич получил в Курган. Приехал, пришёл в приемный пункт. Пункт располагался в церкви, зашёл к подполковнику Николаеву, как было написано в направлении, тот повертел бумажку и отправил Василия Николаевича: "Не к нам". Постоял он на паперти, ловил офицеров и показывал документ, в конпе-концов один махнул в нужную сторону и скрылся
в дверях, откуда вышел Василий Николаевич. Точно, там был другой подполковник Николаев, он и направил Миляева во вновь формирующуюся 365 стрелковую дивизию, в которой из двенадцати тысяч человек только пятьдесят были кадровые военные, да и те – после ранений, полученных в первые дни войны, остальные запасные – мирные люди с разных концов Урала.
– Позднее наша дивизия Могилёв брала и стала называться "Могилёвской". Меня тогда в ней уже не было...
Тринадцатого октября сорок первого Василий Николаевич прибыл на фронт. Поначалу дивизию бросили под Тихвин, но его наши войска вернули в тех страшных боях, от которых зависела судьба зажатого в тиски блокады Ленинграда. Дивизия отсидела несколько суток в наспех вырытых, наполненных снежно-торфяной жижей окопах. Но изменилась обстановка, и её срочно перебросили под Ржев.
– Через месяц боёв у нас осталось около двух тысяч личного состава, из них всего человек пятьсот – из первого эшелона. Тогда
же погибли первый командир дивизии Фесенко Гавриил Иванович и комиссар Кукин Николай Петрович, до последней минуты жизни не забуду, какой душевный был человек, настоящий коммунист. Так он к нам, приписникам, по-доброму относился, всё переживал, что не обучены мы как следует. «Он» (противник), тогда нас пополам разрезал, и штаб погиб вместе с окружёнными частями. Тылы наши потерялись, Мы тоже в полуокружении, приходилось есть мерзлую конину, хорошо ещё бабы из сгоревших деревень нас поддерживали, как могли: давали нам рожь немолотую, картошку и, самое главное, соль. Где они её брали – ума не приложу. Можно сказать, от детей своих отрывали последнее, а нас поддерживали...
«Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали,-
Были мы наравне.
Я убит подо Ржевом,
Тот ещё под Москвой,
Где вы воины, где вы,
Кто остался живой".
А кто остался жив в той дивизии, были отправлены на переформирование, и осенью сорок второго теперь уже старший лейтенант Миляев Василий Николаевич назначен начфином в 196-ую танковую бригаду, вместо выбывшего навсегда, здесь же, под Ржевом, старого начфина.
– В бригаде на вооружении были английские "Валентайны" и "Матильды", американские М-31 и М-ЗС – эти машины танкисты так и на-зывали "Братскими могилами". Вспыхивали они, как сухая солома, и весь экипаж, все семь человек, горели живьем.„ Союзнички – сволочами были с самого начала, им лишь бы отделаться от нас, и чтоб нашего брата побольше погибло, –– Василий Николаевич помолчал,
словно виденье горящих танков проходило вновь перед его взором и отблеском, пламени ложилось на его лицо.
– Видел я и сенатора Уилки. Приезжал он к нам. Говорят, хорошо к нам относился, что-то по танкам не видно было...
После взятия Ржева бригада с боями дошла до белорусской реки Прони. Уже не казалось Василию Николаевичу, что каждый снаряд в штаб бригады летит, лично ему в голову. Уже погиб бывший солдат первой мировой войны, сельский учитель, подполковник Овчинников Тимофей Васильевич, подтрунивавший над штатскими страхами сослуживцев, объясняя, что если увидели в вышине облачко – разорвалась шрапнель, если услышали вой – не по нам, и нечего бояться. Не было многих, с кем начинал Василий Николаевич в бригаде осенью сорок второго. А война не шутила, расставляя свои ловушки. Как-то ночью, при одной из перебросок по разъезженным дорогам Белоруссии, грузовик, в котором ехал капитан Миляев, наскочил на противотанковую мину.
– Напоролись на мину – один криком кричит, мы ещё удивились, вроде крови нет, а потом оказалось, ему позвоночник повредило, второй за глаза держится, шофера метров на десять из кабины выбросило, ничего, целёхонек остался. А мы, трое, в кузове, отделались ушибами и царапинами. Отнесли раненого в сторону, перевязали, а потом увидели, машины какие-то идут обратно, с ними отправили пострадавших в госпиталь. Сами на той же плащ-палатке, что раненого носили, на обочине спать легли – куда в ночь идти. По утренней зорьке встали, палатку подняли, аж волосы на голове зашевелились: на другой противотанковой мине лежали!..
До Могилёва бригада не дошла, отправили на пополнение в Нарофоминск, где она получила опять американские СУ-57. Борта бронированные, а так, коробка-коробкой на собственном ходу.
Из Нарофоминска бригаду перебросили в Луцк. Оттуда она начала свой дальнейший путь, через Сокаль, Томашув на Ярославль-на-Сане, а там уже шли советские люди по польской земле, неся полякам счастье жить в свободной мирной Польше.
–– Простые люди встречали нас очень радушно, в Здолбунове встретились с польскими частями. С бригадой был Василий Николаевич и на знаменито-кровавом Сандомирском плацдарме. В октябре сорок четвертого новое назначение, в 265 гвардейский миномётный полк, I гвардейской танковой армии, возглавляемой легендарным генералом Катуковым. Весь боевой путь, от Вислы до Одера и оттуда, по Одеру до Балтики, а потом по побережью до Гдыни, проделал со своим полком в составе армии Василий Николаевич. Из Польши армию вновь перебросили на Берлинское направление.
И помнит Василий Николаевич, как крутили самокрутки с товарищами под указателем "До Берлина 120 километров". Ещё было сто двад-цать километров пота, крови и вдовьих слез. Потом была знаменитая ночная атака танков при свете прожекторов и рёве сирен, бои на подступах к столице фашизма, в пригородах. А перед тем, как увидеть первого мая тысяча девятьсот сорок пятого грязно-зеленую нескончаемую змею – колонну сдающихся солдат берлинского гарнизона, Василий Николаевич узнал, что в марте погибли его сослуживцы по танковой бригаде. Налетела на штаб одна из кочующих группировок, прорывающаяся к союзникам…
– Был у самого рейхстага, посмотрел на их логово. Брали его "сталинградцы", а мы только поддерживали их огнем...
Вот и наступил для Василия Николаевича и миллионов людей долгожданный день. Наступил так, как свершается всё великое, поначалу не осознанное, буднично и просто.
– Мы уже в брошенных домах расположились. Спал я. Рано утром врывается в комнату парторг полка Вильдишев Василий
Яковлевич и как оглашенный кричит: "Победа!!! Победа!!!" Выпили на радостях сухого трофейного вина, его много было везде. Словом, отметили...
Победа пришла, а люди продолжали умирать, словно сама сущность войны, не смирившись с тем, что побеждена, продолжала стрелять.
– В мою обязанность входило оформлять ежедневно документы на погибших, и в этот день мне пришлось этим заниматься. Четыре офицера нашего полка ехали в машине через площадь, их обстреляли, раненый водитель привез в санбат уже мертвых. Погибли замполиты первого и второго дивизионов Спирихин Исай Николаевич и Старинский Захар Александрович, командир батальона охранения Истомин Валифантий Гаврилович и военфельдшер Гордоделов Володя. У трех дети остались, а этот – совсем молодой парнишка.
Это были самые горькие жертвы войны. Тяжело, невозможно примириться со смертью даже на войне, но и в первый день мира, когда, казалось, само понятие "смерть" – кощунство, когда всё чёрное, античеловечное должно было уступить дорогу, ещё лилась кровь. Тем горше и тяжелее были утраты.
Вечером стихийно начался салют, и минут двадцать гремели очереди, бухали одиночные выстрелы, сливаясь в одну сплошную приветственную овацию наступившему миру. Разрядил в воздух свой наган и майор Миляев, думал, что теперь ему, сугубо штатскому человеку, ни к чему боевые патроны, что поедет он на родную уральскую сторонку, где прошло детство, юность, где было счастье.
к истосковавшейся жене, к дочкам, вернется к той довоенной жизни, по которой истосковался, где были заботы о плане, о дровах, сене, о новой обувке дочерям. – Старшая уже невестой стала.
В июне демобилизовали солдат старших возрастов, потом и пожилых офицеров из строевых частей. Ждал своего часа и Василий Николаевич и обнадёживал в письмах семью. Ждал месяц, два, три, полгода, но пришёл приказ об оставлении майора Миляева В.Н. в кадрах и направлении его на учебу. А из Кшптыма шли письма, в них и мольбы, и слезы, и нерадостные вести.
– Я растерялся, мне уж сорок один, какая тут учеба. Я с рапортом к командиру полка. Он меня вразумляет, рапорт не берет, а потом вошёл в положение, говорит: "Знаешь, обратись через головы наши к Георгию Константиновичу, как к депутату Верховного Совета от группы войск, расквартированных в Германии"...
И написал Василий Николаевич маршалу Жукову. Указал и семейное положение, и то, что до войны ни одного дня не был в армии, и что, как человек, имеющий дефицитную мирную специальность плановика, будет полезен и на родине, где война сказалась не менее тяжело.
Двадцать шестого мая сорок шестого года Василий Николаевич вернулся домой, а через некоторое время стал работать на строительстве. Он опять был там, где было надо, где было трудно, где и в мирные дни было фронтовое напряжение.
Задумчиво смотрит вслед правнукам восьмидесятилетний Василий Николаевич, смотрит из трудной, но достойно прожитой жизни, и словно видит за плечами мальчишек не яркие ранцы, а само будущее, для которого работал, воевал и жил.
Сергей Сиротин. 1985 год.

http://www.proza.ru/2010/12/03/314