Стихи

[Gertruda]

Идут
обыденные дожди,
по собственным лужам
скользя.
Как будто они поклялись
идти,-
а клятву нарушить
нельзя...
Даже смешно -
ничего не ждешь.
Никакого чуда
не ждешь.
Засыпаешь -
дождь.
Просыпаешься -
дождь.
Выходишь на улицу -
дождь.
И видишь только
пустую мглу,
город видишь
пустой.
Газировщица
скрючилась на углу -
упорно
торгует водой.
А воды вокруг! -
Столько воды,
просто некуда разливать.
Это все равно,
что идти торговать
солнцем -
там, где сейчас
ты!..
Послушай,
а может быть, и у вас
такая же чехарда?
У подъезда в глине
"газик" увяз,
на балконе слоем -
вода...
Если так -
значит, в мире какая-то ложь!
Так не должно быть!
Нет!
Потому что нужно:
если мне -
дождь,
то тебе -
солнечный свет.
Как дочка, солнечный!
Как слюда!
Как трескучая пляска огня!
У тебя не должно быть дождей
никогда.
Пусть они идут
у меня...
А они идут -
слепые дожди.
Ни деревьев нет,
ни травы...

Пожалуйста,
это письмо
порви.
И меня за него
прости.
А впрочем,
дело совсем не в нем.
Просто, трудно терпеть.
Море гудит за моим окном,
как поезд,
идущий к тебе.

Роберт Рождественский. 1964.

 

[Gertruda]

Счастье жизни - в искрах алых,
В просветленьях мимолетных,
В грезах ярких, но бесплотных,
И в твоих очах усталых.

Горе - в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья - горе.

Игорь Северянин. 1907.

 

[Gertruda]

Осенний вечер в скромном городке,
Гордящемся присутствием на карте
(топограф был, наверное, в азарте
иль с дочкою судьи накоротке).

Уставшее от собственных причуд,
Пространство как бы скидывает бремя
величья, ограничиваясь тут
чертами Главной улицы; а Время
взирает с неким холодом в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все, что мог произвести
наш мир: от телескопа до булавки.

Здесь есть кино, салуны, за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь, о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой, позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.

Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера, как вследствие атомной
войны, уже не встретишь ни души.
Луна вплывает, вписываясь в темный
квадрат окна, что твой Экклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный бьюик фарами обдаст
фигуру Неизвестного Солдата.

Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить, забыв про календарь,
глотать свой бром, не выходить наружу
и в зеркало глядеться, как фонарь
глядится в высыхающую лужу.

Иосиф Бродский.
1972.

 

[A1e)(]

Этому стихотворению уже более 100 лет...

 

[Isanka]

Этому стихотворению уже более 100 лет...

Этому тоже:
Владимир Маяковский
Несколько слов обо мне самом

Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я -
в читальне улиц -
так часто перелистывал гроба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
10 и забитый забор,
и с каплями ливня на лысине купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
хитона оветренный край
целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
"Солнце!
20 Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою
дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!"

[1913]

 

[Morrigan]

Твое пластмассовое ушко, вискозный локон... иглы глаз.
Что ты печалишься, подружка? Скажи мне, что на этот раз?
В гортани кто-то есть крылатый, и он там бьется? Так убей!
Давай с...бемся из палаты - потравим в парке голубей!

Мы удерем не автостопом, а просто бегом на восток,
как золотые антилопы, выбрасывая из-под ног
недели, годы, письма, песни... Но мы на месте. На, попей.
Клянусь тебе, сегодня здесь мы всех перетравим голубей!

Вокруг плетется, рвется, стонет, все движется не так, как мы:
вот там диктатор сдох на троне, а тут сбежали из тюрьмы,
а кто-то там шпиона выдал, а кто-то поступил глупей...
Но мы набрали цианида, сидим и травим голубей.

Нас моралисты не поборют, какие речи ни готовь:
в таком искусственном отборе мы видим только лишь любовь.
Ты понимаешь, где-то войны, потоки голубых кровей... -
но мы такого не достойны, мы просто травим голубей.

Как хорошо вот так быть рядом, за общим делом, ешкин кот!..
Но только осторожней с ядом, не сунь его случайно в рот.
Жизнь превратится не во вьюгу, а, как ни пафосно, но в прах,
когда отравим мы друг друга, как этих милых, в общем, птах.

 

[Беспринципная Седовласка]

 

[Gertruda]

За датою - дата.
Простой человеческий путь…
Все больше «когда-то».
Все меньше «когда-нибудь».
Погода внезапна,
но к людям, как прежде, добра.
Все крохотней «завтра».
И все необъятней «вчера».
Найти бы опору
для этой предзимней поры.
Как долго мы — в гору.
За что же так быстро — с горы?!
Остаток терпенья
колотится в левом боку...
Все реже: «успею».
И все невозможней: «смогу».

Роберт Рождественский

 

[Gertruda]

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Николай Гумилев

 

[Gertruda]

Выпал снег - и всё забылось.
Чем душа была полна!
Сердце проще вдруг забилось.
Словно выпил я вина.

Вдоль по улице по узкой
Чистый мчится ветерок,
Красотою древнерусской
Обновился городок.

Снег летит на храм Софии.
На детей, а их не счесть.
Снег летит по всей России,
Словно радостная весть.

Снег летит - гляди и слушай!
Так вот, просто и хитро,
Жизнь порой врачует душу...
Ну и ладно! И добро.

Николай Рубцов

 

[Morrigan]

Туча виснет сине-грязной кляксой,
Лес торчит пучками веретен.
Словно бородою Карла Маркса
Город чисто-чисто подметен.

Как сантехник, осень наследила.
Мозг, как склад, поэзией затарен.
Прохожу – большая крокодила.
Ты поехал. Тоже мне, Гагарин!

Я ступаю, мрачная, как полночь,
В дождь, как в глубь
библейского потопа.
Кто-то вдруг послал меня, как сволочь.
Очень громко и как будто в жопу.

 

[Morrigan]

И когда подойду к воротам,
Я воскликну: "В конце концов,
Пропусти меня, дядя Петр,
Я не хуже твоих жильцов!

Я и нищему подавала,
И стремилась не воровать.
Ничего не публиковала,
А могла бы публиковать.

Я могла обивать пороги
И в стихах написать роман.
О, я лучше, я лучше многих!
Я - ленивейший графоман.

Не заваливала газеты
Миллионами рифмострок,
Чтоб меня не назвать поэтом
Самый злостный зоил не мог.

Не валяюсь на книжных полках,
Не пылюсь в глубине стола.
Про любовь я писала долго,
Все почти что сожгла дотла.

И других поэтов читая,
Не запомнила ни черта."
Петр скажет мне: "Ты святая!"
И, кряхтя, откроет врата.

 

[Gertruda]

небе вечернем, в небе недужном
Взгляд сиротеет и уплывает.
Сердцем бессонным и безоружным
Сумрак вечерний овладевает.

Вызволить душу, чтобы в полете
Бор озарила, словно зарница,
У твоих окон на повороте
Сном мимолетным себе присниться!

Пыль золотую гонит печалью -
Встречным калинам падаю в ноги
И твои губы не отличаю
От той калины на той дороге.

И твои косы путаю с ивой,
Завороженной сонным теченьем…
Тонет подолгу взгляд сиротливый
В небе недужном, в небе вечернем.

Болеслав Лесьмян.

 

[Gertruda]

Медлительной чредой нисходит день осенний,
Медлительно крутится желтый лист,
И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист -
Душа не избежит невидимого тленья.

Так, каждый день стареется она,
И каждый год, как желтый лист кружится,
Всё кажется, и помнится, и мнится,
Что осень прошлых лет была не так грустна.

Александр Александрович Блок.

 

[Morrigan]

Как только терзать начинают мигрени
Нещадно меня в несусветную рань,
Я думаю: бедный, несчастный Каренин,
А Анна, простите, - последняя дрянь.

Своими руками ее за злодейство,
Клянусь, бы легко на куски порвала.
Ведь ей написали: не прелюбодействуй!
Зачем она прелю-бодействовала?

Зачем, почему же и как же посмела?
Неужто ей сызмальства грех не претил!
Читать она, что ли, совсем не умела,
Иль так ее лошадью Вронский прельстил?

Зачем на устои она посягнула,
Как будто на ней не висело креста!
Уж я бы с платформы ее подтолкнула,
Поскольку сама, безусловно, чиста.

Теперь для вступающих в жизнь поколений,
Для формирования юной души
Пишу я роман под названьем "Каренин".
Ведь мудрый Господь не сказал "не пиши."

 

[Gertruda]

Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.

Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.

Толпа - пестрошерстая быстрая кошка -
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.

Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул, пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая.

Вл. Маяковский. 1912.

 

[A1e)(]

В твоих наушниках джаз и затёртый Пресли,
В его колонках — блюз и тяжелый рок.

Каждый из вас стоит
тысяч
моих
депрессий.
Каждый достоин больше, чем пары строк.

Мы умираем за жизнь и за мир воюем,
Пьем за здоровье и пишем, чтоб не кричать.

Каждый из нас стоит тысяч чужих иллюзий.
Мы не должны молчать.
Не должны молчать.

Пусть человечество рвётся на сотни судеб,
Пусть распадется планета на тьму и дым:
Знай, что мы вечно будем.
Мы вечно будем.
Будем, чтоб дать возможность побыть другим.

© Анна Шевченко​

 

[A1e)(]

В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди, от которых свет исходит,
и люди, поглощающие свет.

 

[Gertruda]

Ошибка

Когда снежинку, что легко летает,
Как звездочка упавшая скользя,
Берешь рукой — она слезинкой тает,
И возвратить воздушность ей нельзя.

Когда пленясь прозрачностью медузы,
Ее коснемся мы капризом рук,
Она, как пленник, заключенный в узы,
Вдруг побледнеет и погибнет вдруг.

Когда хотим мы в мотыльках-скитальцах
Видать не грезу, а земную быль —
Где их наряд? От них на наших пальцах
Одна зарей раскрашенная пыль!

Оставь полет снежинкам с мотыльками
И не губи медузу на песках!
Нельзя мечту свою хватать руками,
Нельзя мечту свою держать в руках!

Нельзя тому, что было грустью зыбкой,
Сказать: «Будь страсть! Горя безумствуй, рдей!»
Твоя любовь была такой ошибкой, —
Но без любви мы гибнем. Чародей!

Марина Цветаева

 

[Gertruda]

Ах улицы, единственный приют,
Не для бездомных -
Для живущих в городе.
Мне улицы покоя не дают,
Они мои товарищи и вороги.

Мне кажется - не я по ним иду,
А подчиняюсь, двигаю ногами,
А улицы ведут меня, ведут,
По заданной единожды программе.

Программе переулков дорогих,
Намерений веселых и благих.

Геннадий Шпаликов. Декабрь 1963.